Миссис Фонтейн сдвинула на самый кончик носа очки для чтения в перламутровой оправе, натянула поверх домашнего халата кардиган с блестящими пуговками – так-то на улице было тепло, но она вечно мерзла, поэтому из дома выходила, укутавшись, – и, выйдя через заднюю дверь, поковыляла к забору.
День был бодрый, свежий, чистый. По небу неслись низкие облачка. Лужайка – которую уже давненько не мешало бы подстричь, как же Шарлотта запустила дом, кошмар просто, – была усеяна фиалками, дикой кислицей, распушившимися одуванчиками, и от ветра по траве расходились круги и завихрения, словно рябь на море. Волнами лезли гроздья глицинии, хрупкие, будто водоросли. Глициния так густо облепила всю заднюю стену дома, что из-за нее и крыльца, бывало, не разглядишь; красиво, конечно, когда она в цвету, но когда она цвести переставала, то превращалась в косматые заросли, да к тому же грозилась обрушить своим весом крыльцо – сорняк эта глициния, стоит отвернуться, как она расползется и весь дом расшатает, но поди ж ты, кто-то учится только на собственных ошибках.
Она думала, дети с ней поздороваются, и пару минут выжидала у забора, но дети даже не глянули в ее сторону и продолжали заниматься своим делом.
– И что же это вы, детки, там затеяли? – приветливо крикнула она. Они все так и вздрогнули, повернулись к ней.
– Кого-то хороните?
– Нет, – прокричала в ответ Гарриет, младшенькая, и миссис Фонтейн от ее тона прямо покоробило. Та еще штучка, эта девчонка.
– Да ведь, похоже, хороните.
– Никого мы не хороним.
– А мне кажется, вы того старого рыжего кота хороните. Молчание.
Миссис Фонтейн прищурилась поверх очков. Так и есть, старшая девочка плачет. Большая уже, чтоб реветь-то. Вот младшая опускает сверток в яму.
– Точно, его вы и хороните, – возликовала она, – меня вам не одурачить! Одни беды были от этого кота. Каждый божий день он сюда приходил, а потом у моей машины все лобовое стекло было в отпечатках его мерзких лап.
– Не обращай на нее внимания, – сквозь зубы прошипела Гарриет сестре. – Сука старая!
Хили ни разу не слышал, чтоб Гарриет крепко выражалась. Он поежился от удовольствия.
– Сука, – погромче повторил он, с удовольствием пробуя дурное слово на вкус.
– Что-что? – взвизгнула миссис Фонтейн. – Это кто сказал?
– А ну замолкни! – велела Гарриет Хили.
– Кто это сказал?! Девочки, кто это там с вами?
Гарриет плюхнулась на колени и голыми руками стала закапывать яму, присыпая комьями грязи голубое полотенце.
– Давай, Хили, – прошипела она, – быстрее. Помогай!
– Это кто там с вами? – верещала миссис Фонтейн. – Отвечайте сейчас же! Не то я сейчас пойду домой и позвоню вашей матери.
– Вот мразь! – осмелев, выпалил Хили, раскрасневшись от собственной смелости.
Он опустился на колени рядом с Гарриет и тоже принялся быстро засыпать яму. Эллисон стояла рядом с ними, зажав рот кулаком, и по лицу у нее катились слезы.
– Дети, отвечайте немедленно!
– Постойте! – вдруг вскрикнула Эллисон.
– Подождите!
Она развернулась и помчалась через весь двор домой.
Гарриет с Хили так и застыли, уперевшись ладонями в грязь.
– Чего она? – прошептал Хили, утирая лоб перепачканной рукой.
– Не знаю, – отозвалась опешившая Гарриет.
– Это кто там, младший Халл? – вопила миссис Фонтейн. – А ну иди сюда! Я сейчас твоей матери позвоню. Иди сюда сейчас же!
– Звони на здоровье, сука, – пробормотал Хили. – Ее дома нет. Хлопнула дверь с сеткой, выбежала Эллисон – спотыкаясь, утирая слезы, из-за которых она толком ничего не видела.
– Вот, – сказала она, рухнула на колени рядом с ними и бросила что-то в могилу кота.
Хили с Гарриет вытянули шеи. В яме лежала фотография Эллисон – школьный портрет, снятый прошлой осенью, теперь улыбался им из рыхлой земли. На Эллисон был розовый свитер с кружевным воротником, в волосах – розовые заколки.
Эллисон, всхлипывая, зачерпнула огромную горсть земли и швырнула ее в могилу – прямо на свое улыбающееся лицо. Комья грязи с грохотом застучали по снимку. Какое-то время под ними еще виднелся розовый свитер, несмелые глаза Эллисон еще глядели с надеждой сквозь черные разводы, но вот и по ним прошуршала земля, и они исчезли.
– Давай! – нетерпеливо крикнула она, потому что младшие дети с удивлением таращились то в яму, то на нее. – Давай же, Гарриет. Помогай!
– Ну все, – разорялась миссис Фонтейн. – Я иду домой! И сию же секунду звоню вашим матерям! Вот, видите? Уже иду звонить! Вы, дети, еще поплачете!
Черный дрозд
Про таинственного дядю Клайда Гарриет толком ничего не знала, кроме того, что он был инженером, что нрав у него, как говорила учившаяся вместе с ним в школе Аделаида, был “дрянной” и что он разбился в авиакатастрофе где-то над побережьем Флориды. Из-за того, что все в семье говорили про него “сгинул в море”, Гарриет как-то всегда казалось, что он на самом деле не умер. Стоило кому-нибудь про него вспомнить, как Гарриет смутно представлялся бородатый оборванец вроде Бена Гана из “Острова сокровищ”, который влачит унылое существование на каком-нибудь мрачном просоленном островке, и штаны у него уже поизносились до лохмотьев, а наручные часы проржавели от морской воды.
Осторожно, придерживая стекло ладонью, чтоб не задребезжало, Гарриет потянула на себя неподатливую деревянную дверку шкафчика. Задрожав, дверка распахнулась. На верхней полке лежала шкатулка со старинным оружием – изящными, оправленными в серебро и перламутр дуэльными пистолетами, показушными крохотными “дерринджерами”, в длину от силы дюйма четыре. Под ними в хронологическом порядке, с уклоном влево были расставлены ружья помощнее: винтовки из Кентукки с кремневыми замками, грозная десятифунтовая винтовка “хокен” – напрочь проржавевшее ружье, заряжавшееся с дула (по слухам, оно Гражданскую войну пережило). Из ружей поновее самым внушительным был “винчестер”, оставшийся с Первой мировой.
Хозяин коллекции – отец Гарриет – был для нее человеком неблизким и неприятным. Вокруг все шептались насчет того, что живет он в Нэшвилле, хотя они с матерью Гарриет до сих пор женаты.