— А дядья?
— Нет.
— Стало быть, среди ваших знакомых не так уж много мужчин?
— Мама держит кучера и Джорджа-садовника, но вы, конечно, имеете в виду джентльменов. У мамы есть три девушки-служанки, чтобы присматривать за домом, но они до того ленивы, что даже отказываются штопать чулки для Ады. Ада — старшая их двух моих младших сестер.
— А вам сколько лет?
— Четырнадцать. Через три месяца пятнадцать.
— Несмышленыш ты маленький.
Они оба засмеялись. Помолчав, мистер Дьюси продолжил:
— Когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас, отец рассказал мне нечто, впоследствии оказавшееся чрезвычайно полезным. Это здорово помогло мне в жизни.
Неправда: отец никогда ничего подобного ему не рассказывал. Но ведь надо же было как-то вывести разговор на нужную тему.
— Правда, сэр?
— Хочешь, расскажу?
— Вы очень добры, сэр.
— Я буду говорить с тобой так, как если бы я на несколько минут стал твоим отцом. Я буду называть тебя по имени, Морис! — После чего он очень просто и сердечно приблизил мальчика к тайне секса. Он говорил о том, что Господь в самые первые дни творения создал мужчину и женщину, чтобы земля населилась людьми, и о том возрасте, когда мужчина и женщина обретают полную силу. — Сейчас ты как раз становишься мужчиной, Морис; вот почему я рассказываю тебе об этом. Мама тебе об этом не расскажет, да и ты не должен упоминать об этом ни при ней, ни при какой другой даме, а ежели в новой школе мальчики заговорят с тобой об этом, одерни их и скажи, что сам обо всем знаешь. Раньше тебе приходилось об этом слышать?
— Нет, сэр.
— Ни слова?
— Нет, сэр.
Все еще попыхивая трубкой, мистер Дьюси поднялся, нашел вылизанный волнами участок песка и тростью начертил схемы.
— Так будет проще, — объяснил он мальчику, с недоумением наблюдавшему за ним: ведь это не имело никакого отношения к тому, к чему он привык. Он слушал внимательно, что естественно, если урок преподают тебе одному, и он понимал, что предмет серьезен и относится к его собственному телу. Однако ему никак не удавалось установить связь; стоило мистеру Дьюси свести все воедино, как целое тут же распадалось на отдельные составляющие, словно сумма была невозможна.
Морис старался, однако все напрасно. Его вялый ум никак не хотел просыпаться. Половое созревание опережало зрелость ума; мужественность входила в него украдкой, и, как водится, это был транс. Бесполезно вторгаться в этот транс. Бесполезно его объяснять, какими бы сочувственными ни были объяснения. Мальчик согласно кивает и вновь погружается в сон, и выманить его оттуда невозможно, пока не пробьет его час.
Мистер Дьюси, не станем ручаться за его ученость, проявил полное понимание. Пожалуй, его понимание оказалось даже чрезмерным: он приписал Морису утонченные переживания, не допуская мысли, что тот или ничегошеньки не смыслит, или ошеломлен.
— Все это довольно тревожно, — сказал он, — но через это надо пройти. Не стоит делать из этого тайну. А там узнаешь большое, подлинное — Любовь, Жизнь.
Он говорил без запинки, не впервые приходилось ему вести такой разговор с мальчиками, и он знал, что за вопросы они обычно задают. Морис не спрашивал ничего, лишь повторял: «Ясно, ясно, ясно», и мистер Дьюси поначалу испугался, что ничего ему не ясно. Он проверил Мориса. Ответы оказались удовлетворительными. У мальчика была неплохая память, и — до чего же любопытно устроен человек — он даже продемонстрировал обманчивую сметливость, поверхностное мерцание, отразившее путеводный огонь взрослого мужчины. В конце беседы он все же задал пару вопросов о сексе, весьма уместных. Мистера Дьюси это очень воодушевило.
Мистера Дьюси это очень воодушевило.
— Отлично, — сказал он. — Отныне тебя ничто не должно озадачивать или тревожить.
Еще оставались жизнь и любовь, которых он коснулся, когда они двигались берегом бесцветного моря. Он рассказал об идеальном мужчине — целомудренном до аскетизма. Он обрисовал вкратце, что такое красота Женщины. Вспомнив о своей недавней помолвке, он стал человечнее, и глаза загорелись под его сильными очками, а к щекам прихлынула кровь. Любить достойную женщину, защищать ее и служить ей — это, как сказал он мальчику, и есть венец жизни.
— Сейчас тебе не понять, но однажды ты непременно поймешь, и тогда вспомнишь скромного старого учителя, который наставил тебя на путь. Все это неразделимо — все — и Бог на небесах, и устройство земное. Мужчина и женщина! До чего прекрасно!
— Мне кажется, я никогда не женюсь, — проронил Морис.
— Ровно через десять лет, в этот же день, я приглашаю тебя и твою жену поужинать со мной и моей супругой. Согласен?
— О, сэр! — улыбнулся Морис, не скрывая радости.
— В таком случае, решено!
При любых обстоятельствах это была неплохая шутка, чтобы закончить беседу. Морис чувствовал себя польщенным. Он начал размышлять о женитьбе. Когда они уже порядком отошли, мистер Дьюси вдруг остановился и приложил ладонь к щеке, словно у него разболелись зубы. Он обернулся и посмотрел на долгую полосу песка за спиной.
— Я забыл стереть эти проклятые рисунки, — медленно проговорил он.
От дальнего края залива в их сторону направлялись люди, и тоже берегом моря. Их путь непременно должен был привести их к тому самому месту, где мистер Дьюси иллюстрировал секс, а с ними была одна дама. Потея от страха, учитель бегом ринулся назад.
— Сэр, — воскликнул Морис, — куда вы? Прилив, должно быть, уже все смыл.
— Силы небесные… Слава Богу… Начинается прилив. И вдруг, неожиданно для себя, мальчик на мгновение подумал об учителе с презрением. «Лгун, — решил он. — Трус и лгун. Он так ничего мне и не сказал»… Вновь накатывалась темнота, темнота первобытная, но не вековечная. Темнота, у которой есть свой тягостный рассвет.
II
Мать Мориса жила под Лондоном, в комфортабельном доме, стоявшем в окружении сосен. Тут родился и он, и его сестры, отсюда его отец ежедневно отправлялся на службу, сюда возвращался. Они едва не переехали, когда здесь построили церковь, но потом к ней привыкли, как привыкают ко всему прочему, и даже нашли это удобством. Церковь была единственным местом, куда надлежало ходить миссис Холл: покупки доставлялись на дом. К тому же, до станции было недалеко, и приличная школа для девочек тоже располагалась рядом. То была обжитая местность, где ничего не приходилось добывать с трудом и где успех и поражение ничем не отличались друг от друга.
Морис любил свой дом и считал мать его добрым гением. Если бы не она — там не было бы ни мягких кресел, ни вкусной еды, ни безмятежных игр, и он был благодарен ей за это и любил ее. Сестер он тоже по-своему любил. Когда он приехал, те выбежали с радостными криками, сняли с него пальто и оставили его прислуге на полу в передней. Гватемальские марки вызвали восторг, и «Святые Пастбища», и репродукция Гольбейна, подаренная мистером Дьюси. После чая погода разгулялась, миссис Холл надела галоши и вышла пройтись с Морисом по саду. Они ходили, целовались и беспечно болтали.
— Морри…
— Да, мамочка…
— Я должна позаботиться о том, чтобы у моего Морри весело прошли каникулы.
— А где Джордж?
— Такой великолепный отзыв от мистера Абрахамса! Он пишет, что ты напомнил ему нашего бедного папу… Так чем же мы займемся в каникулы?
— Я бы хотел побыть здесь.