Дом у тети Ады был совсем не такой, как у них: краска не лупилась со стен, муравьи не бегали по скамейкам, в комнатах не стояли огромные букеты цветов, роняя на пол лепестки. Здесь вообще никто и ничего не ронял. «Всему свое место, и каждая вещь на своем месте», – любила повторять тетя Ада, и голос у нее вибрировал, как слишком туго натянутая струна.
Покуда снаружи лил дождь, Вивьен проводила дни под диваном в хорошей комнате, забившись в самую глубь. Холщовая обивка в одном месте порвалась и висела, как занавеска, невидимая от двери; втиснувшись за нее, Вивьен тоже становилась невидимой.
Рваная нижняя сторона дивана напоминала ей о доме, о семье, о прежней веселой безалаберной жизни. Только тут Вивьен иногда чувствовала, что сейчас заплачет. Однако бо?льшую часть времени она просто лежала, сосредоточившись на дыхании: стараясь вбирать как можно меньше воздуха и выдыхать медленно, чтобы грудь не шевелилась. Так можно было проводить долгие часы, даже дни. Снаружи в водосточной трубе журчала вода, а Вивьен лежала с закрытыми глазами и убеждала себя, что сумела остановить время.
Главное достоинство комнаты состояло в ее запретности. Тетя в первый же вечер объяснила: эта комната исключительно для ее гостей, да и то не для любых, а для самых уважаемых. На вопрос, поняла ли она, Вивьен послушно кивнула. Она и впрямь отлично все поняла: в хорошую комнату никто никогда не заходит, а значит, после утренней уборки тут можно спрятаться надолго.
Так и было до сегодняшнего дня.
Преподобный Фоули уже пятнадцать минут сидел на стуле у окна, а тетя Ада угощала его чаем с пирогом. Вивьен застряла в буквальном и в переносном смысле: она была прижата диваном, прогнувшимся под тяжестью тетушки.
– Мне нет надобности напоминать, что сказал бы Господь, – вещал преподобный сладким голосом, каким обычно говорил о младенце Иисусе. – «Страннолюбия не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство ангелам».
– Если эта девочка ангел, то я – английская королева.
– Ну, она понесла тяжелую утрату. – Благочестивое звяканье ложечки о фарфор.
– Еще сахару, преподобный?
– Нет, спасибо, миссис Фрост.
Тетя вздохнула, и диван под ней прогнулся еще сильнее.
– Мы все понесли тяжелую утрату, преподобный. Когда я думаю о моем бедном брате… как они падали с обрыва, они все, в этом своем «Форде»… Гарви Уиллис, который их нашел, сказал, они так обгорели, что он сперва вообще ничего не понял… Такая трагедия.
– Ужасная трагедия, миссис Фрост.
– И все равно. – Тетя зашаркала по ковру, и Вивьен увидела, что она носком одной туфли трет выпирающую из другой шишку. – Я не могу держать ее здесь. У меня своих шестеро, а теперь и мама собралась к нам переехать. Вы же знаете, какая она с тех пор, как врачи отняли ей ногу. Я добрая христианка, каждое воскресенье хожу в церковь, участвую в пасхальной благотворительной ярмарке. Однако это свыше моих сил.
– Понимаю.
– Вы сами знаете, девочка сложная.
Некоторое время оба пили чай, обдумывая про себя всю сложность Вивьен.
– Будь это кто другой, – тетя Ада поставила чашку на блюдце, – пусть даже бедный дурачок Пиппин… Но она… Простите меня, преподобный, я понимаю, что это грех, но я не могу не винить ее в этом несчастье. Она должна была ехать с ними. Если бы она не набедокурила… Они раньше времени уехали с пикника, потому что брат не хотел надолго ее оставлять… он был такой мягкосердечный…
Тетя протяжно всхлипнула, и Вивьен подумала, до чего взрослые бывают противные и слабые. Так привыкли получать все и сразу, что не научились мужеству.
– Ну, миссис Фрост, пожалуйста…
Всхлипы сделались частыми и натужными – так плакал Пиппин, когда старался привлечь мамино внимание. Скрипнул стул, и в поле зрения Вивьен показались ботинки преподобного. Видимо, он что-то передал тете Аде, потому что она сквозь слезы проговорила «спасибо», а затем громко высморкалась.
– Нет, оставьте у себя, – сказал преподобный, садясь. – И все-таки невозможно не думать, что будет с девочкой.
– В Тувумбе есть церковная школа, может быть, туда?
Преподобный скрестил ноги под столом.
– Монахини наверняка хорошо заботятся о детях, – продолжала тетя, – а строгость ей будет только на пользу. Изабель и Дэвид были чересчур мягкие.
– Изабель. – Преподобный резко подался вперед. – Что насчет родственников Изабель? Можно ли с ними связаться?
– Она никогда особо о них не рассказывала. Хотя теперь, когда вы об этом заговорили, я вспоминаю, что вроде бы у нее был брат.
– Брат?
– Учитель. В Англии. Кажется, где-то под Оксфордом.
– Что ж, хорошо.
– Что хорошо?
– Думаю, с этого можно начать.
– В смысле… связаться с ним? – Голос тети Ады повеселел.
– Можно хотя бы попробовать, миссис Фрост.
– Написать ему?
– Я сам напишу.
– Вы так добры, преподобный…
– Быть может, удастся воззвать к его христианскому состраданию.
– И порядочности…
– К чувству семейного долга.
– К чувству семейного долга, – радостно повторила тетя. – Разве тут можно отказаться? Я бы и сама ее оставила, если бы не мама, и не мои шестеро, и не теснота. – Она встала с дивана, и пружины облегченно вздохнули. – Отрезать вам еще пирога, преподобный?
Выяснилось, что брат и впрямь есть, более того, он внял увещаниям преподобного, так что жизнь Вивьен вновь круто переменилась. Все произошло очень быстро. У тети Ады была приятельница, которая знала человека, чья сестра собиралась за океан в город под названием Лондон устраиваться гувернанткой, так что девочку решили поручить ей. Взрослые разговоры – как договориться и где встретиться – журчали над головой Вивьен целыми днями.
Ей нашли почти новые туфли, заплели тугие косички и велели надеть крахмальное платье с пояском-ленточкой. Потом дядя отвез их через горы на станцию, откуда уходил поезд в Брисбен. По-прежнему шел дождь, было очень жарко, и Вивьен рисовала пальцем на запотевшем стекле.
На вокзальной площади толпился народ, но они нашли мисс Кэти Эллис ровно там, где она обещала быть: под часами возле билетной кассы.
Вивьен раньше и не догадывалась, что в мире столько людей. Они были повсюду, все разные, и все куда-то спешили, словно муравьи в разворошенной сырой земле под гнилушкой. Черные зонты, большие фанерные ящики, лошади с огромными темными глазами и трепетными ноздрями.
Девушка легонько кашлянула, и Вивьен поняла, что к ней обращаются. Она напрягла память, вспоминая, что было сказано. Лошади и зонты, муравьи под гнилушкой, спешащие люди… ее имя. Девушка спросила, зовут ли ее Вивьен.
Она кивнула.
– Веди себя прилично. – Тетя Ада поправила ей воротничок. – Так хотели бы твои папа и мама. Когда тебе задают вопрос, отвечай: «Да, мисс».
– Если согласна. А если не согласна, то вполне годится ответ: «Нет, мисс». – Девушка улыбнулась, давая понять, что шутит. Вивьен смотрела в лица двух женщин, ждущих ответа. Тетя Ада нетерпеливо сдвинула брови.
– Да, мисс, – сказала Вивьен.
– Ну что, сегодня все хорошо?
В прежние времена Вивьен закричала бы, что нет, что все плохо, что она не хочет никуда ехать и нечестно с ней так поступать… Но не сегодня. Вивьен вдруг поняла: куда проще говорить людям то, что они хотят услышать. Да и какая разница? Что проку в словах? Ими не выразить бездонную черную яму у нее в душе, не описать боль, сжимающую внутренности всякий раз, как ей чудятся отцовские шаги, или запах маминого одеколона, или – и это хуже всего – когда она видит что-то такое, что непременно надо показать Пиппину…
– Да, мисс, – сказала она веселой рыжеволосой девушке в аккуратной длинной юбке.
Тетя Ада отдала носильщику чемодан, погладила племянницу по головке и велела ей быть умницей. Мисс Кэти Эллис тщательно проверила билеты, думая при этом о платье, лежащем на дне саквояжа, – достаточно ли оно строгое и в то же время стильное для встречи с будущим нанимателем. Паровоз загудел, предупреждая, что скоро тронется. Маленькая девочка в чужих туфлях и с аккуратными тугими косичками поднялась по железным ступеням. Перрон наполнился дымом, люди закричали и замахали руками, через толпу с лаем промчался бродячий пес. Никто не заметил, как девочка вошла в полутемное купе, даже тетя Ада, которая вроде бы заботливо провожала сиротку в ее неопределенное будущее. Так солнце и жизнь, составлявшие когда-то сущность Вивьен Лонгмейер, сжались в комочек и спрятались глубоко-глубоко, а мир продолжал спешить, и никто не видел, как это произошло.
23
Вивьен налетела на молодого человека, потому что не смотрела, куда идет, а шла, как всегда, быстро и даже чересчур быстро. Столкнулись они серым лондонским утром на углу Фулхэм-роуд и Сидни-стрит.
– Простите, – сказала Вивьен, когда первый испуг сменился стыдом за свою неловкость. – Я вас не заметила.
У молодого человека было такое ошалелое лицо, что Вивьен подумала в первый миг, будто у него по ее вине случилось сотрясение мозга. Она добавила с раскаянием:
– Я слишком быстро шла. Я всегда слишком быстро хожу.
«Стремительный солнечный зайчик», – говорил отец, когда она маленькая носилась по бушу. Вивьен постаралась прогнать воспоминание.
– Это я виноват, – отмахнулся молодой человек. – Меня трудно заметить. Иногда я бываю практически невидимым. Не поверите, до чего это осложняет мне жизнь.
Вивьен настолько не ожидала шутки, что невольно улыбнулась – во всяком случае, уголки ее губ поползли вверх. Это было ошибкой, потому что молодой человек склонил голову набок и вгляделся пристальнее, немного сузив глаза.
– Я вас раньше видел.
– Нет. – Вивьен решительно погасила улыбку. – Не думаю.
– Да. Я уверен.
– Вы ошиблись. – Она кивнула, давая понять, что разговор окончен, и зашагала прочь, бросив напоследок: – До свидания.
Шли минуты. Вивьен была уже почти на Кейл-стрит, когда сзади донеслось:
– В столовой Женской добровольческой службы. Вы увидели мою фотографию и рассказали про больницу, которую организовал ваш знакомый.
Вивьен остановилась.
– Больницу для детей-сирот, верно?
У Вивьен вспыхнули щеки. Она быстро вернулась туда, где стоял молодой человек, и приложила палец к губам.
– Молчите. Ни слова об этом.
Он удивленно сдвинул брови. Вивьен глянула ему через плечо, потом назад и потянула молодого человека через выбитую витрину в разрушенный бомбой магазин, подальше от любопытных прохожих.
– Кажется, я вполне ясно сказала, чтобы вы никому не повторяли моих слов.
– Так вы меня все-таки помните.
– Конечно. Я похожа на дуру? – Вивьен глянула на улицу, дождалась, когда женщина с хозяйственной сумкой неторопливо пройдет мимо, и зашептала: – Я просила вас никому не говорить про больницу.
Он так же шепотом ответил:
– Я не думал, что к вам это тоже относится.
Вивьен осеклась. Молодой человек смотрел совершенно серьезно, но что-то в тоне подсказывало: он шутит. Показать, что она это видит, значило его поощрить, а этого Вивьен хотела меньше всего.
– Да. Ко мне это относится тоже.
– Ясно. Буду знать. Спасибо, что объяснили. – На его губах заиграла легкая улыбка. – Надеюсь, я не погубил все, выдав вам ваш секрет.
Вивьен вдруг сообразила, что по-прежнему держит его запястье, и отдернула руку, словно обжегшись. Она попятилась, переступая через битые кирпичи, и откинула назад упавшие на лоб волосы. Рубиновая заколка, которую Генри подарил ей на день рождения, была красива, но держала хуже невидимки.
– Мне пора, – сказала Вивьен и, не оборачиваясь, двинулась в сторону улицы.
Разумеется, она сразу его вспомнила. Как только они столкнулись и она, отступив на шаг, увидела его лицо, узнавание пронзило ее, словно электрический ток. Вивьен до сих пор не могла объяснить себе тот сон, что приснился ей после встречи в столовой, – от его отголосков у нее целый день перехватывало дыхание. Сон был не эротический, а куда более опасный и пьянящий. Он разбередил необъяснимую тягу к далеким времени и месту, про которую Вивьен думала, что давно ее переросла, а проснувшись утром, ощутила отсутствие этой тяги как смерть близкого человека, пустоту, с которой придется жить. Она всячески гнала воспоминания о недавнем сне, но его голодные тени не рассеивались. За завтраком Вивьен была уверена, что Генри читает в ее глазах все, – Вивьен, которая так хорошо научилась скрывать от мужа любые свои переживания.
– Подождите минуточку.
О господи, снова он, идет следом. Вивьен ускорила шаг и чуть сильнее задрала подбородок. Она не хотела, чтобы молодой человек ее догнал; для всех будет лучше, если он отстанет. И все же… Какая-то часть души – та самая безудержная и любознательная часть Вивьен, что управляла ее поступками в детстве, источник раздражения для тети Ады и радости для отца, крохотная частичка, не умиравшая, как бы ее ни давили, – хотела знать, что скажет дальше молодой человек из чудесного сна.
Вивьен мысленно обругала себя за слабость. Она перешла на другую сторону и еще быстрее зацокала каблуками. Дурочка. В ту ночь он приснился ей только потому, что мозг спроецировал его образ на тот хаос бессознательного, из которого рождаются сновидения.
– Подождите, – раздался сзади его голос, уже ближе. – Вижу, вы не шутили насчет того, как быстро ходите. Не думаете поучаствовать в Олимпиаде? Золотая медаль по спортивной ходьбе – это бы подняло патриотический дух Англии.
Молодой человек нагнал ее, и Вивьен чуть замедлила шаг, но голову не повернула.
– Простите, бога ради, я вовсе не хотел вас дразнить, просто очень обрадовался встрече.
Она глянула в его сторону.
– Вот как? Почему?
Молодой человек остановился, и что-то в выражении его лица заставило остановиться и Вивьен. Она оглядела улицу, убеждаясь, что никто за ними не следит.
– Не волнуйтесь, пожалуйста. Просто после того разговора я много думал о больнице, о Нелле – девочке на фотографии…
– Я знаю, кто такая Нелла, – оборвала его Вивьен. – Я видела ее на этой неделе.
– Так она по-прежнему в больнице?
– Да.
Она видела, что краткость ее ответов расстроила молодого человека, и это было хорошо, но тут он улыбнулся, видимо, надеясь растопить лед.
– Понимаете, я хотел бы ее повидать, только и всего. Обещаю вам не мешать. Если вы когда-нибудь возьмете меня в больницу, я буду страшно признателен.
Благоразумие требовало сказать «нет». Меньше всего ей хотелось тащить кого-нибудь к доктору Томалину. Все и без того было слишком опасно; Генри явно уже что-то заподозрил. Однако молодой человек смотрел так умоляюще, а в лице у него было столько света и доброты, что неудержимая тяга из недавнего сна внезапно вернулась.
– Пожалуйста! – Он протянул к ней руку.
Во сне они держались за руки.
– Вам придется идти быстро, – отрезала Вивьен. – И это будет только один раз.
– Что? Вы хотите сказать, прямо сию минуту? Вы идете туда?
– Да. И сильно опаздываю. – Вивьен не добавила «из-за вас», но надеялась, что это и так понятно. – У меня… встреча.
– Я вам не помешаю. Клянусь.
Видимо, она вопреки желанию его обнадежила, потому что говорил он с улыбкой.
– Я отведу вас туда сегодня, – сказала Вивьен, – но потом вы исчезнете.
– Знаете, я ведь на самом деле не совсем невидимка.
Она не улыбнулась.
– Вы вернетесь туда, откуда пришли, и забудете все, что слышали от меня в столовой.
– Хорошо. Честное слово. – Он протянул руку. – Меня зовут…
– Нет, – быстро ответила Вивьен и по лицу молодого человека увидела, что тот обескуражен. – Никаких имен. Имена уместны между друзьями, а мы не друзья и никогда ими не будем.
Он заморгал, потом кивнул.
Вивьен радовалась, что после всех сегодняшних глупостей сумела произнести последние слова так холодно.
– И еще, – добавила она. – Я отведу вас к Нелле и надеюсь никогда больше не увидеть.
Джимми не то чтобы совсем шутил – Вивьен Дженкинс шла так, будто у нее на спине мишень. Или, вернее, будто хочет все время быть на два шага впереди человека, которого против воли согласилась взять на свидание. Ему пришлось почти бежать, чтобы не оторваться от Вивьен в лабиринте улочек, так что поддерживать разговор на ходу не получалось. Что ж, так даже удачнее: чем меньше между ними будет сказано, тем лучше. Они не друзья и никогда не подружатся, это правда. Джимми радовался, что Вивьен сама провела эту границу. Он легко сходился с людьми, так что напоминание оказалось очень кстати: незачем ему заводить близкие отношения с Вивьен Дженкинс.