Конечность, удерживающая дверь, не очень-то смахивала на обычную руку, а больше была похожа на то, что кошки закапывают в своем лотке. Казалось, все механизмы подъемника напряглись под действием этой силы, будто лифт был готов заблокироваться или же самоуничтожиться. Механизм скрипел, дрожание усилилось. Потом дверь открылась.
Существо, зашедшее внутрь, представляло собой громоздкий ком грязи человеческих очертаний. Оно было голым и практически не выделялось никакими чертами, кроме надутого пузырька рта и капли жидкой глины, которая, по-видимому, служила ему носом, но догадаться об этом можно было, лишь увидев над ним два мерцающих желтых пятна на месте глаз. Если я скажу, что эти глаза напоминали двух облученных слизняков, поднимающихся с морского дна, то вы более-менее поймете, почему мне было так неприятно встречаться с ними взглядом. Но дело было не только в глазах. Я
Существо уделило мне столько внимания, сколько я, по его мнению, заслуживал, то есть никакого.
— Но я же еду вверх, — сказал я, пытаясь скрыть панику в голосе. — В смысле, мне надо вверх. В Пандемониум. Это очень важно, — существо лишь смотрело на меня своими мерцающими глазами-желтками. — Я не шучу! Мне надо в Пандемониум!
Оно наконец раскрыло рот. Слова вырвались из него липкими комками, будто кто-то выкапывал их лопатой из болота.
— Мы взяли контроль над подъемником. Мастема поручила нам более приоритетное задание. Контроль над подъемником вернется к вам, когда мы сойдем.
Мастема была одним из самых влиятельных инструментов Дьявола, чем-то вроде охранной группы, как СС в нацистской Германии. Но я уже догадался, что это была очень и очень плохая новость.
За его заявлением последовала тишина, и я услышал, как объявляются остановки подъемника. Мы снова пронеслись мимо Могильной горы, мимо Жадной кучи, Погреба органов, Дельты Кокит, Коричневых вод, Подножья и Берега Кокит. Через несколько мгновений мы уже будем громыхать мимо Аваддона, где я и попал в Ад. Мое сердце стучало, словно молот, но человек из грязи был настолько выше и важнее меня, что я не посмел возмутиться. Может, когда он выйдет, я просто смогу отправиться обратно наверх.
Неужели я правда думал, что это будет так легко? Ну, скажем так, я надеялся на это.
Подъемник набирал скорость, двигаясь вниз, голос выплевывал названия уровней так громко, будто комментировал исход четырехчасовых скачек.
Мне казалось, будто я умираю, но виноваты в этом была не жара, а слова, плывущие образами в моей голове, хотя мое воображение не сделало ни единого усилия. Глубина все больше давила на меня, являла мне образы, сыпала бесконечными скрипучими голосами, криками о помощи, которая никогда не придет, показывала комнаты, похожие на танцевальные залы, заполненные каменными столами, на каждом из которых покоилось искалеченное, но еще живое тело. Я видел зверей без глаз, комнаты, полные грома и крови, стук металла, дробящего тонкую плоть; я слышал лай собак, вой волков и среди всего этого чувствовал себя невероятно несчастным и безнадежным, и это ощущение сдавливало мою голову адскими клещами.
— Я не могу, — вздохнул я.
Глиняное существо на мгновение взглянуло на меня, затем отвернулось, будто я был лишь листком, упавшим на тропу перед ним.
Давление нарастало, но второй пассажир лишь становился более компактным, более блестящим, словно его обжаривали в печи.
Наказание. Наказание. Наказание. Словно в каждом названии, которое объявлял голос, было это слово. Наказание. Мы направлялись в самую глубину, где самые жуткие ужасы Ада творились под покровом ночи, где боль отмерялась такими дозами, что ее хватало до скончания веков.
Что еще хуже, теперь я чувствовал что-то еще, окутавшее ледяным кулаком и превзошедшее все другие плохие ощущения. Я не могу объяснить это, никогда не смогу. Хотя оно нарастало медленно, когда я смог вполне отличить его от остальных жутких ощущений, оно было самым ужасным, что я когда-либо чувствовал. Жуткий холод, но дело совсем не в этом. Это был холод полнейшей темноты, холод, в котором нет места жизни, в котором даже замедляется движение атомов. Пустота. Ничто. Конец. Но что было самым пугающим, даже хуже всей боли и всех страданий Ада — эта суровая пустота была живой. Не знаю, как я это понял, но это было так. Она была жива, она думала, и хоть она находилась крайне далеко, от одного ощущения ее присутствия мои мысли разбегались во все стороны, как цыплята, попавшие в ловушку кровожадного волка.
Я осознал, что упал на колени, сжимая голову изо всех сил, чтобы она не разорвалась, и прощаясь с тем немногим, что оставалось в моем желудке. Давление, мысли, поджидающая темнота — мне становилось все хуже. Я кричал, бормотал — может, даже проболтался, что я ангел, как знать, — но мой глиняный попутчик не обращал никакого внимания. Я чувствовал, что мои глаза готовы лопнуть, что мои внутренности сжимаются, будто с обеих сторон на меня давят два огромных грузовика, что малые остатки разума вытекают из меня. И потом мы остановились.
Кабина перестала дрожать, а я лежал на полу безвольным комком и не мог встать или заговорить. Что-то подцепило меня и подняло вверх, отрывая от пола, и я повис в воздухе, стоная и хрипя.