На экране возникла физиономия Саддама Хусейна, непроницаемая, мрачная, с застывшим выражением. Из «эрликона» в нее полетели 20-миллиметровые пули.
На этой короткой пленке Хусейн выступал в разных ипостасях: он проводил военный совет, шагал вдоль ликующей толпы, инспектировал войска и так далее. Потом в сотне футов над пустой стоянкой опять замаячило его лицо.
Дессу метил прямо в глаза, пока серебристая ткань экрана не превратилась в клочья, которые, свесившись вниз, трепыхались в воздухе: темная сторона – серебристая, темная – серебристая. Широкий лоб, мясистый нос, густые усы были продырявлены. В конце концов, простреливая полосу между воротом и кадыком, Дессу, должно быть, задел какую-то часть конструкции – посыпались искры, и две очереди внезапно срикошетили в ночное небо ярко-красной римской пятеркой. Пушка опять замолчала; исполинское лицо, никак не исчезающее с экрана, теперь лизали язычки пламени; лоскуты ткани скручивались и падали, а иные взлетали ввысь, подхваченные потоком воздуха.
Опять раздались шумные возгласы и смех. Дессу выглядел как мальчишка, которого заперли в кондитерской. Он кивнул, отер пот со лба и стал принимать рукопожатия и похлопывания по спине, абсолютно довольный собой.
В дальнем конце стоянки пламя обрамляло разодранный, зыбкий портрет-исполин.
Когда компания вернулась на виллу, было уже далеко заполночь, и мы с Дессу расположились у него в кабинете, чтобы побеседовать с глазу на глаз. Все стены здесь были увешаны мечами, пистолетами и винтовками, начищенными до блеска и помещенными в хромированные рамы. Пахло смазочным маслом и сигарным дымом.
Дессу затянулся, откинулся на спинку огромного кожаного кресла, отчего оно скрипнуло, и забросил ноги на широкий письменный стол.
– Тэлман, вы себя когда-нибудь причисляли к социалистам? Похоже на то.
– Очень недолго, в студенческие годы. Неужели заметно? – Я попробовала кофе, единственное, чего я хотела. Все еще слишком горячий.
– Ага. Знаете себе цену?
– Приблизительно.
– Наверно, можете себе позволить быть социалисткой.
– Наверно, могу.
Дессу пожевал сигару, не сводя с меня глаз.
– Коллективистка, да, Тэлман?
– Пожалуй, да. Мы все входим в какой-нибудь коллектив. Все мы – часть общества. Да.
– А ваш коллектив – это мы?
– «Бизнес»? – переспросила я. Он утвердительно кивнул. – Да, именно так.
– Вы нам преданы?
– Думаю, я это уже не раз доказывала.
– В знак памяти миссис Тэлман?
– Не только. Это сентиментальная причина, если угодно. Но есть и другие.
– Например?
– Я восхищаюсь тем, за что выступает «Бизнес», его...
– А за что, по-вашему, он выступает? – быстро спросил он.
Я набрала в легкие побольше воздуха.
– За разум. За рациональность. За прогресс. За уважение к науке, за веру в технологии, веру в людей, в их ум, в конце концов. А не за веру в Бога, или мессию, или монарха. Или в знамя.
– Так-так. Ладно. Извините, Тэлман, я перебил. Продолжайте.
– Я восхищаюсь его успехами, его долговечностью. Горжусь принадлежностью к нему.
– Даже несмотря на то, что мы злобные угнетатели-капиталисты?
Я рассмеялась.
– Разумеется, мы капиталисты, но я бы ограничилась этим определением.
– Многие из молодых сотрудников – от Шестого до Четвертого уровня – посчитали бы ваши слова об инициативе, напористости, успехе и так далее чем-то близким к ереси, близким к предательству.
– Но у нас же не монастырь и не государство. Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
Дессу изучал кончик своей сигары.
Пока. Так что ни ересью, ни предательством это быть не может, правда?
Дессу изучал кончик своей сигары.
– Насколько вы горды принадлежностью к «Бизнесу», Тэлман?
– Разве есть международные единицы измерения гордости?
– Что для вас важнее: наше общее благо или ваши личные интересы?
Я опять попробовала кофе. Все еще слишком горячо.
– Джеб, вы что, просите меня отказаться от каких-то взглядов?
Он прищелкнул языком.
– Нет, пытаюсь выяснить, что для вас значит «Бизнес».
– Это же не один человек, а множество. Некоторые мне нравятся, некоторые – нет. Что касается «Бизнеса» как корпорации, я уже сказала, что не чужда корпоративной гордости.
– Вы на все готовы ради него?
– Конечно нет. А вы?
– Нет. Стало быть, каждый из нас, как я понимаю, работает только на себя, верно?
– Да, но каждый полагается на поддержку и сотрудничество всех остальных, которые помогают нам достичь личных целей. В этом и состоит смысл социальных групп. Как вы думаете?
– Итак, чего бы вы не стали делать ради «Бизнеса»?
– Ну, знаете, обычный набор: убивать, пытать, калечить, вот такие вещи.
Дессу кивнул.
– Это само собой разумеется. А как насчет жертвенности? Ради чего вы могли бы чем-то пожертвовать, если не ради «Бизнеса»?
– Не знаю. Может, ради других людей. Все зависит от конкретных обстоятельств.
Дессу скорчил гримасу и уставился в потолок, как будто ему внезапно наскучил этот разговор.
– Ну да, конечно, все всегда зависит от конкретных обстоятельств.
Я проснулась. Темно – хоть глаз выколи. Что за черт, где я? Без одеяла зябко. Кровать... незнакомая. Послышалось звяканье, словно чем-то бросили в стекло. Я втянула носом воздух, отчего-то испугавшись. Пахнет, не как у меня дома, в Лондоне, не так, как в... Глазго, не так, как в Блискрэге... ах, вот оно что, я в гостях у Дессу. Большая Дуга. Я в Небраске. Домик на каменистом берегу. Снова раздался тот же звук.
В поисках выключателя ощутила под рукой обезьянку-нэцке. Включила свет, чересчур яркий. Вгляделась в зашторенные окна. Меня мучила слабость, голова болела, не то чтобы слишком сильно, но как бы давая понять: накануне я выпила лишнего. Звяканье повторилось. Я уставилась на телефон, стоящий на втором ночном столике.
– Кейт! – раздался приглушенный зов. Я застегнула верхнюю пуговицу пижамы, подошла к окну и раздвинула шторы. Передо мной возникло бледное лицо Дуайта. Я открыла окно. Снаружи повеяло холодом.
– Дуайт, что ты тут делаешь?
На нем была теплая куртка, но похоже, он успел продрогнуть.
– Можно войти?
– Нет.
– Но здесь же холодно.
– Нечего было выходить из дому.
– Я хотел с тобой поговорить.
– А по телефону нельзя?
– Нет. В том-то и прелесть моего убежища. В нем нет телефона. Можно писать.
– Что – письма? – в замешательстве переспросила я.
Теперь и он пришел в замешательство.
– Почему письма? Нет, концепции записывать и всякую такую лажу, никто не отвлекает.
– Понятно. А мобильник?
– Я его отключаю.
– Но ведь... ладно, не важно.
– Пожалуйста, впусти меня.
– Нет. Какое у тебя дело?
– Здесь невозможно говорить! Я сейчас околею!
– Я тоже, поэтому выкладывай быстрее.
– Ох, Кейт...
– Дуайт, я весь вечер выслушивала разглагольствования твоего дяди. Если у тебя действительно есть ко мне дело, я была бы очень благодарна, если бы ты изложил его как можно более сжато, чтобы я могла снова лечь в постель.