– Но ведь твоя мать вышла замуж за отца дяди Катона и родила ему двоих детей! – однаж-ды возразил ей Брут.
– И тем самым навсегда опозорила себя! – зло ответила Сервилия. – Я не признаю ни этого союза, ни его потомства – и ты, дружочек, тоже не будешь их признавать!
На этом дискуссия и закончилась. Вместе с тем настал конец всякой надежде, что Бруту позволят видеться с дядей Катоном чаще, чем этого требуют приличия. А какой замечательный человек дядя Катон! Истинный стоик, восхищающийся древними строгими обычаями Рима, не-навидящий показуху, критикующий дутые претензии на величие таких, как Помпей. Помпей Великий. Очередной выскочка без надлежащих предков. Помпей, который убил отца Брута, сде-лал вдовой его мать, дал возможность такому ничтожеству, как хилый Силан, забраться к ней в постель и сделать ей двух тупоголовых девчонок, которых Брут неохотно называл сестрами…
– О чем ты думаешь, Брут? – улыбаясь, спросила Юлия.
– Да так, ни о чем, – уклончиво ответил Брут.
– Это отговорка. Я хочу знать правду.
– Я думал о том, какой потрясающий человек мой дядя Катон.
Юлия наморщила широкий лоб:
– Дядя Катон?
– Ты его не знаешь, потому что он еще недостаточно стар, чтобы заседать в Сенате. Он не-намного старше меня.
– Это он не позволил плебейским трибунам убрать колонну внутри Порциевой базилики?
– Да, это сделал мой дядя Катон! – с гордостью подтвердил Брут.
Юлия пожала плечами:
– Мой папа говорит, что он поступил глупо. Если бы колонну убрали, плебейским трибу-нам было бы куда просторнее.
– Но дядя Катон был прав. Колонну поставил там Катон Цензор, когда возводил первую базилику в Риме. Там она и должна оставаться, как того требуют mos maiorum. Катон Цензор разрешил плебейским трибунам использовать его базилику для заседаний, потому что понимал их положение. Они – магистраты, избранные исключительно плебсом, они не представляют все-го римского народа и поэтому не имеют права собираться в храме. Но Катон Цензор предоставил им не все здание, а только часть. В то время они были благодарны ему и за это. А теперь они вознамерились переделать сооружение, оплаченное деньгами Катона Цензора. Мой дядя Катон не допустит осквернения памятного строения своего тезки-прадеда.
Поскольку Юлия по натуре была миролюбива и ненавидела спорить, она снова улыбну-лась, коснулась руки Брута и нежно пожала ее. Брут – такой избалованный мальчик, такой сер-дитый и преисполненный чувства собственной значимости! Но Юлия давно его знала и, не со-всем понимая почему, очень жалела его. Вероятно, потому, что его мать – такая злючка!
– Но это случилось до того, как умерли тетя Юлия и моя мама, поэтому, думаю, теперь больше никто не захочет разрушить колонну, – сказала она.
– Твой отец должен скоро вернуться домой, – проговорил Брут, возвращаясь к мысли о браке.
– Он может приехать в любой день, – оживилась девочка. – Я так скучаю по нему!
– Говорят, он – причина беспорядков в Италийской Галлии по ту сторону реки Пад, – заметил Брут, повторяя то, что горячо обсуждалось женщинами, окружившими Аврелию и Сервилию.
– Зачем ему это? – спрашивала Аврелия, насупив прямые черные брови. Ее знаменитые фиолетовые глаза сверкнули. – Правда, случались времена, когда Рим и римские аристократы возмущались мной! Но почему именно моего сына они всегда выбирают для своей критики и политических сплетен?
– Потому что он слишком высок, слишком красив, слишком популярен среди женщин и слишком самоуверен, – отозвалась Теренция, жена Цицерона, прямолинейная в высказываниях и вечно чем-то недовольная.
– Кроме того, – добавила супруга знаменитого оратора, – он одинаково хорошо владеет как устным, так и письменным слогом.
– Эти качества у него врожденные. А клеветник, которого я могла бы назвать по имени, не обладает ни одним из этих качеств! – резко прервала ее Аврелия.
– Ты имеешь в виду Лукулла? – уточнила Муция Терция, жена Помпея.
– Нет, его нельзя обвинить – по крайней мере, в этом, – возразила Теренция. – Думаю, его больше заботят царь Тигран и Армения, чем что-либо происходящее в Риме, за исключением всадников, которые не могут толком собрать налоги в его провинциях.
– Она намекает на Бибула, ведь он вернулся в Рим, – произнесла величественная фигура, занимавшая лучшее кресло. Единственная среди разноцветной группы, она была с головы до ног одета в белое. Драпировки скрывали все женские прелести, которыми, возможно, обладала гостья. На ее царственной голове красовалась корона из семи рядов чистой шерсти, скрученной в жгуты. Тонкая вуаль, накинутая на корону, взлетела, когда она резко повернулась, чтобы взглянуть на двух женщин, восседавших на ложе. Перпенния, старшая весталка, фыркнула: – О бедный Бибул! Он не в силах прикрыть наготу своей злобы.
– Возвращаясь к тому, что я говорила, Аврелия, – вновь подала голос Теренция. – Если твой рослый, красивый сын делает своими врагами щупленьких, маленьких человечков вроде Бибула, то только он сам виноват в том, что по его поводу злословят. Ведь это верх безрассудст-ва – осмеять человека перед товарищами, назвав его «блохой»! Бибул – враг на всю жизнь.
– Какая чепуха! Это произошло лет десять назад, когда оба они были почти подростками, – сказала Аврелия.
– Перестань! Ты же хорошо знаешь, насколько низенькие люди чувствительны к прозви-щам, намекающим на их рост, – отмахнулась Теренция. – Ты, Аврелия, – из старинной семьи по-литиков. Вся политика строится на общественной репутации человека. А твой сын сильно по-дорвал общественную репутацию Бибула. Люди продолжают называть его Блохой. Он никогда не забудет этого и не простит.
– Не говоря уже о том, – едко добавила Сервилия, – что клеветнические обвинения Бибула охотно выслушивают такие существа, как Катон.
– А что именно говорит Бибул? – сквозь зубы спросила Аврелия.
– О, ну например… что вместо того, чтобы возвратиться из Испании прямо в Рим, твой сын поехал в Италийскую Галлию и стал подстрекать к мятежу людей, которые не имеют римского гражданства, – сообщила Теренция.
– Это абсолютная чушь! – возмутилась Сервилия.
– И почему же это чушь, почтенная матрона? – произнес низкий мужской голос.
В комнате вдруг стало очень тихо. Маленькая Юлия выбежала из своего угла и бросилась к вошедшему.
– Папа! Папа!
Цезарь поднял ее, поцеловал в губы, в щеку, крепко прижал к груди, с нежностью погладил ее белые, словно покрытые инеем, волосы.
– Как поживает моя девочка? – спросил он, улыбаясь только ей одной.
– О, папа! – только и могла ответить Юлия, уткнувшись в плечо отца.
– Так почему же это чушь, уважаемая матрона? – повторил свой вопрос Цезарь, удобно устроив ребенка на руке.
Теперь, когда он смотрел прямо на Сервилию, улыбка исчезла даже из его глаз. Судя по его взгляду, Цезарь признавал в Сервилии женщину, но не придавал этому значения.
– Цезарь, это – Сервилия, жена Децима Юния Силана, – представила гостью Аврелия, оче-видно отнюдь не оскорбленная тем, что Цезарь не нашел времени поздороваться с ней, его мате-рью.
– Так почему, Сервилия? – снова спросил он, кивнув, когда мать представила ему эту жен-щину.
Она ответила спокойно, ровным голосом, тщательно отмеривая слова, как ювелир – золото:
– Потому что в этом слухе отсутствует логика. Для чего тебе обременять себя мятежом в Италийской Галлии? Положим, ты разговаривал с людьми, не имеющими гражданства, и обещал им действовать от их имени, добиваясь, чтобы они получили право голоса.