Сказал, что теперь ты у него будешь работать. А в «Les Rapides» чтоб больше ходить не смела.
Я просто ушам своим не верила.
— Да кто он такой, твой Папа Плезанс? Он что, родня мне? Кто он такой, чтобы мне приказывать! — возмутилась я. — Нечего ему за меня решать, что мне делать и чего не делать! Я не обязана даром на него работать только потому, что он дядя Усача!
— Так он Усачу сказал, — упрямо повторил Мартышка, — а я
Я промолчала, пытаясь разобраться, чем мне все это грозит. Мартышка между тем доедал свой колобок, по-прежнему поглядывая на меня со своей противной усмешкой — наверное, думал, что я заплачу или что-то в этом духе. Только я такого удовольствия ему не доставила.
— Ты же просто у Генерала на посылках! — высокомерно заявила я. — А где он сам-то?
Мартышка мотнул головой куда-то в сторону дробильщиков щебня.
— Только ты лучше туда не ходи, Нгок, — предупредил он, заметив, что я встала и двинулась по тропе. — Тебе там не поздоровится.
— Может, попробуешь меня остановить? — бросила я через плечо.
Он только плечами пожал и, прихрамывая, потащился следом, хотя и держался на расстоянии.
— Вот увидишь! — снова сказал он, но я сделала вид, что ничего не слышу.
Остальные действительно собрались у плоских скал, где бьют щебень. Однако Усач на меня даже не взглянул, а Голливудский Красавчик развлекался тем, что «пек блины» плоскими камешками в бухточке для купания и притворялся крутым.
— Мартышка говорит, будто вы больше не хотите, чтоб я с вами ходила к «Les Rapides»! — с ходу выпалила я, не дожидаясь, пока Усач сам сподобится со мной заговорить.
Усач ничего мне не ответил, даже глаз на меня не поднял, что-то внимательно рассматривая у себя под ногами.
— Что, язык проглотил? — спросила я.
Он пробормотал что-то невнятное — вроде того, что ему надоело иметь дело с малолетними девчонками.
— Ну и пожалуйста! Только перекаты не тебе одному принадлежат! — возмущенно крикнула я, снова заметив, как предательски дрогнул голос — то ли от сдерживаемых слез, то ли от бешеной ярости; я и впрямь была зла, как рыба-дьявол. — Если я захочу тут плавать, так ты меня не остановишь!
Однако он мог меня остановить и прекрасно это понимал. Трое мальчишек против меня одной… И потом, на суше-то все они гораздо сильнее меня, даже трус Мартышка со своей кривой ногой. Сильнее и старше. Но я уже закусила удила. Пусть только попробуют меня тронуть! Вряд ли у них смелости хватит! Я осторожно прикоснулась кончиками пальцев к своему амулету — зубу рыбы-дьявола, который всегда носила на шее, — и взмолилась про себя: «Рыба-дьявол, вдохни в меня немножко своей души, дай мне сил и смелости!»
— Уходи отсюда. Ступай домой, — велел мне Усач.
— Ты что, все-таки хочешь мне помешать? Ну, попробуй! — И вдруг мне в голову пришла совершенно неожиданная мысль, свежая и сильная, точно голос Бога. Впрочем, может, Бога, а может, и рыбы-дьявола; только «голос» этот я слышала настолько отчетливо, что у меня даже дыхание перехватило. И представив это себе, я вдруг начала смеяться, прямо-таки задыхалась от смеха, и мальчишки, по-моему, решили, что я совсем спятила.
— Ты чего это ржешь, Нгок? — несколько смущенно поинтересовался Голливудский Красавчик.
Уж ему-то было чего стыдиться: не далее как на прошлой неделе я собственными глазами видела, как он попытался доплыть до Глотки, но слишком сильно забрал в сторону, описывая дугу, и в результате налетел на Черепаху, так что течение ткнуло его мордой прямо в ил. Усач, конечно, плавает гораздо лучше, ну а Мартышка никогда даже и не пытается отплывать далеко от берега, не говоря уж о том, чтобы оседлать стремнину. Я прекрасно понимала, что в воде легко одержу победу над любым из них, любого перегоню, даже Усача — особенно если день будет хороший, а на шее у меня будет висеть зуб рыбы-дьявола, который всегда приносит мне удачу.
— Значит, ты хочешь, чтобы перекаты принадлежали только тебе? — спросила я, все еще смеясь. — Давай тогда заключим сделку, парень. Посмотрим, кто из нас круче. И пусть решает сама река.
Они так и уставились на меня — Мартышка испуганно, Голливудский Красавчик со смехом, и только Усач был по-прежнему спокоен и серьезен.
— Что ты хочешь этим сказать? — наконец спросил он.
— Я хочу сказать, что вызываю тебя на поединок! — заявила я. — Банда Усача против банды Нгок. Победитель получает перекаты и место у «Les Rapides». Побежденный возвращается к Папе Плезансу.
Мартышка нервно хихикнул.
— Ты что, рехнулась?
— Может, и рехнулась, только плаваю я не хуже крокодила.
Усач нахмурился. Обычно он немногословен, но если уж что скажет, то все его слушают. Он ведь у нас Генерал и должен понимать, что ни один настоящий генерал никогда от предложенного поединка не откажется. Один раз откажись, и подумают, что ты трусишь. Два раза откажешься, и никто тебе больше подчиняться не будет. А уж если три — все, ты покойник.
— Какое состязание ты предлагаешь?
— Серьезное, — сразу ответила я. — Омут в Большой Впадине.
Усач долго молчал, потом кивнул и бросил:
— О’кей. — И, не глядя на меня, повернулся и пошел куда-то вверх по течению, в сторону «Les Rapides».
Стоя на берегу бухточки для купанья, я думала о том, что сегодня Впадина кажется еще более темной, страшной и далекой, чем прежде. Река вздулась после дождей, прошедших на прошлой неделе; течение стремительно уносило вдаль широкие полосы водяного гиацинта; вода пахла чем-то кислым; самое большее через месяц должны были начаться затяжные муссонные дожди. В муссон перекаты становятся слишком опасными; тогда там даже очень хорошему пловцу не сдюжить. В сезон дождей даже крокодилы, случается, гибнут, если их занесет в грохочущий по камням поток. Сейчас, правда, настоящие дожди еще не начались, но до них уже рукой подать. Мне стало не по себе, но я все же направилась к нашему обычному месту встречи под верандой ресторана — в такую рань там, естественно, никого не было, но официант уже накрывал столы в тени большого мангового дерева, а из открытых дверей кухни вкусно пахло чем-то жареным.
— Ты уверена? — спросил Усач, в упор посмотрев на меня. Сам он выглядел совершенно спокойным, но мне показалось, что он вспотел; может, от жары, а может, и от чего-то другого. Мартышка стоял с ним рядом, держа под мышкой свой резиновый круг, и от возбуждения так таращил глаза, что были видны белки.
— Что, страшно стало? — поддразнила я Усача.
Он лишь молча пожал плечами, словно желая сказать, что плыть до омута в Большой Впадине очень далеко, однако его это вовсе не пугает, хотя это самое опасное место на ближних порогах, да и река здесь разливается прямо-таки невероятно широко.
— Ну, хорошо, — сказала я, и мы снова посмотрели друг на друга.
— Ты плыви первая.
— Нет, ты!
Лицо Усача было точно вырезано из дерева — такое же застывшее и темное; и по нему ничего нельзя было прочесть.