На тех же уральских заводах, например, рабочие получают не более 300–400 долларов в месяц, а у хозяев заводов – местных олигархов – ружья с бриллиантовыми мушками. Они супермиллионеры! Мастер, который водил меня по одному из этих заводов, у него, кстати, оказалось два высших образования, пожаловался на полное неуважение хозяев к рабочему персоналу. Правда, предупредил, чтобы я об этом со сцены не упоминал, иначе его уволят.
Потом с одним из таких российских капиталистов с большим человеческим лицом у меня произошел спор. Он пытался доказать, что они много делают благотворительных дел для тех же рабочих. Например, под Магнитогорском построили горнолыжный курорт. Я рассмеялся: «Для каких это рабочих? Не смешите меня, у меня простуда на губе выскочила, стремно смеяться! Горнолыжный курорт под Магнитогорском нужен для того, чтобы завлечь президента и после того, как он красиво съедет с горы на глазах у фоторепортеров и телекамер, чего-нибудь у него выпросить». «Но мы еще построили аквапарк с гостиницей!» – продолжал настаивать на своей благотворительности олигарх. «А это вообще самый что ни на есть прямой заработок!»
Мы окончательно разругались с ним, споря о советском прошлом. Он утверждал, что только сейчас наступило по-настоящему благородное нравственное для России время. И что в этом заслуга сегодняшних демократов. Я напомнил ему, что тот же Магнитогорский комбинат, с которого он имеет свои бабки, между прочим, был построен советской властью, по распоряжению Сталина. И так построен, что до сих пор приносит прибыль. Не мне ему объяснять – какую! Возражение было обычным: мол, Сталин все это построил на крови, погубив тысячи людей. Тут я не вытерпел: «Но он с этого не имел бриллиантовых мушек на своем собственном ружье, не откладывал себе в оффшорных банках на счета ворованных денег. Да, эти заводы построены на крови. Но вы-то, сегодняшние «демократы», имеете свои деньги именно с этой крови. Вы еще страшнее Сталина!»
Вернувшись в Москву, я разговаривал с одним из здешних банкиров. Спросил его, неужели нельзя ввести в государстве такой закон, чтобы хозяева предприятий имели право брать себе только некий процент от прибыли? 10 или 20 процентов. А государству проследить за тем, чтобы они этот закон исполняли. Банкир мне ответил, почти не думая: «Конечно, все можно. Правда, все равно украдут. Но если государство правильно наладит контроль за финансовыми потоками, то украдут не более 10 процентов». Это будет, как в цивилизованных странах, что означает – в пределах евростандарта воровства.
Вот так, благодаря дочери, с которой мы побывали на этих гигантах-комбинатах, я практически для себя понял главный отправной момент для национальной идеи возрождения экономики России.
Сегодня нами правят торгаши. И во власти, и в политике, и в экономике! А должны править люди не торгующие, а создающие. Творец создал нас по своему подобию. То есть творцами! Слово «рабочий» состоит из слогов «ра» и «бо», что означает «свет» и «бог». Это божественное слово. С тех пор как миром стали управлять рабовладельцы, они сократили его до «раб» и постарались, чтобы к этому слову за тысячи лет люди поменяли свое отношение как к чему-то плебейскому. Я не говорю, что торговцев не должно быть. Они тоже нужны. Только они должны играть по законам РА бочего человека, а не мы по их законам. Если торговцы помогают творцам, то они тоже становятся творцами. А иначе они твари!
Видите, какие иногда приходят на ум мысли, если всерьез занимаешься воспитанием детей!
Однако я бы не хотел, чтобы сложилось неверное впечатление, будто мы с дочерью в таких ангельских отношениях. К сожалению, как и все, ссоримся, и довольно жестко. И тяжело бывает, и печально. Сейчас она в самом тяжелом возрасте. Детей в годы созревания почему-то у нас в России стали называть противным словом «тинейджер».
Сейчас она в самом тяжелом возрасте. Детей в годы созревания почему-то у нас в России стали называть противным словом «тинейджер». В то время как есть хорошее русское слово «подросток». Кто-то из детей в школьном сочинении даже написал, что Достоевский – автор романа «Тинейджер».
Однако я стараюсь себя сдерживать, не кричать на нее. Когда ей было двенадцать лет, мы однажды сильно поссорились. Вплоть до того, что я хотел наказать ее ремнем. У нее случилась истерика, она так плакала, что я дал ей слово никогда в жизни на нее больше не кричать. Трудно бывает, но сдерживать свое слово надо. Один или два раза только сказал ей: «Я помню, что я тебе обещал, но ты меня довела, поэтому сейчас прикрикну и больше не буду».
Я не уверен, что я прав. Во всяком случае, валокордин приходилось не раз принимать за последние годы.
Когда я думаю об извечной проблеме «отцов и детей», о том, как серчают родители, в том числе я сам, вместо успокоительной пилюли я иногда вспоминаю двустишье молодого поэта А. Алякина:
За ночные страданья, за душевные муки
Нашим детям за нас отомстят наши внуки!
Я уверен, что она подрастет и поймет меня, как я с опозданием понял своих родителей. Конечно, хотелось бы, чтобы она это сделала пораньше, пока я у нее еще есть.
Все врачи в один голос утверждают: все лучшее закладывается в ребенка до 12 лет. Потом те ощущения, которые в него вложены, просто форматируются обществом. Структурируются, приводятся в некую систему, зачастую заужая творческий потенциал ребенка. Мне этого делать не хочется. Да, она не дирижировала в пять лет большим симфоническим оркестром. И замечательно! Зато мы играли с ней в баскетбол. Читали книжки. Она, как и я, общеспособный ребенок. Поэтому долгое время будет человеком без определенных занятий. И пусть! Зато, я уверен, что наше с ней чтение в библиотеке, игра в баскетбол и путешествия еще не раз ее выручат в жизни!
У меня, между прочим, как утверждают многочисленные экстрасенсы, мозг вообще дремал до двадцати двух лет. Проснулся только после того, как я первый раз вылечился от пьянства. Этого я, конечно, дочери не желаю. Поэтому честно рассказываю ей о том, какой дурной у нее был отец в молодости. Зачем я это делаю? Да потому, что дети всегда не хотят быть похожими на своих родителей! И особенно не любят, когда родители врут.
Я собираюсь ей завещать, как и отец мне, чувство юмора, непримиримость к предательству, преданность друзьям и пытливость мозга. Вот это я понимаю – настоящее наследство! Не то что дом с озером и горой в Швейцарии, который любой ребенок может пропить или прокурить…
– Кстати, о чувстве юмора. Как вы считаете, оно передалось ей по наследству?
– Надеюсь. Правда, когда ей было годика четыре, она впервые попала за кулисы на мой концерт в Питере. Четырехтысячный зал. В таком зале зрители смеются особенно, как бы заводя собственной критической массой друг друга. Довольный успехом, я вышел со сцены, а она смотрит на меня и плачет:
– Что, – спрашиваю, – случилось?
– Папа, почему над тобой все смеются?
Но шли годы… Она не раз побывала с тех пор за кулисами и, я уверен, уже не представляет жизни без иронического к ней отношения. Недавно, например, наблюдала за тем, как подруги нашей мамы прощаются, когда уходят от нас:
– Папа, ты заметил? Это точно для тебя. Они целуются и при этом говорят: «целую». То есть как будто тот, которого поцеловали, совсем тупой и не понимает, что его поцеловали. Вставь в «Только наш человек!»
Мне нравится, что она влюблена в КВН. Причем в КВН в целом и во всех его участников поименно. Вообще, я считаю, это очень здорово, что у нас в стране возродился КВН, да еще и так мощно. А у нас играют повсюду: в институтах, школах, детских садах, яслях и… даже на зонах! Это ли не спасительный задаток Всея Руси.