Лорел листала страницы и видела собственные снимки: крошка Лорел спит в кроватке у стены, расписанной звездами и феями; насупившись, сидит на руках у матери; бодро топает по мелководью, уверенно направляясь к тому моменту, когда пересказы уступают место воспоминаниям. Лорел перевернула страницу, выпуская на волю шумных сестер. Ее первые сознательные воспоминания были связаны с их появлением. Вот они ковыляют в высокой траве, вот машут из окна домика на дереве, а вот выстроились в ряд на фоне «Зеленого лога», причесанные и принаряженные для какого-то давно забытого похода в гости.
После рождения сестер ночные страхи Лорел ушли. Вернее, им на смену пришли новые. Больше она не боялась нашествия зомби, чудовищ или сказочных существ, живущих в буфете. Лорел снились высокие приливы, конец света, войны, и всегда ей приходилось заботиться о младших сестрах в одиночку. Она крепко запомнила слова, которые однажды сказала ей мама: «Приглядывай за сестрами. Ты старшая, ты за них отвечаешь». Гораздо позже до Лорел дошло, что за маминым наставлением скрывалась давняя боль – наверняка она вспоминала младшего брата, погибшего при бомбежке. Детям свойственно зацикливаться на себе, особенно детям из благополучных семей. А Николсоны были образцовым семейством.
– А вот Пасха. Дафна в детском стульчике, значит, это пятьдесят шестой год. Смотри, у Роуз рука в гипсе, на сей раз левая. Айрис корчит рожи на заднем плане, но недолго ей веселиться. Ты помнишь, мам? Айрис залезла в холодильник и умяла крабов, которых папа принес с рыбалки. Папа открыл холодильник – а там одни панцири!
Единственный раз на памяти Лорел отец рассердился по-настоящему. Айрис забилась под диван – единственное место, куда папа, грозивший отшлепать проказницу (пустые слова, но лучше не рисковать), не добрался бы, и долго отказывалась вылезать, умоляя сжалиться над ней и просунуть в щель книжку про Пеппи Длинныйчулок. От воспоминаний на душе потеплело. Лорел успела забыть, какой забавной бывала злючка Айрис.
Что-то выскользнуло из альбома, и Лорел подняла с пола фотографию. Удивительное дело: она видела ее впервые. На старом черно-белом снимке стояли, взявшись под руку, две смеющиеся девушки. Комнату украшали цветные флажки, из окна за кадром падал солнечный луч. Лорел перевернула фотографию; сзади была лишь дата: май тысяча девятьсот сорок первого. Как странно. Лорел изучила семейный альбом вдоль и поперек, а этого снимка ни разу не видела.
Дверь отворилась, вошла Роуз. Две разномастные чашки плясали на блюдцах.
Лорел подняла фотографию.
– Ты видела это, Рози?
Роуз поставила чашки на стол, прищурилась на снимок и улыбнулась.
– Я нашла ее на ферме месяца два назад и подумала, что тебе стоит вставить ее в альбом. Разве не удивительно узнать про маму что-то новое, особенно теперь?
Лорел внимательно всмотрелась в снимок. Начесы на косой пробор, юбки едва закрывают колени. У одной из девушек в руке сигарета. Да, конечно, вот на снимке мама. Но как непривычно она накрашена! Как не похожа на себя!
– Странно, – сказала Роуз. – Никогда не думала, что и она когда-то была такой.
– Какой?
– Молодой. Что она могла беззаботно болтать с подружкой.
– Неужели никогда?
Впрочем, что греха таить, Лорел думала так же. Для них, детей, мама появилась на свет, когда ответила на бабушкино объявление. Разумеется, они знали, что мама родилась и выросла в Ковентри, прямо перед войной переехала в Лондон и что все ее близкие погибли при бомбежке. А еще Лорел знала, как тяжело мама переживала потерю семьи. Дороти Николсон не уставала твердить детям: семья – единственное, ради чего стоит жить. Однажды, после какого-то особенно возмутительного проступка старшей дочери, мать взяла ее за руку и сказала с непривычной твердостью: «Не повторяй моих ошибок, Лорел. Постарайся понять, что на самом деле важно. Иногда твои близкие кажутся тебе несносными, но ближе них у тебя никого на свете нет».
Дороти никогда не рассказывала о своей жизни до того, как она встретила Стивена Николсона, а дети не спрашивали. Наверное, это нормально, смущенно подумала Лорел. Дети не хотят верить, что у родителей до их появления на свет была какая-то своя жизнь. Зато теперь, разглядывая незнакомку на фотографии, Лорел сгорала от любопытства.
В начале ее карьеры известный режиссер, поправляя очки, заявил, что роли героинь – не для нее. Лорел долго лила слезы, часами вертелась перед зеркалом в тщетных попытках найти героический ракурс, пока однажды, перебрав лишнего, не решила подстричься.
Это было поворотным моментом в ее актерской биографии. Призванием Лорел стали характерные роли. Тот режиссер взял ее на роль сестры главной героини, и работа принесла ей первые хвалебные отзывы. Зрители удивлялись ее способности полностью растворяться в своих героинях, а Лорел знала одно: у каждого персонажа есть тайна, нужно лишь ее раскрыть. Лорел была настоящим специалистом по разгадыванию чужих секретов. Узнай, что прячется глубоко внутри, – и ухватишь самую суть.
– Ты осознаешь, что это самая ранняя ее фотография? – Роуз наклонилась над сестрой, обдав ее ароматом лаванды.
– Серьезно? – Лорел потянулась за сигаретой, вспомнила, где находится, и вместо сигареты взялась за чашку.
В молодости маме выпало немало испытаний. Почему она никогда не думала об этом раньше? Лорел всматривалась в снимок, в смеющихся девушек. Теперь ей казалось, что они смеются над ее неведением.
– А где ты ее нашла, Рози? – спросила Лорел.
– В книге.
– В книге?
– В пьесе «Питер Пэн».
– Мама играла в спектакле?
Дороти обожала игры с переодеваниями, но Лорел никогда не слышала, чтобы она когда-нибудь участвовала в настоящем спектакле.
– Вряд ли. Это подарок. Там есть надпись на титульном листе, помнишь, в детстве мама всегда просила нас подписывать книги.
– Что за надпись?
– «Дороти». – Рози сцепила пальцы, пытаясь вспомнить. – «Истинный друг – свет в ночи. Вивьен».
Вивьен. Имя произвело на Лорел странное действие. Ее бросило в жар, потом в холод, кровь застучала в висках. Перед мысленным взором мелькнула блестящая сталь, испуганное лицо матери, красная ленточка. Старые воспоминания, ужасные воспоминания. При чем тут какая-то Вивьен?
– Вивьен, – произнесла Лорел громче, чем намеревалась. – Кто такая Вивьен?
Роуз удивленно взглянула на нее, но ответить не успела: в комнату ворвалась Айрис, размахивая штрафным талоном. Сестры развернулись к двери навстречу ее ярости, не заметив, как при упоминании имени Вивьен лицо Дороти исказилось болью. Но когда три сестры Николсон снова глянули на мать, на спокойном лице спящей не читалось и намека на то, что Дороти покинула больницу, свое усталое тело и взрослых дочерей и сквозь годы несется назад, в одну темную ночь тысяча девятьсот сорок первого года.
3
Дороти Смитэм сбежала по лестнице на первый этаж и, на ходу продевая руки в рукава белой шубки, пожелала миссис Уайт доброй ночи. Хозяйка заморгала за толстыми стеклами очков, намереваясь выдать очередную порцию нравоучений, однако Долли не стала ждать. Она на миг задержалась перед зеркалом в холле, чтобы подрумянить щеки, последний раз глянула на свое отражение и, довольная результатом, выскользнула на темную улицу. Сегодня ей некогда было ругаться с хозяйкой: Джимми наверняка уже сидел в ресторане, и Долли не хотелось опаздывать. Им столько всего предстояло обсудить! Они даже не решили еще, когда ехать…
Долли широко улыбнулась и нащупала в кармане шубки деревянную фигурку Панча. Скромный пустячок, купленный позавчера в ломбарде, но он навел ее на мысль о Джимми, а здесь, в холодном бездушном Лондоне, так важно чаще делать приятное людям, которые тебе дороги. Долли уже предвкушала, как вручит Джимми подарок, видела его улыбку, слышала, как он скажет, что любит ее. Маленький деревянный Панч – идеальное напоминание о море, о курортных городках, где в сезон всегда показывают представления с ним и с Джуди. Джимми обожает море. И она тоже.
– Извините? – неожиданно послышался женский голос.
– Да? – удивленно отозвалась Долли. Видимо, женщина приметила ее за то недолгое время, пока свет пробивался в открытую дверь.
– Вы мне не поможете? Я ищу дом номер двадцать четыре.
Хотя из-за затемнения ничего увидеть было нельзя, Долли машинально указала на дом, из которого вышла.
– Вам повезло. Это здесь. Сейчас все комнаты заняты, но одна скоро освободится.
Ее собственная комната, если чулан без окон достоин такого названия.
Она сунула в рот сигарету и чиркнула спичкой.
– Долли?
При звуке своего имени Долли сощурилась, вглядываясь в темноту. Стремительное движение, затем тот же голос произнес совсем близко:
– Слава богу, мне не почудилось. Долли, это я.
– Вивьен? – Удивительно, что она не сразу узнала голос, но сейчас он и впрямь звучал как-то непривычно.
– Как хорошо, что ты еще здесь. Я боялась опоздать.
– Что случилось? – удивленно спросила Долли. Вивьен не говорила, что сегодня придет в гости.
– Ничего… – Вивьен начала смеяться, и от этого звука, металлического, нервного, у Долли побежали мурашки. – Вернее, все.
– Ты пьяна?
Долли никогда не видела Вивьен такой – она всегда была воплощением элегантности и самообладания.
Соседский кот спрыгнул с окна на вольер, где миссис Уайт держала кроликов. Вивьен вздрогнула и прошептала:
– Нам надо поговорить. Срочно.
Долли затянулась сигаретой, выгадывая время. В любой другой вечер она бы охотно поболтала с Вивьен, но только не сейчас, когда Джимми ждет.
– Я не могу. Мне надо спешить.
– Долли, пожалуйста.
Долли нащупала в кармане деревянного Панча. Джимми наверняка уже гадает, куда она запропастилась, нетерпеливо поглядывает на дверь. Так не хочется, чтобы он ждал, особенно сегодня. С другой стороны, Вивьен прибежала на ночь глядя, вся взвинченная, озирается, умоляет с нею поговорить, твердит, что это очень важно… Ну как ее прогонишь?
Долли тяжело вздохнула и сказала себе, что Джимми поймет, в каком-то смысле он тоже привязался к Вивьен. Тогда-то она и приняла решение, которое стало для всех роковым.
– Хорошо. – Она бросила окурок и ласково взяла Вивьен под руку. – Пошли в дом.
Пока они поднимались по лестнице, Долли пришло в голову, что Вивьен собирается просить прощения. Иначе невозможно было объяснить ее нервозность и утрату всегдашней уверенной манеры. Вивьен, богатая, светская, уж конечно, не привыкла извиняться. Долли расстроилась. Никакой надобности в этом нет. Сама она давно все простила и предпочла бы не вспоминать ту неприятную историю.
Они дошли до конца коридора. Долли открыла дверь и щелкнула выключателем. Голая лампочка под потолком осветила узкую кровать, тумбочку и выщербленную раковину с текущим краном. Долли на миг увидела свое жилище глазами Вивьен, и ей стало стыдно. Каким убогим оно должно казаться после шикарного особняка на Кемпден-гроув с его люстрами и покрывалами из шкуры зебры!
Она повернулась, чтобы повесить старенькую шубку на крючок за дверью, и сказала весело:
– Извини, что здесь так жарко. Окон, к сожалению, нет. Со светомаскировкой проще, зато проветривать трудновато.
Долли надеялась шуткой немного разрядить атмосферу, ободрить себя и Вивьен, но почему-то не получалось. В голове засела одна мысль: Вивьен стоит сзади, ищет, куда сесть… О боже…
– Стульев, боюсь, тоже нет.
Она много недель собиралась купить стул, но все не могла выкроить деньги, тем более, что они с Джимми договорились откладывать каждое пенни.
Тут Долли обернулась и, увидев лицо подруги, позабыла про мебель.
– Боже! – проговорила она, округлившимися глазами глядя на огромный, во всю щеку, синяк. – Что с тобой?
– Пустяки! – Вивьен, которая нервно расхаживала по комнате, только отмахнулась. – Налетела на фонарный столб. Сама виновата. Вечно куда-то бегу сломя голову.
Да, она всегда ходила чересчур быстро. Долли даже умиляла эта странность: такая элегантная и благовоспитанная женщина несется, словно девчонка. Сегодня, правда, Вивьен выглядела необычно: встрепанная, одежда не в цвет, на чулке дорожка…
– Вот. – Долли подвела подругу к постели, радуясь, что утром так аккуратно заправила одеяло. – Садись.
Завыли сирены воздушной тревоги, и она вполголоса чертыхнулась. Только этого не хватало. Бомбоубежище – тихий ужас: все битком, словно сельди в банке, сырые одеяла, кислая вонь, миссис Уайт в истерике, а тут еще Вивьен, на которую непонятно что нашло…
– Не обращай внимания, – сказала та, словно прочитав мысли Долли. Внезапно голос у Вивьен стал как у хозяйки большого дома, привыкшей отдавать распоряжения. – Останься. Это куда важнее.
Важнее, чем пойти в бомбоубежище? У Долли упало сердце.
– Ты насчет денег? – тихо спросила она. – Хочешь получить их обратно?
– Нет-нет, забудь про деньги.
Завывание сирен оглушало. На Долли накатил необъяснимый страх. Ей было тягостно оставаться здесь, пусть даже с Вивьен. Хотелось бежать по темным улицам туда, где ждет Джимми.
– Мы с Джимми… – начала она.
– Да, – перебила Вивьен. Лицо у нее осветилось, как будто она что-то вспомнила. – Да, Джимми.
Долли непонимающе мотнула головой. К чему Вивьен заговорила про Джимми? Бессмыслица какая-то. Может, стоит взять Вивьен с собой? Пока народ спешит в бомбоубежища, они успеют добежать до закусочной. А Джимми уж придумает, что делать.
– Джимми, – громко повторила Вивьен. – Он больше не придет. Никогда.
Тут сирена смолкла, и последнее слово – «никогда» гулко прозвучало в затихшей комнате.
Долли ждала, когда Вивьен продолжит, но тут в дверь заколотили.
– Долли, ты здесь? – Это была Джудит, соседка сверху, запыхавшаяся после пробежки по лестнице. – Мы идем в убежище.
Долли не ответила. Она дождалась, пока шаги Джудит затихнут, подсела к Вивьен и заговорила быстро:
– Ты все перепутала. Я видела его вчера, сегодня мы встречаемся снова. Мы должны все обсудить, он не уедет без меня…
Сказать можно было еще много чего, но Вивьен смотрела так, что сквозь щели в уверенности Долли проник холодок сомнения. Она дрожащими пальцами достала из сумки сигарету и закурила.
Тут Вивьен начала говорить, и, когда в ночи загудел первый бомбардировщик, у Долли закралась мысль: а вдруг, вдруг в этом невероятном рассказе есть хоть малая толика правды? Лихорадочный голос Вивьен, ее странное поведение и еще более странные слова… У Долли мутилось в голове. В тесной комнатенке нечем было дышать.
Долли жадно курила, и обрывки того, что говорила Вивьен, мешались с ее собственными скачущими мыслями. Где-то рядом громко рванула бомба, и комната наполнилась свистом, от которого заболели уши, а по коже побежал мороз. Когда-то ей нравилось бывать на улице во время бомбежки – дух захватывает и нисколько не страшно. Те беспечные дни остались далеко в прошлом; она уже не прежняя маленькая глупышка. Долли глянула на дверь, желая одного: чтобы Вивьен умолкла. Им надо скорее в убежище или к Джимми, нельзя так просто сидеть и ждать. Ей хотелось убежать, спрятаться, исчезнуть.
По мере того, как Долли впадала в панику, Вивьен, наоборот, успокаивалась. Она говорила вполголоса, фразами, которые Долли силилась понять, о письме и о фотографии, о плохих и опасных людях, которых отправили искать Джимми. Вивьен сказала, все пошло не по задуманному, кто-то почувствовал себя униженным, Джимми не смог прийти в кафе, она ждала, а он не пришел, тогда-то ей и стало все ясно.
Внезапно разрозненные кусочки сложились воедино, и Долли поняла.
– Это я виновата, – жалобно прошептала она. – Но… я не понимаю, как… фотография… мы передумали… решили, что теперь это незачем…
Вивьен знала, о чем речь; именно из-за нее они отказались от своего плана. Долли схватила подругу за локоть:
– Мы передумали отправлять письмо… а теперь Джимми…
Вивьен кивнула. На ее лице было написано сострадание.