Похоже, в этом доме все так или иначе имели отношение к театру. Даже маленькая простушка Минни — восьмой член нашей компании, девушка, которая прежде принесла нам чай, а теперь вернулась, чтобы помочь миссис Денди подавать еду и убирать тарелки, — даже она принадлежала к балетной труппе и имела контракт с концертным залом в Ламбете. Даже песик Брансби, вскоре пробравшийся в гостиную, чтобы клянчить объедки и тыкаться слюнявой мордой в колено профессора Эмери, издавна служил в артистах, гастролировал однажды по Южному побережью с программой собак-танцоров и носил сценическое имя Арчи.
Дело происходило в воскресенье, и никому не нужно было после ужина спешить в концертный зал; судя по всему, ни у кого не было никаких занятий, только сидеть, курить и сплетничать. В семь в дверь постучали и громким окриком у порога возвестила о себе девица с платьем из тюля и шелка и золоченой диадемой: это была приятельница Тутси из балета «Пава», пришедшая спросить мнения миссис Денди о своем костюме. Платье расстелили на ковре, тем временем убрали со стола; когда на столе ничего не осталось, профессор раскинул колоду карт. К нему присоединился, насвистывая, Перси, Симс подхватил мелодию, поднял крышку пианино миссис Денди и начал наигрывать. Пианино было жуткое.
— Черт побери эту развалину, — вскричал Симс, колотя по клавишам. — Попробуешь сыграть Вагнера, получится, клянусь, что-то вроде матросской песни или джиги!
Мелодия, однако, была веселая, и Китти заулыбалась.
— Эту песню я знаю, — бросила она мне, а раз так, то оставалось только спеть, и скоро Китти, переступив через сверкающее платье на полу, присоединила свой голос к хору, собравшемуся вокруг Симса.
Я устроилась с Брансби на софе и взялась писать открытку домашним. «Я сижу в гостиной, — писала я, — самой что ни на есть необычной, и все вокруг добрые до невозможности. У здешней собаки есть сценическое имя! Квартирная хозяйка велела поблагодарить вас за устриц…»
На софе было очень уютно, окружающие вовсю веселились, но в половине одиннадцатого Китти начала зевать, и я, вскочив, заявила, что мне пора спать. Поспешно посетив уборную в задней части дома, я взлетела по лестнице и молниеносно облачилась в ночную рубашку — можно было подумать, я неделю не спала и умирала от усталости. Но меня вовсе не клонило в сон, просто я хотела нырнуть в постель до появления Китти — устроиться, успокоиться и ждать того близкого мига, когда она окажется рядом со мной в темноте и лишь тонкая материя двух ночных рубашек помешает мне осязать тепло ее кожи.
Китти пришла через полчаса. Я к ней не обратилась и не смотрела в ее сторону, она тоже молчала, только бесшумно ходила по комнате — наверное, приняла меня за спящую, потому что я с плотно закрытыми глазами лежала, вытянувшись, на боку. Из других помещений долетали слабые шумы: смех, хлопанье дверей, бег воды в отдаленных трубах. Но потом все затихло, и слышно было только, как она раздевалась: одна за другой щелкнули пуговицы корсажа, зашелестела юбка, потом — нижние юбки; зашуршали шнурки в дырочках корсета. Наконец по полу затопали босые ноги, и я поняла, что она, должно быть, совсем раздета.
Газ я выключила, но оставила для Китти горящую свечу. Я знала, что, если повернусь и открою глаза, то увижу ее без покровов, если не считать теней и янтарного отсвета свечи.
Но я не обернулась, и вскоре вновь послышалось шуршанье: это значило, что она надевает ночную рубашку. Свет погас, кровать скрипнула и дрогнула; Китти лежала рядом со мной, пышущая теплом и ужасно реальная.
Она вздохнула. Ощутив на шее дуновение, я поняла, что она на меня смотрит. Она дохнула еще раз и еще и наконец шепнула:
— Ты спишь?
— Нет, — отозвалась я, не в силах дольше притворяться.
Я перекатилась на спину.
Я перекатилась на спину. От этого мы оказались еще ближе друг к другу (кровать была на редкость узкая), и я поспешно сдвинулась влево, к самому краю. Теперь ее дыхание, сделавшееся еще теплее, овевало мою щеку.
Она спросила:
— Ты скучаешь по дому, по Элис?
Я мотнула головой.
— Ни чуточки?
— Ну…
Я почувствовала, что она улыбнулась. Очень осторожно и в то же время непринужденно она за запястье вытянула из-под одеяла мою руку и, нырнув под нее, прижалась виском к моей ключице; моя рука в конечном счете оказалась у нее на шее. Свесившуюся ладонь она обхватила и не выпускала. Ее щека обжигала мою плоскую грудь, как раскаленный утюг.
— Как у тебя колотится сердце! — произнесла она, и от этого, конечно, оно припустило еще быстрее. Китти еще раз вздохнула (выдох пришелся в вырез моей рубашки, и я ощутила его голой кожей) и продолжила: — Как часто я лежала в убогой комнатушке у миссис Пью и представляла, как вы с Элис засыпаете в вашей постели на берегу. Как это было, как сейчас?
Я не ответила. Мне тоже вспоминалась наша с Элис постелька. И как было тяжело лежать рядом с дремлющей Элис, когда сердце мое и мысли полностью занимала Китти. Но вдвойне тяжелей было лежать рядом с самой Китти, такой близкой и ни о чем не подозревающей! Это станет для меня пыткой. Я подумала: завтра упакую свой сундук, встану спозаранку и с первым же поездом вернусь домой…
Не обращая внимания, что я не отвечаю, Китти не умолкала.
— Ты и Элис, — повторила она. — Знаешь, Нэн, как я ревновала?
Я нервно сглотнула. «Ревновала»? Произнесенное в темноте, это слово меня ошеломило.
— Да, я… — Она поколебалась, потом продолжила: — Видишь ли, у всех девушек сестры, а я росла одна… — Отпустив мою руку, она пристроила ее у меня на талии. — Но мы теперь как сестры, правда, Нэн? Будешь мне сестрой?
Я принужденно погладила ее по плечу. И отвернулась, не зная, какое чувство во мне преобладает: облегчение или разочарование.
— Да, Китти, — отозвалась я, и она обхватила меня крепче.
Потом она заснула и ее голова и рука расслабились, отяжелели.
А я лежала без сна — как прежде, рядом с Элис. Но на сей раз я не мечтала, а вела с собой довольно безжалостный разговор.
Я знала, что, несмотря ни на что, не упакую утром свои вещи и не попрощаюсь с Китти: для этого я слишком далеко зашла. Но если я остаюсь, то все должно быть так, как она сказала; мне нужно научиться подавлять свои странные, неподобающие вожделения и звать Китти сестрой. Быть ее сестрой это все же гораздо лучше, чем быть для нее ничем, не существовать для нее вовсе. А если мои голова и сердце — мое горячее, трепещущее нутро — этим раздосадованы, нужно заставить их замолчать. Я обязана любить Китти, как она меня любит, а иначе не любить совсем.
А это, как я знала, было бы ужасно.
Глава 4
Добравшись к следующему полудню до зала «Звездный», мы обнаружили, что он не составляет и десятой части ни одного из тех удивительных залов Уэст-Энда, которые мы с мистером Блиссом воображали местом будущих триумфов Китти, но даже и такой, как есть, он пугал своей красотой и величием. Директором его был в то время некий мистер Линг; он встретил нас у служебного входа и провел в свой кабинет, где зачитал вслух условия контракта Китти и получил ее подпись; затем он довольно поспешно пожал нам руки и крикнул мальчика-ассистента, чтобы тот проводил нас на сцену. Здесь я, робея и не зная, куда себя девать, ждала, пока Китти разговаривала с нашим дирижером и прорепетировала с оркестром свои песни. Тем временем ко мне подошел мужчина с метлой на плече и довольно бесцеремонно спросил, кто я такая и что тут делаю.
— Жду мисс Батлер, — тонюсеньким голосом пропищала я.