Она славная девушка, добрая и воспитанная, так что никаких хлопот тебе не доставит, а я скоро вернусь.
Он взъерошил себе волосы, как всегда делал, когда был взволнован:
- Ты что, с ума сошел? С нынешнего дня твоя жизнь в Элевсине не стоит выжатой виноградины! Когда утихомирим Паллантидов, можешь взять армию и добиваться своих прав там.
Я удивился. Но видел, что он волнуется за меня, - как каждый отец, - это меня растрогало.
- Они тебя изрубят у пограничной заставы, - говорит. - Неужели ведьма наслала на тебя безумие?
Он шлепнул себя по ноге - видно было, что растерян. Он был мудр и предусмотрителен и всегда знал, как поступить… А сейчас не знал, и это его тревожило. Мне стало нехорошо, что вот так, сразу, доставляю ему неприятности.
- Но послушай, - говорю, - отец. Молодежь спасла меня в битве. Она проливала кровь за меня, один из них погиб. Как могу я после этого напасть на них будто разбойник? Их Богиня выбрала меня - не знаю почему, но выбрала… Они - мой народ…
Отец принялся шагать по комнате. Он останавливался, говорил, снова шагал… Он был мудр; там, где я видел что-то одно, он видел десять разных возможностей… Но, думаю, нет! Пусть он умен и опытен - я должен держаться того, что знаю сам, и поступать, как должен. По чужим советам получится хуже, как бы ни были они хороши. Мудрость только от богов, не от людей.
- Я должен ехать, - говорю. - Благослови меня, отец.
- Ну что ж, - говорит, - во имя богов!… Да будет нить твоей жизни крепче проклятья.
Так что в тот же день меня очистили в пещере Аполлона, на склоне Скалы под крепостью. В ее сумрачной глубине, где средь камней течет священный ручей, наполнили кувшин, чтобы смыть с меня кровь Ксантия. Потом у входа в пещеру, под ярким солнцем, мы закололи ему на алтаре козла. А вечером был великий пир, с музыкантами и фокусниками. Все, что мы ели, было проверено. У отца не было специального раба, чтобы пробовал пищу; но кто готовил блюдо - тот сам и вносил его в Зал, а отец показывал, какой кусок ему положить. Мне этот обычай понравился: разумно и справедливо.
На другое утро я поднялся рано. Мы с отцом стояли на террасе, прохладной от росы, а на полях внизу лежала синяя тень от Скалы. Он выглядел как после бессонной ночи. Попросил меня подумать еще раз…
- Государь, - говорю. - Если бы я мог изменить свое решение хоть для кого-нибудь, я бы сделал это для тебя. Но я принял этих минойцев в руку свою; если я сбегу от них - это меня опозорит.
Мне было жаль его. Видно было, как хотелось ему попросту запретить мне ехать. Да, трудно ему было: едва встретил своего сына - а тот уже царь, ему не прикажешь… Но тут уж ничего нельзя было поделать.
- Еще одно, - говорю. - Еще одно, отец, пока я не уехал. Если мы когда-нибудь сможем объединить наши царства - я не хочу, чтобы дети их детей говорили про меня, что я завел их в западню. Они придут к тебе как родные или не придут вовсе. Обещай мне это.
Он посмотрел на меня сурово:
- Ты что, торгуешься со мной?
- Нет, государь… - Но это я из вежливости сказал, а потом подумал… - Да, - говорю. - Да, государь. Но в этом залог моей чести.
Он молчал долго. Так долго - я уж подумал, что он разозлился на меня. Потом вдруг: «Правильно, - говорит. - Ты ведешь себя как должно». И тут же поклялся передо мной, что так оно и будет. А потом говорит мне: «Знаешь, я так и вижу в тебе деда. Да, ты больше сын Питфея, чем мой; но это, пожалуй, и лучше: ты сам лучше от этого».
Конь уже ждал меня. Я сказал слугам, что им можно не спешить - выедут попозже… У меня такое чувство было, что одному ехать лучше.
У пограничной дозорной башни мне отсалютовали небрежно и тотчас пропустили… Это показалось странным, но, проезжая, я услышал, как один из них сказал за моей спиной: «Вот и верь этим россказням! Все афиняне трепачи».
Проезжаю я ближайший поворот дороги и вижу - вершина холма надо мной ощетинилась копьями. Меня все равно можно было расстрелять из луков, так что спешить смысла не было, - еду дальше спокойно. И вот на фоне неба появляется человек. Тут я понял, кто это, помахал ему рукой, а он зовет к себе тех, что позади, и начинает спускаться мне навстречу. Я остановился, подождал его…
- Приветствую тебя, Биас, - говорю.
- С возвращением, Тезей, - отвечает и кричит через плечо назад: - Ну, что я вам говорил? И что теперь вы скажете?
Товарищи спускались за ним следом, переругиваясь на ходу:
- Я в это никогда не верил, это все Скопал выдумал…
- Да? Но мы-то как раз от тебя узнали!
- Подавись ты своей брехней!…
Уже сверкнули кинжалы, - все опять как в старые времена, - мне пришлось сойти с коня и растащить их, как подравшихся собак.
- Вы меня встречаете, словно дикари-горцы, - говорю. - Что с вами? За три дня превратились в мужланов? Ну-ка, сядьте. Дайте мне на вас посмотреть.
Сел и сам на обломок скалы, оглядел их…
- Послушайте-ка, одного не хватает. Где Гипсенор? Убил его кто?
Кто- то ответил:
- Нет, Тезей, он пошел предупредить войско.
Все замолкли. Потом Биас добавил:
- Пошел сказать, что ты один.
Я поднял брови.
- Когда мне будет нужно, чтобы войско меня встречало, я сам об этом скажу. С какой стати Гипсенор взялся командовать?
Биас долго мялся, кашлял… Потом.
- Видишь ли, - говорит, - они уже здесь, за этой горой. А мы - передовой отряд.
- Вот как? - говорю. - Прекрасно. Но с кем вы собрались воевать?
Все глядели на Биаса, а Биас зло глядел на остальных.
- Давай, - говорю. - Раз уж начал, то говори все.
Он сглотнул, и наконец собрался с духом:
- Послушай, Тезей. Вчера вечером из Афин принесли сплетню. Из нас ни один не поверил, но царица решила, что это правда… - Он снова споткнулся, помолчал… - Сказали, что ты предложил Элевсин царю Эгею за то, что он сделает тебя своим наследником.
У меня сердце сжалось. Теперь я понял, почему отец называл меня сумасшедшим. В первую очередь надо было подумать именно об этом - а мне и в голову не пришло!… Я оглядел их всех, одного за другим, и их вдруг словно прорвало:
- Говорили, что тебя провозгласили с крепости…
- Мы все говорили, что они врут…
- До чего ж мы были злы на них!…
- Мы все поклялись, что, если это правда, мы убьем тебя на границе или умрем сами…
- Потому что мы тебе верили, Тезей!…
- Это не потому, что мы им поверили, но если бы…
Хорошо, что они разговорились, это дало мне время прийти в себя. На душе стало светлее… Не знаю, как это назвать, но у меня бывает такое чувство - сегодня вот удачный, счастливый день. Мне почти никогда не нужны были прорицатели, я чувствовал это сам - и вот это я почувствовал тогда.
- Все это правда, ребята, - говорю. - Я на самом деле заключил договор с царем Эгеем. - Стало тихо, словно вокруг все разом умерли. - Царь Эгей поклялся мне, что никогда не обидит людей Элевсина, но будет обходиться с ними как с побратимами и кровной родней. А как по-вашему - какой еще договор может заключить отец со своим сыном?
Они изумленно смотрели на меня - пока только на меня, но начали переглядываться, - и я заговорил дальше:
- Я сказал вам всем, сказал в тот день, когда умер царь, что я ехал в Афины. Я не назвал имени своего отца, потому что клялся матери - а она у меня жрица, - клялся не произносить его в пути. Кто из вас нарушил бы такую клятву? Она дала мне меч отца, чтобы я показал ему, - смотрите, похож он на меч простого воина? Посмотрите на герб.
Отдал меч, они передавали его друг другу, разглядывали… Я при этом остался безоружен, но ведь все равно я был один против тридцати.