— Э, не вздумай блевать. — Оторопевший Самурай сразу же забыл о конфронтации и, не понимая, как себя вести, с отвращением прищурился. — Ну ты и говно, мать твою…
Знающие говорят: если враг считает тебя дерьмом, ты уже наполовину победил. Мудрость эта с подачи Прохорова дала обильные всходы, пышно расцвела и буйно заколосилась. Мгновение, и его рука с силой врезалась обидчику в пах — удар, захват, рывок, сразу же атака на неприятельское колено — носком говнодава, так, что кости ломаются, а связки рвутся, и наконец кульминация — стремительная подсечка, от которой враг валится всем телом на затылок.
— Стоять! — На шум чертом выскочил Димон, с ходу оценив ситуацию, он потащил Прохорова в тренерскую. — Ты что же творишь, паскуда? — Силой усадив Серегу в кресло, он удрученно поглядел на Лысого: — Самурая вырубил, наглухо.
— Ладно, проследи, чтобы не откинулся. — Тот задумчиво уставился в пол и, едва амбал скрылся за дверью, поднял взгляд на Тормоза. — Тебя как зовут-то, парень?
— Серегой. — Прохоров вдруг увидел, что глаза собеседника точь-в-точь как у киборга-убийцы из какого-то боевика — пустые, пронизывающе-бездушные, и в животе у него стало неуютно. — Сергей Иванович Прохоров.
— Значит, Серега. Сережа — серишь лежа. — Лысый неожиданно оскалился до того зло, что смотреть на него стало страшно. — Точно, засранец ты редкий. Насрал мне так, что и лопатой не разгрести.
Внезапно он сорвал дистанцию и, неуловимо быстро двинув Тормоза под дых, крепко ухватил его за ухо:
— Вот и мне ты так же врезал, пидор, только ниже пояса.
Это был удар мастера — точно в солнечное, строго дозированный, чтобы наказать, а не вырубить, как раз в то время, когда Серега делал вдох.
— Ух-х-х… — Задыхаясь, Прохоров согнулся, а Лысый с силой принялся драть его за ухо, уже подраненное кушаком Самурая.
— Здесь дерутся только за деньги, понял?
— Понял я, понял. — Переведя наконец дух, Тормоз вырвался из цепких пальцев, и в это время вернулся Димон, мрачный, словно грозовая туча:
— Самурай, блин, никакой. Яйца квадратные, мениск — в лепешку, и блюет — как пить дать сотрясение. — Он сплюнул и с ненавистью уставился на Тормоза. — Опустил ты нас на деньги, паскуда! Кого теперь с Глотом ставить? Сплошная головная боль!
— Как это — кого? — Лысый насмешливо повел рыжей бровью и посмотрел на Прохорова. — А Сергей Иванович на что? У нас ведь как в боях за родину, проштрафился — искупай кровью.
Не договорив, он вдруг нахмурился и начал жать на кнопки телефона:
— Кузьма Ильич, у нас тут Самураю плохо стало, что-то бледный лежит. Может, проведем эксперимент, стравим с Глотом новенького? И я говорю, парень хороший, ну а если что — конечно, будет отрабатывать, такая, значит, судьба. Есть, понял. — Он замолчал и, выдержав паузу, вплотную придвинулся к Тормозу. — Значит, так, парень множишь Глота на ноль — получаешь штуку баксов плюс благодарность от общественности. Ложишься под него — лечение за наш счет и отрабатываешь двадцать пять кусков на мелочевке. Что скажешь, Сережа — серишь лежа?
— Поссать бы. — Держась за вспухшее, цвета помидора ухо, Прохоров направился в сортир, посмотрел, как кантовали на носилки Самурая, и вопреки пословице расположился на двух стульях сразу. Возражать никто не стал…
Было уже около полуночи, когда Димон повея его на битву с Глотом. Всю дорогу до вольера, гад, молчал, а когда прошли предбанник, гулко хлопнул Прохорова по спине:
— Давай, сделай из него урода. И в партер парень, не лезь, — у Глота бронза на Европе по дзюдо.
Всю дорогу до вольера, гад, молчал, а когда прошли предбанник, гулко хлопнул Прохорова по спине:
— Давай, сделай из него урода. И в партер парень, не лезь, — у Глота бронза на Европе по дзюдо.
Подбодрил, паразит, поднял, можно сказать, боевой дух! «Хрен вам, у нас яйца тоже бронзовые». Тормоз шагнул в клетку и, захлопнув дверь, осмотрелся. Публика была уже на взводе, — блестели глаза и бриллианты, краснели щеки и зеленели баксы, а из угла какая-то пьяная задрыга истерично визжала:
— Драный! Драного хочу!
Едрена вошь, ведь это его. Тормоза, поклонница! Только почему Драный? Из-за разорванных по шву штанов? Прохоров машинально дотронулся до промежности, а в это время послышался шум, толпа дрогнула, и в клетку заявился Глот собственной персоной. Крепенький такой мужичок, мускулистый.
Ростом с Тормоза, но поширше в плечах, с короткой бычьей шеей и при всем том рыжешерстый, будто поднявшийся на дыбы кабан. Только клыков не хватает. Настоящий боец, не то что давешний культурист малахольный. Двигался Глот грамотно, руки держал высоко, подбородок низко и поначалу на рожон не лез — сразу понял, что Тормоз не подарок. Очень даже правильно понял. Вскрикнув, Прохоров саданул его ногой в живот, в темпе продолжил «двойкой» в голову и стремительно провел коронку — дробящий лоукик в колено. Однако старался зря. Пресс у Глота был словно каменный, удары прошли вскользь — подбитый глаз стоит немного, — и, без труда убрав ногу, противник ею же приласкал Серегу по лицу — хлестко, внешним ребром говнодава. Попал, гад, прямо в то место, где кривился в десне зуб мудрости, — ума от него никакого, а вот щеку пропорол в лучшем виде. «Ладно, сволочь». В голове у Тормоза загудело, рот наполнился кровью, и, яростно бросившись вперед, чтобы вырвать у Глота глотку, он с ходу напоролся на встречный удар. Острым краем подошвы по ребрам.
Правы древние, гнев — это худший учитель. Скрючившись от боли, Серега опустился на колени, инстинктивно закрылся от атаки в челюсть и, получив пинок в грудь, с грохотом опрокинулся на спину, только загудели доски подиума.
— Давай, убей его, вышиби ему мозги! — Почтеннейшая публика решила, что дело близится к концу. Возликовав, шумно радовались те, кто поставил на Глота, кто-то, начхав на ристалище, угощался водочкой под балычок, а из угла уже слышались даже не вопли, а пламенный зов набравшейся женской души:
— Драный! Драного хочу!
Но Прохорову было не до баб. Сверху навалился Глот и, страшно матерясь, старался то свернуть ему челюсть, то раздробить кости носа, а то и просто придушить. Из его пасти воняло гнилью, в ноздрях рыжела склизкая поросль, а в глазах, прищуренных, налитых кровью, читалось лишь одно — дикое желание убить. «Сука! — Прохоров вдруг с ненавистью плюнул в них — всей скопившейся во рту кровью — и резко рванул врага за яйца. — Без них обойдешься!»
Глот на мгновение замер и, тут же получив удар в межключичную ямку, захрипел от ярости и боли. Не теряя времени, Тормоз осчастливил его «клювом» в глаз, развернул пальцы в ране и, выбравшись из-под зловонной туши, одним движением поднялся на ноги. Его переполняла ярость, холодная, неукротимая. В голове яснело, дыхание успокоилось, и, несмотря на боль в ребрах и в разбитом носу, он вдруг отчетливо понял, что никуда противник от него не денется. Наверное, то же чувствует хищник, глядя на трепыхающуюся жертву, — пусть мечется, пусть воет истошно, все равно будет съедена. Потому как обречена изначально.
Под дикий рев толпы между тем поднялся и Глот. Выглядел он неважно — давился слюной, хрипел, а из-под прижатой к глазу ладони сочилась по щеке грязная слизь.
«Получай, Кутузов!» Не давая врагу ни шанса, Тормоз въехал ему говнодавом в пах, сблизился на дистанцию клинча и принялся работать «по диагонали» — правое колено, левый локоть.