У нее морщинистая, как кленовая кора, кожа индианки; ее коротко стриженные седые волосы завязаны красным платком на макушке. На каждом пальце красуется по серебряному кольцу – я замечаю их, когда она распахивает свой плащ. Под ним оказывается футболка с надписью «Все хорошо, если ты из племени хопи», с атласной подкладки свисают на пластиковых петлях всевозможные предметы: ржавые столовые приборы, старые пистолеты и с десяток кукол Барби.
– Гаражная распродажа, – зазывает она. – Дешевле не бывает!
Софи, завидев кукол, оживляется.
– Мамочка…
– Не сегодня, – говорю я и натянуто улыбаюсь старухе – Извините.
Она, равнодушно пожав плечами, запахивает плащ.
Я не сразу решаюсь спросить:
– Вы случайно не знаете, где стоит трейлер 35677?
– Вон он. – Она указывает на развалюху в каких‑то двадцати футах. – Там никто не живет. Девочка жила, но уехала с неделю назад. Ключи у соседей.
В дверном проеме соседского трейлера висят радужные украшения; кривой кактус, чьи отростки напоминают запутанную карту нью‑йоркского метро, водружен на табурет с мозаичным сиденьем и гипсовыми человеческими конечностями вместо ножек. К зеленым ветвям пало‑верде привязаны шнурками и обрывками кожи сотни коричневых перышек.
– Спасибо, – говорю я и, велев Софи ждать в машине с включенным кондиционером, подхожу к двери. Я дважды жму на кнопку звонка, но никто не откликается.
– Никого нет дома, – говорит старуха, как будто я сама этого не поняла. Но прежде чем я успеваю ответить, вблизи взвывает полицейская сирена. Я в тот же миг оказываюсь снова в Векстоне, за десять секунд до развала моей жизни. Я опрометью кидаюсь к машине – к Софи.
Патрульная машина останавливается за моей машиной, но офицер подходит не к нам, а к старухе.
– Рутэнн, – говорит он, – сколько раз я тебе повторял. Она затягивает ремень плаща потуже.
– Haliksa'i, ты не можешь мне ничего запретить.
– Здесь нельзя вести коммерческую деятельность, – говорит полицейский.
– А никто ничем и не торгует.
Он приподнимает солнцезащитные очки.
– Что у тебя под плащом?
Она поворачивается ко мне.
– Это сексуальные домогательства, вам не кажется?
Только тогда офицер меня и замечает.
– Вы кто? Покупательница?
– Нет. Я только что сюда переехала.
– Сюда?
– Кажется, да, – поясняю я. – Я как раз искала ключи.
Полицейский в задумчивости потирает переносицу.
– Рут, купи себе прилавок на индейском блошином рынке, ладно? Не заставляй меня сюда возвращаться.
Он садится в машину и отправляется осматривать окрестности дальше.
Старуха, тяжело вздохнув, ковыляет к двери, в которую я безуспешно ломилась.
– Попридержи коней, – говорит она. – Сейчас достанем твой ключ.
– Вы здесь живете?!
Не удостоив меня ответом, она открывает замок и заходит внутрь. Даже на таком расстоянии дом отчетливо пахнет жженым сахаром.
– Ну? – нетерпеливо окликает она меня. – Заходи же.
Я забираю Софи и Грету из машины. Приказав собаке ждать на крыльце, мы заходим в дом. Рутэнн снимает плащ и бросает его на диван‑кровать – куклы выглядывают из складок, как суслики из нор. Куда ни кинь взгляд, везде громоздится какой‑нибудь ящик с хламом или жестяная банка с бусинами и перьями. Клеевые пистолеты разбросаны по полу, как орудия убийства.
– Где‑то здесь, – бормочет она, копошась в выдвижном ящике, забитом веточками и карандашами.
За спиной у меня Софи украдкой вытаскивает куклу из складок плаща.
– Смотри, мама, – шепчет она.
В одной руке эта Барби держит миниатюрное ведерко с шоколадным мороженым, в другой – видеокассету с фильмом «Неспящие в Сиэтле». На ней спортивные штаны и пушистые тапочки, а на бедре висит кобура с пистолетом. На шее табличка: «У Барби ПМС».
Я невольно смеюсь и тянусь к плащу за другой игрушкой. Это Барби из реалити‑шоу. Облаченная в спортивный купальник и свадебную фату, она держит карту Амазонии. Во рту виден недоеденный овечий глаз, из заднего кармана выглядывает пачка долларов, а за резинку носка заткнут контракт с фирмой «Найк».
– Очень смешные, – говорю я.
– Я их называю «Барби с черного рынка». Куклы для девочек, которые еще не наигрались. – Старуха подходит и протягивает мне руку. – Меня зовут Рутэнн Масавистива, я владелица и председатель правления «Второго дыхания» – фирмы, специализирующейся в реинкарнации неодушевленных предметов.
– Как это?
– Ищу владельцев для тех вещей, которые больше не нужны своим хозяевам. Я – большой ходячий индейский ломбард. – Она пожимает плечами, – Ваш старый тостер запросто может оказаться чьим‑нибудь почтовым ящиком, надо только приложить немного усилий. А старый ковбойский сапог может обрести вторую жизнь в виде горшка для герани.
– А что насчет кукол?
– Опять же перерождение, – не без гордости заявляет она. – Я сама их делаю, каждую деталь. Даже бутылочку с прозаком для «Барби в кризисе среднего возраста». Раньше я хотела вырезать кукол кацина, но это позволено только мужчинам‑хопи. Женщины должны делать кукол только своими матками, так сказать… Опять‑таки, не люблю, когда указывают, что мне нельзя делать.
Я, потеряв нить разговора, мотаю головой.
– Кацина?
– Это духи нашего народа. Их сотни: мужчины, женщины, растения, животные, насекомые, кто угодно. Раньше они являлись к нам лично, а теперь – только в виде облаков или ростков. К ним обращаются, чтобы вызвать дождь и снег для урожая. Чтобы получить их благословение. Кукол кацина вырезают из тополя и дают детям во время ритуальных плясок, чтобы они учились религии. Сейчас ими живо интересуются коллекционеры. – Рутэнн берет одну из своих Барби. – Не знаю, насколько приживутся мои куклы, но я стараюсь изо всех сил. – Она снимает с полки Келли, младшую сестренку Барби, и вручает ее Софи. – Нравится, да?
Софи тут же шлепается на пол и начинает срывать с Келли эластичные покровы.
– У меня есть одна Келли дома.
– А где твой дом?
– По соседству, – перебиваю я. Я еще не готова посвятить эту женщину в свои секреты. И не уверена, что когда‑либо буду готова.
Рутэнн присаживается на корточки возле Софи и притворяется, будто вытаскивает из волос длинный красный шнурок. Видя это, я вспоминаю отца, частенько показывавшего фокусы в доме престарелых. В горле встает комок.
– Только погляди!
На конце шнурка болтается ключ. Рутэнн прикладывает ладони к личику Софи.
– Приходи играть с моими куклами когда захочешь, Сива. – Она медленно поднимается и вкладывает ключ мне в руку. – Не потеряйте, – предупреждает она.
Я киваю, пытаясь подсчитать, сколько скрытых смыслов таится в этом предупреждении.
Для того чтобы обман совершился, нужно два человека: тот, кто солжет, и тот, кто поверит. Сначала отец солгал, будто моя мать погибла в автокатастрофе. Но почему я никогда, даже повзрослев, не просила проводить меня на ее могилу? Почему меня не удивляло, что к нам никогда не наведываются бабушки и дедушки, дяди и двоюродные братья и сестры? Почему не искала мамины украшения, одежду, выпускной альбом?
Когда Эрик еще пил, он порой, вернувшись домой, бывал слишком осторожен в движениях, чтобы не выдать своего состояния.