На деревянных балконах постоянное коловращение вокруг табло тотализаторов. Потом, когда приближается время сигнала к старту, народ расходится назад по ложам.
Очевидно, нам придется найти способ побольше времени провести завтра в клубе. Но «гостевые» пресс-пропуски в F и G годятся лишь на полчаса зараз, – очевидно, чтобы дать типчикам из газет поснимать или взять интервью, но не позволить лентяям, вроде нас со Стедманом, ошиваться в клубе целый день, докучая высшему обществу и тыря сумочку-другую, пока шляемся возле лож. Или поливаем «черемухой» губернатора. В пятницу получасовое ограничение нас не волновало, а вот в день дерби гостевые пропуски будут нарасхват. А поскольку путь от ложи прессы до «Денника» занимает десять минут и еще десять назад, то времени всерьез понаблюдать за людьми остается немного. А в отличие от остальных в ложе для прессы нам было решительно наплевать, что творится на беговой дорожке. Мы здесь, чтобы посмотреть, как ведут себя настоящие монстры.
* * *
Под вечер пятницы мы вышли на балкон ложи прессы, и я постарался объяснить, в чем разница между тем, что мы видим сейчас, и тем, что будет происходить завтра. Я впервые за десять лет попал на дерби, но до того, пока жил в Луисвилле, ходил каждый год. Теперь я указал на огромный травянистый луг под нами, окруженный беговой дорожкой.
– Весь он будет запружен людьми. Пятьдесят тысяч или около того, и большинство пьяны так, что едва держатся на ногах. Фантастическое зрелище: тысячи человек падают в обморок, плачут, совокупляются, топчут и бьют друг друга разбитыми бутылками из-под виски. Нам надо будет сколько-то времени там провести, но придется пробиваться сквозь толпу.
– А там безопасно? Мы вернуться-то сможем?
– Конечно. Надо только смотреть под ноги, чтобы не наступить кому-нибудь на живот и не затеять драку. – Я пожал плечами. – Брось, в клубе будет не лучше. Тысячи орущих, спотыкающихся пьяных, которые все больше распаляются, по мере того как теряют все больше денег. Часам к четырем они между забегами будут в два горла пить мятный джулеп и блевать друг на друга. По всему ипподрому будут стоять плечом к плечу. Передвигаться тут сложно. В проходах будет скользко от блевотины, люди будут падать и хватать проходящих за ноги, чтобы на них не наступили. Пьяные будут мочиться в штаны в очередях в кассы. Ронять пригоршни денег и драться за то, чтобы наклониться и подобрать.
Вид у Стедмана стал совсем удрученный, и я рассмеялся:
– Шучу. Не волнуйся. При первых же признаках заварушки я начну распылять в толпу «Химический Билли».
Он сделал несколько недурных зарисовок, но пока мы не увидели тот особый тип, который, как я считал, нам понадобится для заглавного рисунка. Такое лицо я тысячи раз видел на каждом дерби. Мысленно я видел его как собирательную маску разбогатевших на виски: напыщенная смесь алкоголя, несбывшейся мечты и фатального кризиса личности, неизбежный результат чрезмерного инбридинга в замкнутом и невежественном кругу. Одно из ключевых правил генетики в разведении собак, лошадей или любых других чистопородных животных – близкородственные связи обычно усиливают в линии не только сильные, но и слабые черты. В коневодстве, например, довольно рискованно спаривать племенных лошадей, у обоих психика не совсем в порядке. Потомство скорее всего будет очень быстрым, но и с порушенной психикой. Поэтому главное в разведении чистопородных заключается в том, чтобы сохранять положительные черты и устранять отрицательные. Но к разведению людей подходят далеко не так разумно, особенно в узком мирке Юга, где теснейший инбридинг считается не только стильным и приемлемым, но и гораздо более удобным – для родителей: так надежнее, чем отпускать потомство самому искать себе пару по собственным соображениям и на свой лад. («Слышал про дочку Смитти, черт побери? Она в Бостоне сошла с ума и на прошлой неделе вышла за ниггера!»)
Поэтому лицо, которое я старался отыскать на Черчилл Дауне в те выходные, было воплощением всей обреченной атавистической культуры, которая делает Кентуккийское дерби тем, что оно есть.
В пятницу по дороге назад в мотель я предупредил Стедмана о других проблемах, с которыми предстоит столкнуться. Ни один из нас не привез никаких запрещенных препаратов, поэтому придется обходиться выпивкой.
– Запомни, – сказал я, – почти все, с кем ты будешь разговаривать с этого момента, будут пьяны. Люди, которые поначалу кажутся вполне приятными, могут вдруг замахнуться на тебя безо всякой причины.
Глядя прямо перед собой, он кивнул. Он казался слегка оглушенным, поэтому, чтобы подбодрить, я пригласил его пообедать вечером со мной и моим братом.
В мотеле мы немного поболтали об Америке, о Юге и Англии – просто отдыхали перед обедом. Ни один из нас тогда не мог знать, что это последний наш нормальный разговор. С того момента уик-энд превратился в сплошной отвратительный пьяный кошмар. Мы оба пошли вразнос. Причиной тому стало мое луисвилльское прошлое, иными словами, неизбежные встречи со старыми друзьями, родственниками и т.д., многие из которых как раз переживали нервный срыв, сходили с ума, подумывали о разводе, ломались под гнетом непомерных долгов или приходили в себя после тяжелой аварии. Пока шло то лихорадочное дерби, члена моей собственной семьи отправили в лечебницу для душевнобольных. Это отчасти усложнило ситуацию, поскольку бедному Стедману оставалось лишь сносить то, что на него сваливалось, иными словами, шок за шоком.
Другой проблемой была его привычка рисовать людей, кого он встречал в тех или иных ситуациях, в которые я его впутывал, а после отдавать рисунки им. Результат не всегда бывал положительным. Я несколько раз предостерегал его не показывать гадкие карикатуры портретируемым, но по какой-то извращенной причине он не унимался. Соответственно, все, кто видел или хотя бы слышал о его работах, относились к нему со страхом и отвращением. Он этого не понимал.
– Это же шутка, – твердил он. – В Англии-то это совершенно нормально. Никто не обижается. Все понимают, что я лишь немного утрирую.
– К черту Англию, – отвечал я. – Здесь американские мещане. То, что ты с ними делаешь, они считают жестоким и мерзким оскорблением. Вспомни вчерашний вечер. Я думал, брат голову тебе оторвет.
Стедман грустно покачал головой.
– Но он же мне понравился. Показался порядочным парнем.
– Слушай, Ральф. Перестань себя обманывать. Ты всучил ему прегадкий рисунок. Харю монстра. Его это очень сильно задело. – Я пожал плечами, г- Как по-твоему, почему мы так быстро ушли из ресторана?
– Я думал, из-за слезогонки.
– Какой слезогонки?
– Которой ты полил метрдотеля, – усмехнулся он. – Забыл?
– Это пустяки. Я промахнулся. Да и вообще мы уже уходили.
– Но она и на нас попала. Весь зал был полон чертового газа. Твой брат чихал, его жена плакала. У меня два часа глаза болели. Я даже рисовать не мог, когда мы в мотель вернулись.
– Ага, – кивнул я. – Слезогонка попала ей на ногу, да?
– Она рассердилась, – ответил он.
– Ну да… ладно… Будем считать, что тут мы равно облажались. Но давай впредь будем поосторожнее с людьми, которых я знаю. Ты не будешь их рисовать, а я поливать слезоточивым газом. Давай просто расслабимся и напьемся.
– Идет, – согласился он. – Будем как все.
Настало утро субботы, дня Больших скачек. Мы позавтракали в пластиковом бургерном дворце «Фиш-Мит-виллидж». Наш мотель стоял прямо напротив отеля «Браун сабербен». Там имелась столовая, но кормили так плохо, что мы больше не могли этого выносить. Официантки словно бы страдали от перелома голени: еле-еле ходили, а на кухне стенали и проклинали «черномазых».
Стедману «Виллидж» понравился, так как там подавали рыбу с чипсами.