Какой он — высокий или нет? Какого цвета у него глаза? А волосы?
Что-то в ней готово было завопить от явного ужаса всей этой ситуации, а что-то — захохотать от ее нелепости. Невероятная шуточка. Смехотворная история, которую она будет пересказывать много лет: «А после я звоню Нику, и эта женщина говорит мне, что он в Португалии. А я не могу взять в толк, как это — в Португалии?»
Она взяла телефон осторожно, как будто это было взрывное устройство, и задумалась, кому бы еще позвонить: Элизабет? Маме? Фрэнни?
Нет… Ей больше не хотелось слышать незнакомые голоса, сообщающие что-то неизвестное о тех, кого она любила.
Тело ослабело и отяжелело. Ничего она не будет делать… Совсем ничего. Рано или поздно что-то произойдет, войдет кто-нибудь наконец. Врачи починят ей голову, и все будет хорошо. Она стала запихивать вещи обратно в сумку. Когда она взяла ежедневник в кожаной обложке, из него выпала фотография.
Трое детей в школьной форме. Очевидно, они позировали, потому что рядком сидели на ступеньке, уперев локти в колени, а подбородком упираясь в ладони. Это были две девочки и мальчик.
Мальчик сидел в середине. У него были почти белые растрепанные волосы, оттопыренные уши, курносый нос. Он склонил голову набок и стиснул зубы в преувеличенной гримасе, изображая то, в чем Алиса узнала улыбку. Она это точно знала, потому что видела, наверное, сто фотографий своей сестры с похожим выражением лица. «И зачем только я это делаю?» — грустно говорила Элизабет, глядя на снимок.
Девочка справа от мальчика выглядела постарше. Она вся была какая-то вялая, с длинным лицом и прямыми как палки каштановыми волосами, забранными в хвост, который падал на плечо. Она подалась вперед, всем своим видом показывая, как не нравится ей сидеть в этой смешной позе. Рот был сжат в узкую полоску, и она угрюмо смотрела куда-то вправо от камеры. На пухлой коленке была заметна большая некрасивая ссадина, а шнурки на ботинках были развязаны. В ее чертах не было совершенно ничего знакомого.
У маленькой девочки слева светлые кудрявые волосы были стянуты в два хвостика. Рот у нее растянулся в самой радостной улыбке, на пухлых ангельских щечках виднелись две глубокие ямочки. На уголках воротничка школьной формы было что-то вроде аппликации; Алиса поднесла фотографию ближе, чтобы приглядеться. Это были блестящие динозавры, точно такие же, как у Алисы на майке.
Алиса перевернула снимок и прочла отпечатанную на машинке наклейку:
Дети (слева направо): Оливия Лав (К2), Том Лав (Yr4B), Мадисон Лав (Yr5M)
Родитель: Алиса Лав
Заказано отпечатков: 4
Алиса повернула снимок к себе и стала внимательно разглядывать детей.
Я вас никогда в жизни не видела…
В ушах слышался отдаленный шум; она чувствовала, что дышит коротко, неглубоко, грудь быстро поднимается и опускается, как будто она оказалась на большой высоте. «О, так было смешно! Ну вот, я смотрю на фотографию этих троих детей. Собственных детей! И вообще никого не узнаю. Жуть просто!»
Еще одна незнакомая медсестра вошла в палату, быстро взглянула на Алису и взяла планшет с ее кровати:
— Извините, что заставляем вас ждать так долго. Мое начальство заверило: через несколько минут ваша койка будет готова. Как вы себя чувствуете?
Алиса поднесла кончики дрожащих пальцев к голове и произнесла с истерическими нотками в голосе:
— Дело в том, что я не могу припомнить последние десять лет своей жизни.
— Мы, пожалуй, организуем для вас чай и сэндвичи, — сказала сестра, посмотрела на фотографию у Алисы на коленях и спросила: — Ваши?
— Похоже, — ответила Алиса.
Она коротко усмехнулась, потом всхлипнула. Соленый вкус слез оказался очень знакомым, она подумала: «Ну хватит! Надоело, надоело, надоело плакать».
И что все это значило? Ведь она не плакала так с самого детства, и все равно она не могла перестать, даже если бы и сильно захотела.
6
Во время дневного перерыва на чай я позвонила на мобильник Бена и через страшный ор, как будто вопило двадцать детей, а не трое, он сказал мне, что забрал их из школы и сейчас везет на тренировку по плаванию, а еще, что ему сказали: тренировки ни в коем случае пропускать нельзя, потому что Оливия только что стала крокодилом, или утконосом, или еще кем-то там, и я расслышала булькающий смех Оливии и громкий голос: «Дельфин, глупый ты!» Я слышала и Тома — он, наверное, сидел на переднем сиденье рядом с Беном и монотонно бубнил: «Превышение скорости пять километров, превышение скорости четыре километра, а сейчас на два километра меньше разрешенной скорости».
Бен говорил напряженно, но радостно. Куда веселее, чем в предыдущие несколько месяцев. Алиса крайне редко просила (доверяла) нас забрать детей из школы и отвезти на плавание, и я знаю, что наверняка Бен ликовал, получив такое ответственное задание. Я представляла себе, как люди, ожидая сигнала светофора, смотрят на самого обыкновенного папашу — может быть, чуть покрупнее и побородатее, чем средний родитель, — с тремя детьми.
Если я буду думать об этом слишком много, то мне будет больно, так что хватит.
Бен сказал, что Том сейчас разговаривал с Алисой по мобильнику и она ему не сказала, что упала в спортзале, вообще говорила как всегда, «разве что процентов на десять-пятнадцать сердитее». Он, наверное, в школе как раз изучает проценты.
Непонятно почему, но я не сразу додумалась сама позвонить Алисе на мобильный. И вот теперь я тут же набрала ее номер.
Она ответила, но голос ее звучал так необычно, что я не сразу его узнала и подумала, что со мной говорит медсестра. Я произнесла: «О, извините! Я хотела поговорить с Алисой Лав» — и только потом поняла, что говорю с Алисой, а она всхлипывает: «О, Либби, это ты, слава богу!» Это было просто ужасно: она рыдала, как истеричка, плела что-то о фотографии, об аппликациях в виде динозавров, о красном платье не своего размера, но исключительно красивом, о том, что напилась до беспамятства и каким-то образом оказалась в спортзале, зачем Ник поехал в Португалию, о том, что не знает, беременна она или нет, что думала, будто сейчас девяносто восьмой год, хотя все ей говорили, что сейчас две тысячи восьмой. Я порядком испугалась. Не помню, когда в последний раз я заставала Алису в слезах. И не помню, когда она в последний раз называла меня Либби. За минувший год она пролила немало слез, но только не при мне. Наши беседы всегда отличаются ужасно вежливой сдержанностью, и обе мы стараемся быть как можно разумнее и спокойнее.
Признаться, мне стало даже лучше, когда я услышала плач Алисы. Чувствовалось, что она не кривит душой. Она уже давно нуждается во мне, и я уже давно привыкла осознавать себя старшей сестрой, защищающей Алису от всего на свете. Доктор Ходжес, мне пора кончать сорить деньгами и начать самой разбираться в себе.
Так вот… Я сказала ей, что нужно взять себя в руки, что я сейчас же еду к ней и все сама выясню, а потом вернулась на сцену, объявила, что в моей семье произошел несчастный случай и мне нужно уехать, но что моя помощница Лейла доведет занятие до конца. Взглянув на Лейлу, я заметила, как она вся порозовела от радости. Теперь можно было не беспокоиться.
Почти наверняка Алису доставили в больницу Роял-Норт-Шор.
Каждый раз, когда я въезжаю на эту парковку, у меня возникает чувство, будто я проглотила что-то огромное. Это огромное похоже на якорь, который спускается вниз по моему пищеводу и обеими лапами раздирает мне живот.
Вот еще что: небо всегда кажется неоглядным, как большая пустая ракушка. Почему? Въезжая, я обязательно должна взглянуть вверх, или, может быть, оттого, что я ощущаю себя крошечной и совершенно бесполезной, или потому, что тут все дело в географии и дорога поднимается, а потом ныряет на парковку.