– Бедный старичок Вини, – сказала она, присев возле коробки, – бедный котик, – и погладила его вздрагивающий бок. Как и Эллисон, она очень любила кота, хотя он, правда, ее не особо жаловал своим вниманием.
Зато Эллисон вся так и побелела:
– Что значит – усыпить?
– То и значит.
– Ни за что. Я тебе не позволю.
– Мы ему больше ничем не поможем, – резко ответила Эди. – Ветеринару лучше знать.
– Я тебе не дам его убить.
– Ну а чего ты тогда хочешь? Чтоб несчастное животное еще помучилось?
У Эллисон затряслись губы, она рухнула на колени рядом с коробкой, где лежал кот, и истерично зарыдала.
Это все было вчера, в три часа пополудни. С тех пор Эллисон от кота не отходила. Ужинать она не ужинала, от подушки с одеялом отказалась и так и пролежала, плача и подвывая, всю ночь на холодном полу. Эди где-то с полчаса просидела с ней на кухне, деловито пытаясь ее вразумить – мол, все мы смертны, и Эллисон пора бы с этим смириться. Но Эллисон рыдала все громче и громче, и тут уж Эди сдалась, поднялась в спальню, захлопнула дверь и уселась за детектив Агаты Кристи.
Наконец около полуночи – Эди глянула на стоявшие возле кровати часы – рыдания стихли. А теперь вот снова-здорово. Эди отхлебнула чаю. Гарриет с головой ушла в приключения капитана Скотта. На другом краю стола стоял завтрак Эллисон, к которому она так и не притронулась.
– Эллисон, – позвала ее Эди.
Эллисон не отвечала, плечи у нее ходили ходуном.
– Эллисон. Ну-ка садись и позавтракай, – это она уже третий раз повторяла.
– Я не хочу есть, – сдавленным голосом отозвалась Эллисон.
– Знаешь что, – рявкнула Эди, – с меня хватит! Взрослая уже, а так себя ведешь. Ну-ка, кончай валяться! Чтоб сию же секунду встала с пола и села завтракать. Ну все, хватит. Еда стынет.
В ответ несся только страдальческий вой.
– Ох, ну и черт с тобой, – сказала Эди и снова принялась за яичницу, – как хочешь. Что, интересно, учителя бы твои сказали, если б видели, как ты тут бьешься в истерике на полу, будто дитя малое.
– Вот, послушайте, – сказала вдруг Гарриет и в свойственной ей суховатой манере стала зачитывать вслух: – “Ясно, что Титус Оутс близок к концу. Что делать нам или ему – одному богу ведомо. После завтрака мы обсуждали этот вопрос. Оутс благородный, мужественный человек, понимает свое положение, а все же он, в сущности…”
– Гарриет, сейчас никому из нас особо нет дела до капитана Скотта, – сказала Эди. Сейчас ей казалось, что и она сама недолго протянет.
– Я просто хочу сказать, что капитан Скотт и его команда были храбрецами. Они не падали духом. Даже когда их застигла буря и они знали, что умрут, – возвысив голос, она продолжила: – “Мы очень близки к концу, но не теряем и не хотим терять своего бодрого настроения.”
– Конечно, смерть – это часть жизни, – покорно согласилась Эди.
– Участники экспедиции Скотта любили и всех своих собак, и пони, но когда дела у них пошли совсем плохо, им пришлось их пристрелить, всех до единого.
– Участники экспедиции Скотта любили и всех своих собак, и пони, но когда дела у них пошли совсем плохо, им пришлось их пристрелить, всех до единого. Вот, послушай-ка, Эллисон. Им пришлось их съесть, – она вернулась на пару страниц назад, снова склонилась над книжкой: – “Бедняжки! Удивительную службу сослужили они, если принять в расчет ужасные условия, при которых работали.”
– Пусть она замолчит! – провыла Эллисон, заткнув уши.
– Замолчи, Гарриет, – сказала Эди.
– Но.
– Никаких “но”. Эллисон, – прикрикнула Эди, – встань с пола. Слезами коту не поможешь.
– Только я одна Вини и люблю. Всем на него наплева-а-ать.
– Эллисон. Эллисон! Однажды, – Эди потянулась за ножом для масла, – твой брат принес мне жабу – ей лапку отрезало газонокосилкой.
Услышав это, Эллисон взвыла так, что Эди показалось, у нее голова сейчас лопнет, но она упрямо мазала уже давно остывший тост маслом и продолжала:
– Робин хотел, чтобы я ее вылечила. Но я не могла ее вылечить. Мне ничего не оставалось, кроме как убить бедняжку. Робин не понимал, что, когда животные вот так мучаются, иногда милосерднее всего – прекратить их страдания. Он все плакал, плакал. Никак я ему не могла объяснить, что жабе лучше было помереть, чем так мучиться. Конечно, он тогда был помладше тебя.
На адресата этот монолог не произвел никакого впечатления, но тут Эди подняла взгляд от тоста и с легкой досадой заметила, что Гарриет смотрит на нее, раскрыв рот.
– А как ты ее убила, Эди?
– Так, чтоб она не мучилась, – отрезала Эди. Она отхватила жабе голову тяпкой – да еще и, не подумав, сделала это прямо у Робина на глазах, о чем потом страшно жалела, но об этом она распространяться не желала.
– Ногой раздавила?
– Никто меня не слушает! – внезапно вскинулась Эллисон. – Это миссис Фонтейн Вини отравила. Это все она, я знаю. Она грозилась его убить. Он бегал у нее по двору, и потом у нее на машине, на лобовом стекле, отпечатки его лап оставались.
Эди вздохнула. И это она уже не впервые слышит.
– Я Грейс Фонтейн люблю не больше твоего, – сказала она. – Завистливая старая грымза, вечно нос свой всюду сует, но чтоб она кота отравила – ни за что не поверю.
– Отравила! Ненавижу ее.
– Нехорошо так думать.
– Она права, Эллисон, – вдруг вмешалась Гарриет. – Не думаю, что миссис Фонтейн отравила Вини.
– Это еще почему? – поглядела Эди на Гарриет, что-то уж очень подозрительно этакое единодушие.
– Потому, что если она его отравила, я, скорее всего, об этом бы знала.
– Это как же такое узнаешь?
– Не переживай, Эллисон. Не думаю, что она его отравила. Но если вдруг это все-таки ее рук дело, – Гарриет снова уткнулась в книжку, – она об этом пожалеет.
Эди решила, что так просто этого не оставит, однако едва она открыла рот, чтоб насесть на Гарриет, как Эллисон снова закричала, теперь еще громче:
– Да все равно, кто это сделал! – всхлипывала она, с силой размазывая по лицу слезы.