Его бешеного комиссара слышно было издалека. Несколько оставшихся ребят и их учитель сидели, перепуганные, в коридоре. Гаупткомиссар быстро прошел мимо них и вступил в чистилище.
– Слушай! – орал Хафнер. – Мне не нравится, как ты мусолишь жвачку, мне не нравится, что твой череп похож на бильярдный шар! Ты мне вообще сразу не понравился, а теперь я еще узнал, что тебя звать Франко – блевать тянет от такого имечка. Потому что мужик по имени Франко топтал социализм, хоть и не победил его. Спроси об этом своего учителя истории!
– Я ж скзал, шеф, что не общалсь с Анатолием. Никто, никто с ним не общалсь. Он одевалсь как… ну… полный отстой и… можно я немножк покурю, а?
– Здесь не курят! – возопил Хафнер. – Все говорят, что ты его мучил и притеснял, макаронник хренов! Он был слабей тебя и плохо играл в футбол. И ты постоянно лупил в него мячом, так? Так? Все время целился по яйцам – так все говорят.
– Кто енто «все»? – без особого интереса спросил Франко. У этого хип‑хопера наверняка уже и прежде периодически случались стрессовые встречи с копами, и он старался сохранять крутизну. Выглядел он так, словно сошел с постера, висящего на стене у Бабетты.
– Не «енто», а «это»! – заорал Хафнер. – Правильно надо говорить, пизанский говнюк! Я сам играл в регби, там такой, как ты, и дня бы не прожил! Там можно сердце из груди вынуть, но яйца – табу!
Трудно себе представить, как он ухитрялся это делать.
Тойер видел в своем шефе, пресловутом докторе Ральфе Зельтманне, все меньше и меньше достоинств, но вот умение неожиданно материализоваться, которое он периодически проявлял, не вызывало никаких сомнений. Странности его речи и поведения привели директора к угрожающему положению: в последние два года ему светил преждевременный выход на пенсию, но он сумел удержаться. Комично, что он не считал это комичным, но комичным это все‑таки было.
На этот раз Зельтманн материализовался не один:
– Все это в высшей степени щекотливо и сомнительно, господин Тойер, господа! Я не посвящен в этот казус, хотя я, как‑никак, все еще и отчасти снова директор полиции этого города, да‑да! Так сказать, с сегодняшнего дня, сегодня приступаю, и уже снова что‑то произошло. Сейчас мне хочется назвать это новым стартом без старых проблем. Конечно, проблемы остаются, старые или новые, да и в новых вскоре созреет зерно старого. Но груз ответственности сохраняется неизменным. Казус там, резус, макака‑резус, верней, горилла, и что там связано с казусом. Обезьяну я оставляю за скобками, я вас умоляю, ведь обезьяна – не человек, в человеческом смысле.
Рядом с плетущим свои обычные словеса Зельтманном стоял чернокожий мужчина. Что это могло значить? Неужели директор нацелился на сотрудничество с ФБР? Это было вполне вероятно, но насколько Америка прогнила при Буше, если сотрудники ее силовых структур идут на контакт с Зельтманном?
Франко сидел на стуле, опустив голову, и даже не взглянул на вошедших. Хафнер тоже, кажется, решил продолжать свой допрос, не здороваясь:
– Ты, дебил, жил в номере рядом с Анатолием, вместе с тремя другими идиотами, ты, жопа, что это у тебя за отстойная картинка на твоей отстойной майке?
– Номер, шеф, был черс прход. Рядм жил Фредерсен.
– И кто же он такой, ты, скандинавский Болванелли?
– Учитель, – вздохнул Зенф. – Ты же знаешь.
– Что я знаю – мое дело! – надрывался Хафнер. – Ну, что за отстой у тебя на майке?
– Эт Оззи Осбрн, эй, не знаеть, что ль? Самы крутой…
– Мне насрать, как зовут твоего бимбо! – продолжал грозно вопить Хафнер, но все‑таки, понизив тон, обратился вслед за этим к спутнику Зельтманна: – Nothing against you, my friend.
– Можете спокойно говорить со мной по‑немецки. Доктор Магенройтер, из Министерства внутренних дел, – представился он. – Ваш расистский выпад – не самое удачное начало наших служебных отношений.
Допрос был прерван; вразвалочку, со старательно удерживаемым на лице равнодушием Франко выкатился за дверь.
Доктор Магенройтер был назначен временным советником директора полиции Зельтманна (мероприятие проводилось в рамках контроля над чиновниками) и должен был обеспечить Зельтманну, сделавшему в прошлом немало бесспорных ошибок, реабилитирующее возвращение на директорское поприще. В общем, образовалось так называемое временное двоевластие. На обоих начальников, хотя они только‑только приступили к работе, посыпались всевозможные жалобы: детям, которые потеряли своего одноклассника из‑за печального происшествия, явно представлявшего собой несчастный случай и нуждавшегося в выяснении лишь по причине суицидального характера, не позволяют вернуться домой, допрашивают, да, именно допрашивают и, возможно, травмируют их души. Так дело не пойдет.
– Коллега Магенройтер для меня все равно что третий глаз, – продолжал вещать Зельтманн, – и всегда чуткое ухо. Я часто ошибался, господа, но кто из вас без греха, пусть первым бросит в меня камень…
Зенф незаметно для начальника щелкнул по небольшому камешку, который лежал на краю его стола, и Тойер едва не расхохотался. Когда только угомонится этот наглец?
– Я не хотел сказать «бимбо», – театрально взмолился Хафнер. – Я собирался сказать «жопа», но только что перед этим назвал этого говнюка именно так и в тот момент просто пытался избежать тавтологии…
Магенройтер презрительно отмахнулся:
– Меня больше интересует нынешнее состояние вашего расследования. Появились ли у вас факты, подкрепляющие другие версии, кроме версии о несчастном случае?
Тут вмешался Зенф:
– Пока нет. Мне постоянно звонят зоологи, шлют письма по электронной почте и либо категорически отрицают, что горилла могла нанести такую травму, либо не менее решительно утверждают противоположное.
– Значит, все‑таки такая версия не исключается? – спросил Магенройтер.
– Нет, отмахнуться от нее нельзя, – ответил Зенф. – Директор зоопарка тоже считает, что Кинг‑Конг, то есть обезьяна… Хотя… диссертацию он писал по морским моллюскам. – Зенф пожал плечами.
– Морские моллюски, ха‑ха, – взвизгнул Зельтманн и подтолкнул локтем своего спутника; тот недовольно поморщился, но промолчал.
– Я думал, вы работаете вчетвером, – обратился он к полицейским.
– Так и есть, – торопливо пояснил Зельтманн. – А один даже уже мертвый.
Хафнер, немного притихший после своей оплошности, все‑таки ухитрился метнуть в директора взгляд воспитанного киллера.
– А почему, собственно говоря, вы взялись за этот случай в мое отсутствие? Так сказать, absentia privatis? – Зельтманн скорчил строгое лицо.
– Лейдиг принял телефонный звонок ночью, – сказал в сторону Тойер: он не мог смотреть на директора без приступа тошноты.
– Кроме того, – продолжил, также отвернувшись от директора, удрученный Магенройтер, – вы ведь лучшие.
Тойер решил, что ослышался и переспросил:
– В луже?
Магенройтер оставил его возглас без внимания и продолжил:
– В последние годы вы вели здесь все громкие дела. И все раскрыли. Правда, с помощью методов, о которых в Полицейской академии предпочитают помалкивать… Тем не менее вы считаетесь лучшими полицейскими в Гейдельберге.
– Не забудьте еще Герлаха! – воскликнул Зельтманн.