До сих пор этот юноша ничем не проявил себя, а то немно-гое, что о нем было известно, скорее не позволяло возлагать на него слишком больших надежд. Говоря так, люди припоминали и его угодничество по отношению к Тиберию, и склонность к жестокости, и необузданную похоть. Именно такие сведения о нем приходили с Капри.
Но большинство горожан было готово превозносить Гая уже за одно только имя его отца, популярного в народе. Маловерам отвечали: да, юноша был вынужден притворяться и не обнару-живать истинного характера, чтобы избежать участи, которая постигла весь род Германика. Несо-мненно, потворствуя низким прихотям тирана, он должен был ненавидеть Тиберия, который оста-вил без крыши над головой и довел до самоубийства его мать, отправил в ссылку одних его братьев и казнил других… Только нужда могла заставить его делать вид, будто он ничем не отли-чается от тирана и не имеет призвания к общественным делам. На самом же деле он с детства при-вык к военным походам; даже это имя, происходящее от слова «калига» – «сапожок», он заслужил из-за привязанности к солдатской одежде. А уж если в войске он пользовался всеобщей любовью, то, почитая его великого отца, разве можно было не верить, что Республика нашла в нем доброго правителя?
Подавляющему числу людей эти доводы казались убедительными, а потому общее настрое-ние Форума было близко к ликованию. И не успели в курии провозгласить решение сената, как тысячи голосов дружно прогремели над площадью и крик этот был слышен далеко за ее предела-ми:
– Да здравствует император Гай Цезарь Германик!
Там же, где преобладали плебеи и бывшие легионеры, к этому приветствию добавилось еще одно:
– Да здравствует император Гай Цезарь Калигула!
Отзвуки этого торжествующего крика доносились и в курию, куда с полчаса тому назад пря-мо из Мизены прибыл префект претория Невий Сарторий Макрон: он принес весть о смерти Тиберия и завещание императора. Прислушиваясь к шуму толпы, Макрон изучал обстановку в зале.
Там, в глубине, между кармазиновыми и позолоченными ложами, уже больше двух часов переговаривались сенаторы. Многие из них были потрясены случившимся и имели явно растерянный вид. Другие открыто выражали радость.
Еще бы! Вот уже больше шестидесяти лет сенат был лишен реальной власти. Так повелось со времени искусного царедворца Октавиана Августа, который при помощи многочисленных фа-воритов умел навязывать сенату свою волю: ведь после формальных обсуждений одобрялось лю-бое его решение!
А за последние двадцать лет, порой из-за уступчивого Сеяна,порой из-за Макрона, заме-щавшего его по указанию прицепса, собрания некогда могущественного общества и вовсе стали походить на его похороны. Каждый чувствовал, что принадлежит к сборищу рабов, которых по-звали хлопать в ладоши при первом слове хозяина. Любая прихоть тирана должна была беспреко-словно исполняться. Из-за потакания сената его кровожадности самые именитые граждане, в дос-тоинстве которых никто не сомневался, осуждались как преступники.
Итак, настал день, которого сенаторы ждали двадцать лет! Наконец-то! Прошло время по-стоянной боязни предательства, рассеялась удушливая атмосфера вечной подозрительности! Как свободно дышится! Как неудержимо течет кровь в жилах, оживляя бледные лица! Словно каждый сбросил маску вечно довольного дурачка Макка, которую нужно было носить двадцать лет! И ли-ца вдруг приобрели человеческие черты, а вместе с ними нашлись слова, способные передать то, что таилось в душах!
Такие чувства переполняли большую часть из четырехсот отцов города, собравшихся в ку-рии.
Сенатор Гней Корнелий Лентул Гетулик,известный как своим одиннадцатилетним кон-сульством, так поэтическим талантом, громко говорил о необходимости возобновить центуриаль-ные и трибунальные комиции,восстановить исконные права сената.
В другом углу зала пятидесятивосьмилетний консуляр,Марк Юлий Силлан,выступал с призывами не возвращаться к прошлому.
В другом углу зала пятидесятивосьмилетний консуляр,Марк Юлий Силлан,выступал с призывами не возвращаться к прошлому.
Принцип золотой середины отстаивали Валерий Азиатик,энергичный, крепкий, лет сорока, и Юлий Грек,сорокашестилетний автор признанного труда о сельском хозяйстве. Их слушатели одобрительно кивали. Отдельно от всех стояли два сенатора, еще не пришедшие к какому-либо мнению.
Сорокашестилетний патриций Сервий Сульпиций Гальба,потомок одного из самых древ-них римских родов, пользовался уважением как способный военачальник, четыре года занимав-ший должность консула. Он был подтянут, даже сухощав. Рано облысевшую голову обрамляли редкие белокурые волосы. Его горбоносый, резко очерченный профиль обладал какой-то свое-нравной неопределенностью, но голубые глаза смотрели открыто и простодушно.
Фаворит Ливии Августы,он должен был получить от нее наследство в шесть миллионов сестерциев.Однако в завещании эта сумма была указана не прописью, а цифрами, и беззастен-чивый тиран уменьшил ее ровно в сто раз. Начавшаяся тяжба затянулась, и в конце концов Тибе-рий вообще не стал платить денег, попросту присвоив их.
Гальба тяжело переживал эту несправедливость, но иногда находил утешение в мысли о го-раздо большем наследстве, возможно, причитавшемся ему. Однажды в детстве он услышал от га-далки, что когда-нибудь станет императором, и теперь, никому не доверяя своих мыслей, любил порассуждать о сбывшихся пророчествах.
Вообще же, благоразумный от природы, он предпочитал меньше говорить и больше слушать. Может быть, именно эта склонность натуры принесла ему успех в сенате, где умение молчать порой ценилось выше, чем самое искусное красноречие.
Второй из двух сенаторов, казалось, ждал только подходящего момента, чтобы присоеди-ниться к небольшой группе отцов города, нетерпеливо поглядывавших на него.
Его круглая, покрытая смолянисто-черной шевелюрой голова сидела на толстой, почти во-ловьей шее. Свисающие складчатые щеки образовали тяжелые мешки вокруг выпяченных губ и тяжелого подбородка. Черные мрачные глаза и большой нос, своим изгибом напоминавший орли-ный клюв, заставляли предположить в этом человеке характер властный и жестокий.
Это был Луций Вителий Непот,потомок старинного рода Вителиев, военачальник, успев-ший сменить должности эдила курии, претора и консула. Одержав победу на Евфрате, он теперь намеревался заняться общественными делами, для чего на три месяца оставил командование ар-мией.
Это он после загадочной смерти Германика, ревностным сторонником которого являлся, публично обвинил Пизонав отравлении своего любимца и преследовал до тех пор, пока тот не покончил жизнь самоубийством.
При Тиберии он впал за это в немилость и был вынужден скрывать свои истинные намере-ния и мысли: лишь благодаря удачным военным действиям в Сирии он избежал расправы со сто-роны могущественного каприйского отшельника.
Сейчас он стоял в задумчивой позе, прислушиваясь к различным мнениям и решая, какое ему наиболее выгодно.
И вот, когда страсти накалились, а спорящие еще не утвердились ни в одном решении, в ку-рию вошел Невий Сарторий Макрон, сопровождаемый двумя десятками верных ему сенаторов. Ему было уже сорок пять лет, суровые черты его как бы застывшего лица и подтянутая, мускули-стая фигура говорили о привычке к дисциплине, слепом повиновении начальнику и абсолютной власти над подчиненными.
Шесть лет он был послушным исполнителем желаний Тиберия, а с другой стороны – требо-вательным предводителем преторианских гвардейцев.
И тем не менее этот служака уступил требованиям своей жены, Эннии Невии, состоявшей в адюльтере с Калигулой, и открыто поддержал стремление Гая Цезаря к верховной власти, чем в первый раз нарушил волю бывшего императора.
Сразу после кончины деспота он покинул Мизены, взял с собой завещание и два экземпляра золотых свитков, где говорилось о знатном происхождении сына Ливии.