Гляди она подольше, они бы, наверное, обрели мордашки. И встретились с ней взглядом.
— Дешевый фокус, — сказала она, отвернувшись и слепо помаргивая.
— Да. И тогда были люди, которые говорили, что это дешевый фокус.
— Но многие верили. Во всяком случае, в ведьм и одержимость.
— Многие и сейчас верят. Я уверен, что в мире даже больше тех, кто верит.
Не может быть, подумала Роузи, неужели это имел в виду Майк, когда предостерегал ее? Смотри, с чем играешь. На секунду сердце забилось сильнее, словно она проснулась от испуга.
— А правда, что в те времена думали, — проговорила она, — будто если у человека приступы эпилепсии — то он одержимый? Да?
Эпилепсия: странно, какой обнаженной она ощутила себя, произнеся это слово. Долго ей еще так?
— Вообще-то нет, — осторожно сказал Пирс. — Думаю, они знали, что это болезнь, эпилепсия, и страдают ею как любым недугом, хотя возникали порой и спорные случаи. Но одержимость могла имитировать эпилепсию, маскироваться под нее, только причиной был демон или дух.
— Я думала, они вообще всему причина.
— Ну, не напрямую. Да и не все были согласны с Боденом. Даже по тем временам у него немножко крайние взгляды.
— А-а.
— Эпилепсию описывали врачи, определяли этиологию. Симптомы, показания, лекарства. Все в порядке вещей. У эпилепсии, как и у большинства болезней, были свои святые покровители, к которым можно было обратиться за заступничеством. У чумы, например, святой Рох, или святой Власий у болезней горла, дифтерии и прочего. В приходской школе нам каждый год благословляли горло в день святого Власия.
Роузи глядела на него так, словно Пирс не должен все это знать, словно такая эзотерическая эрудиция граничит с наглостью. Пирс перехватил ее взгляд и добавил:
— Особыми защитниками от эпилепсии считались волхвы. — О боже.
— Их звали Каспар, Мельхиор и Бальтазар.
— Ты даже имена их знаешь?
— Их каждый католик с детства знает.
— И вам говорили, что они отвечают за эпилепсию?
— Вообще-то нет. Это я сам выяснил, позже.
— А почему они?
— Не знаю. Где-то кто-то когда-то помолился им, исцелился. И пошел слух.
Мы все три короли, вспомнила Роузи. Она представила этого «кого-то»: вероятно, какая-нибудь мать, давным-давно, бог знает когда, вероятно, под Рождество, опустилась на колени перед вертепом, прося о помощи трех парней на верблюдах, младший (кажется, Бальтазар) всегда черный. Она подумала о Юлии Цезаре и Эдварде Лире. На мгновение она почувствовала себя — себя и Сэм — частью огромной древней семьи, уходящей в прошлое бессчетными поколениями, потому что болезнь, должно быть, существовала всегда; ее семья страдала от непонимания, проходила через удивительные и страшные приключения, и тайная история, которая, верно, открыта никогда не будет, связывала одно поколение с другим. Столько детей. Трепет и ужас близких. И врачи беспомощно смотрели на них.
Ох, Сэм.
Она посмотрела на часы. Где она, что он с ней делает. Тихий вечер внезапно стал неимоверно долгим.
— Наверное, это ужасно, — сказала она. — Когда думают, что ты одержим. Через что приходится пройти.
— Думаю, да, — согласился Пирс. — Для большинства, конечно. Но было несколько знаменитых дэмониаков, которые в то время выполняли как бы роль телезвезд. О них распространяли брошюры, люди съезжались отовсюду посмотреть. Помнится, у одной француженки был даже свой помост в церкви, где она, точнее, ее демон регулярно устраивал шоу. Выкрикивал богохульства, болтал по-гречески, исторгал всякую мерзость, кровь, лягушек.
Выкрикивал богохульства, болтал по-гречески, исторгал всякую мерзость, кровь, лягушек.
— Господи боже. А что с ними было на самом деле?
— Не знаю. Не думаю, что одно и то же со всеми. Некоторые, по современному определению, явно были сумасшедшими. Другие — шарлатаны, возможно, подготовленные Церковью. Теперь уже не скажешь. Какое бы предположение мы ни выдвинули, оно не объяснит все, что люди в те времена видели и слышали.
— Так, может быть, — сказала Роузи, — в прошлом демоны действительно управляли миром.
— Ха. Может быть.
Пирс вспомнил, как на семинаре по истории Европы начала нового времени, который Фрэнк Уокер Барр вел в Ноутском университете, профессор и аспиранты (в их числе и Пирс) ломали голову над неожиданной и почти всеохватной вспышкой одержимости демонами в Европе шестнадцатого века: обвинения в волшбе, процессы, сожжения, истерия по поводу легионов Дьявола, суккубы, инкубы, колдуны, которых на глазах у всех уносили служившие им дьяволы. Истерия вне пределов сект и доктрин; католики и лютеране, кальвинисты, гугеноты — все осуждали друг друга, каждый утверждал, что меры, к которым прибегают все прочие, только ухудшают положение и открывают путь новым вторжениям.
Барр привел несколько объяснений этой эпидемии — экономическое, социальное, культурное, даже психоаналитическое (задержанная эдипова реакция со стороны тех, кто ранее низверг Святого Отца). Одно только объяснение он не принимал («даже, — говорил он со знаменитым барровским подмигиванием, — если оно верно»): что как раз тогда произошел большой побег или набег духов на мир людей — злых духов, а может, добрых и злых разом или просто докучливых, сознательно призванных магами или вломившихся насильно.
Болезнь, объявившаяся в самой природе вещей, а точнее, в людском понимании ее, вспыхнула вдруг, затем пошла на спад, кризис миновал, жар исчез, тело выработало иммунитет. Что бы нас ни постигло в будущем, это не повторится. Другое, и похуже, — возможно, только не Дьявол и дела его, и гордыня его. В этом Пирс был убежден.
— Как она, кстати? — спросил он. — Сэм.
— А. Хорошо. В последнее время ни разу. Пару раз было, пока не рассчитали дозировку.
— Если я что-то могу сделать…
— Да вроде ничего, — сказала Роузи, у которой душа съежилась от этого предложения, слышанного уже много раз от матери, от друзей: так легко говорить — и так бесполезно. — Попроси волхвов. Помолись.
— Давно уже я не молился.
— Ну, попроси двоюродную сестру. У тебя же кузина монашка?
— Ага.
Интересно, подумал он, а молится ли еще Хильди. На словах-то, конечно, да. Но слова без мысли к небу не дойдут.
— Тогда у нее, наверное, есть какое-то влияние, — сказала Роузи, заглядывая в стоявшую между ними коробку. — А это что?
На дне лежала еще одна большая брошюра.
— А, это…
— «Ars Auto-amatoria, — прочла она на обложке. — Или Всякий Муж Сам Себе Жена». Что за чушь?
Пирс сложил руки на ученый манер.
— Вот это и есть та диковинка, — сказал он. — Она, возможно, стоит не меньше, чем все прочие книги, вместе взятые.
— О чем это? — спросила Роузи, открывая книгу с такой же осторожной почтительностью, которую ранее выказал Пирс, и вполне подобающей.
Ну, хоть по-английски. Поэма.
— Вообще-то, — сказал Пирс, — это о мастурбации, — и Роузи показалось, что он покраснел: возможно ли?
— Вот как? — откликнулась Роузи и прочла:
— Как-то грубовато, — сказала она.