Внезапно он включает свет. Он стоит в пижаме на пороге комнаты.
– Я тебя ждал всю ночь!
На его лице написано искреннее волнение. Глаза лихорадочно блестят.
Она тихо говорит:
– А ты не переигрываешь?
Он срывается на крик:
– Где ты была?
Когда он повышает голос, Анна подходит к нему, пристально смотрит в глаза и, снизив до шепота собственный голос, еле слышно произносит:
– Замолчи.
Он тотчас перестает кричать. И говорит:
– Я с ума сходил от беспокойства. Ты могла бы позвонить. Анна, ты хоть знаешь, который час?
Анна не отвечает. Обойдя его, она входит в столовую. Садится у стола. Он идет следом. Она поднимает глаза и долго, долго смотрит на него. Выпрямляется на стуле. Шумно втягивает воздух. И произносит на одном дыхании:
– Я ухожу от тебя. Все кончено.
Он стоит в дверном проеме, лицом к ней, в пижаме, со спутанными волосами, с изумленно раскрытым ртом.
Сперва он молчит, потом говорит почти беззвучно:\
– Повтори, что ты сказала?
– Нам нужно расстаться.
– Почему?
– Догадайся сам.
– Я ничего не понимаю. Почему мы должны расстаться?
– Томас, прошу тебя. Объяснения бесполезны. Уходи из дома.
– Ты с ума сошла? Ночь на дворе!
– Так что же?
– И ты меня выгоняешь?
– Именно так.
– Анна, посмотри на меня!
Анна медлит. Потом смотрит ему в глаза. И отвечает:
– Не вижу больше ничего особенного.
Она кладет ладони на стол, она устала до предела, она встает. Выходит в коридор.
– Ты любишь кого-то другого? – спрашивает он.
Она пожимает плечами.
– Не все такие как ты, Томас.
Он удерживает ее за руку. Стискивает ей руку до боли.
– Пусти меня!
Она высвобождает руку из его хватки. Поднимается по лестнице. Входит в кладовую, чтобы достать чистые простыни. И стелит себе постель в одной из двух каморок третьего этажа, под самой крышей. Все воскресенье она проводит в постели, свернувшись клубочком под периной. Ничего не ест.\
Она взглянула в зеркало заднего вида: он оперся на капот одного из припаркованных автомобилей и, подняв голову, жадно ловил ртом воздух.
* * *
Она толкнула дверь музыкального издательства. Поднялась в свой кабинет, оставила там шарф, сумку, пальто. Вошла в кабинет Ролана, включила кофеварку, сходила набрать воды в туалете под лестницей. Подняла глаза и поймала свое отражение в маленьком зеркальце над раковиной.
Это была женщина, чье тело постоянно изменялось. В какие-то дни она выглядела мускулистой, спортивной (Анна любила плавать, она плавала несколько раз в неделю) – воплощение здоровья. В другое время бывала рыхлой, обмякшей, до странности неуклюжей. Сегодня выдался как раз такой скверный день. И лицо у нее было скверное – осунувшееся, острое, бледное.
Она позвонила Жоржу по номеру, который тот ей дал.
Он отвечал на ее вопросы как-то вяло.
– Я тебя разбудила, да?
– Д-да, – ответил он после короткой заминки.
– Ладно, я перезвоню попозже. Я довольно грубо тебя отшила. Но ты уж на меня не сердись.
– О, я не сержусь.
– Я очень рада, что мы с тобой снова встретились.
– Я тоже очень рад, что мы с тобой снова встретились.
– Мне просто нужно было остаться одной. Мне и сейчас необходимо побыть одной. Я думаю, моя жизнь, вся сущность моей жизни сводится к этому желанию – быть одной.
– Разве ты никогда не жила одна?
– Нет.
– Я обязательно выпью за это. Спущусь днем в мамочкин погреб, откупорю бутылку самого лучшего вина и выпью его, думая о тебе. Выпью за сущность твоей жизни и за нашу встречу. Живи одна. Живи одна и приезжай ко мне, когда захочешь. Сейчас я тебе скажу, почему это так хорошо – начать взрослеть в том возрасте, которого ты достигла. Потому что возраст, которого ты достигла, – это и мой возраст.
– А вот это, наверное, и вовсе невозможно.
– Почему?
– Я сильно сомневаюсь, что это ядолжна что-либо объяснять. Пересмотри-ка свою жизнь. Вспомни садик в Шуази, где растет лавр. Вспомни, как ты проходишь по лужайке. И на крыльце тебя ждет молодая женщина. И она тянется к тебе с поцелуем.
Внезапно она осекается. Он не нарушил эту паузу. И не поднял на нее глаза.
Спустя минуту он прошептал:
– Скажи мне, как ты намерена поступить?
Она молчала, пока официант подавал на стол. Когда они остались наедине, она сказала:
– Уходи прочь.
– Нет.
– Ты должен уйти, Томас. Дом принадлежит мне, и моя жизнь теперь тоже принадлежит только мне.
– Даже речи быть не может, – возразил Томас.
Он бросил салфетку на стол.
– Неужели ты надеешься, что я буду спокойно смотреть, как ты разрушаешь все, что было до сих пор нашей жизнью?
– Да, надеюсь. Потому что мне сорок семь лет. Потому что сорок семь лет назад я родилась в маленьком бретонском городишке, где девочки носили длинные косы и подтягивали шерстяные носки повыше, к самым коленкам.