Лорел по диагонали проглядела несколько страниц дневника и нашла запись, сделанную двумя днями позже.
Я продолжаю – очень осторожно – расспрашивать Вивьен про ее «сон». Мне хочется понять, как ребенок сумел интерпретировать мучительные воспоминания таким образом. По тому немногому, что я услышала, можно заключить, что она создала в своем воображении сумеречную страну, которую надо пройти, чтобы вернуться к себе спящей «в настоящем мире» на берегу ручья в Австралии. Девочка говорит, что иногда бывает очень близка к пробуждению: если сидеть очень-очень тихо, то можно заглянуть в «настоящий мир»: она видит и слышит, как ее родные занимаются будничными делами, не ведая, что Вивьен стоит по другую сторону завесы и смотрит на них. По крайней мере, теперь я знаю, почему она так часто сидит совершенно тихо и неподвижно.
Теория сна – одно. Я прекрасно понимаю, что ребенок инстинктивно ищет убежища в вымышленном мире. Куда больше меня тревожит, что Вивьен с радостью принимает наказание. Вернее, не с радостью, это неточное слово, но с готовностью, почти с облегчением. Вчера пожилая дама набросилась на нее за то, что девочка якобы взяла ее шляпку, которую на самом деле (и я сама это видела) только что унесло ветром за борт. На моих глазах – я настолько опешила, что утратила дар речи, – старуха песочила Вивьен и даже собиралась ее побить, а девочка стояла и слушала, будто так и надо. Тут я пришла в себя и ледяным голосом сообщила, что произошло со шляпкой, а потом взяла Вивьен за руку и увела в безопасное место. Однако выражение ее глаз еще долго не давало мне покоя. Почему ребенок охотно принимает наказание, тем более несправедливое?
Несколькими страницами дальше Лорел прочла следующее:
Кажется, я нашла ответ на свой самый животрепещущий вопрос. Вивьен иногда кричит во сне; обычно просто вскрикивает, но тут же поворачивается на другой бок и засыпает. Однако вчера ночью мне пришлось вскочить с постели, чтобы ее успокоить. Вцепившись в меня, девочка заговорила быстро-быстро; еще ни разу я не слышала от нее столько слов подряд. Я поняла, что она вбила себе в голову, будто виновна в гибели родных. По взрослым меркам – полнейшая чушь: они разбились на автомобиле, когда девочка была от них за много миль; впрочем, у детей своя логика и свои мерки. Каким-то образом (я почти убеждена, что не без помощи тети) Вивьен внушила себе эту нелепую мысль.
Лорел подняла глаза от дневника. Бен собирал бумаги, и она в отчаянии глянула на часы. Без десяти час – скоро библиотека закроется на обеденный перерыв. Лорел хотелось выискать все упоминания Вивьен – она чувствовала, что ухватилась за какую-то ниточку, – но время поджимало. Пришлось быстро пролистать все описание путешествия. Дальше шел кусок неровным почерком – очевидно, Кэти Эллис писала его в поезде по пути в Йорк, где ее ждала работа гувернантки.
Подходит кондуктор, так что быстро, пока не забыла, опишу странное поведение моей подопечной. Вчера, когда мы сошли на берег и я озиралась, соображая, куда идти, Вивьен плюхнулась на четвереньки (в том самом платьице, которое я старательно вычистила для встречи с ее дядей) и приложила ухо к земле. Меня не так легко смутить, и вскрикнула я не от возмущения таким неприличием, а от страха, что ее затопчут люди или лошади.
– Что ты делаешь? Вставай! – испуганно закричала я.
Ответа, разумеется, не последовало.
– Что ты делаешь? – повторила я.
Она мотнул головой и сказала быстро:
– Я больше их не слышу.
– Чего не слышишь? – спросила я.
– Крутящихся колес.
Я вспомнила, что она рассказывала мне про машинное отделение в центре Земли и туннель, по которому вернется домой.
– Я их больше не слышу.
Разумеется, девочка начала осознавать необратимость своего положения: что ей, как и мне, предстоит прожить на чужбине долгие годы, а если она и вернется на родину, это будет уже совсем другой мир, не тот, куда она мечтает снова попасть. И хотя сердце у меня обливалось кровью, я не стала поддерживать ее лживыми утешениями, поскольку лучше ей поскорее вырваться из плена своих фантазий. Мне оставалось только ласково взять упрямицу за руку и отвести туда, куда по договоренности с ее тетей должен был подойти английский дядюшка. Однако душа у меня была не на месте: я видела, какая буря клокочет в девочке, и притом близился миг нашего расставания.
Быть может, сейчас я тревожилась бы меньше, если бы почувствовала в ее дяде хоть чуточку больше теплоты. Увы. Новый опекун Вивьен – директор Нордстромской школы в Оксфордшире. Возможно, из профессиональной (мужской?) гордости он сразу воздвиг между нами барьер: не обращая на меня внимания, мельком глянул на девочку и сказал ей, что надо идти скорее – времени, мол, в обрез.
Нет, он не показался мне человеком, который способен предложить понимание и сочувствие впечатлительной девочке, пережившей столько несчастий.
Я написала о своих сомнениях австралийской тетке, но вряд ли та поспешит на помощь и заберет девочку обратно. Пока же я пообещала Вивьен, что буду ей регулярно писать, и намерена держаться своего обещания. Как жаль, что моя новая работа в другом конце страны; больше всего мне хотелось бы спрятать девочку под крыло и уберечь от любых невзгод. Вопреки моим собственным убеждениям и девизу моей профессии: наблюдать, но не принимать близко к сердцу, – я искренне к ней привязалась. Очень хочется верить, что обстоятельства – быть может, дружеское участие? – исцелят глубокие раны, нанесенные горем. Допускаю, что именно сильные чувства заставляют меня видеть все в черном свете и поддаваться худшим опасениям, но боюсь, это не так. Для Вивьен очень велика опасность целиком уйти в вымышленный мир и окончательно выпасть из реального; в таком случае, повзрослев, она станет легкой добычей всякого, кто захочет так или иначе использовать ее в своих целях. Невольно возникает вопрос (хотя, возможно, во мне просто говорит подозрительность): почему дядя согласился стать опекуном девочки? Из чувства долга? Не исключено. Из любви к детям? Безусловно нет. При том, что Вивьен обещает вырасти красавицей и, насколько я поняла, с возрастом унаследует немалое состояние, у нее будет много такого, на что другие смогут позариться.
Лорел оторвалась от страницы и, кусая ноготь, невидящим взглядом уставилась в средневековую стену. Слова вертелись и вертелись в голове. «Будет много такого, на что другие смогут позариться». Вивьен Дженкинс оказалась богатой наследницей. Это меняет все. Она была состоятельной женщиной и, судя по словам Кэти Эллис, легкой добычей для тех, кто решит поживиться за ее счет.
Лорел сняла очки, закрыла глаза и потерла намятую переносицу. Деньги. Один из старейших побудительных мотивов, разве не так? Она вздохнула. Так низко, так предсказуемо. Мать, какой Лорел ее знала, не завидовала чужому достатку и уж тем более не стала бы хитростью выманивать у других деньги, но то сейчас. Девятнадцатилетняя Дороти Николсон, потерявшая всех родных под бомбежкой и вынужденная как-то выживать в военном Лондоне, была совсем другим человеком.
Безусловно, все мамины слова о раскаянии и ошибках вполне укладывались в эту теорию. И как она говорила Айрис? «Никто не любит девочек, которые хотят получать больше остальных». Может быть, это урок, усвоенный на собственном горьком опыте? Чем дольше Лорел об этом думала, тем более неизбежным казался вывод. Мама нуждалась в деньгах, именно их она и пыталась выманить у Вивьен Дженкинс, но все обернулось трагедией. Интересно, был ли Джимми сюда замешан, и не потому ли они расстались, что план провалился? И какую именно роль этот план сыграл в смерти Вивьен? Генри винил Дороти в гибели жены. Мама старалась жить честно, чтобы искупить былой грех, однако безутешный вдовец ее разыскал. Что было дальше, Лорел видела собственными глазами.
Бен стоял у нее за спиной и тихонько покашливал. Минутная стрелка стенных часов уже скакнула на следующий круг. Лорел, делая вид, будто ушла в чтение, продолжала раздумывать, что пошло не так с маминым планом. Вивьен ли обо всем догадалась, или произошло что-то более страшное? Лорел скользнула взглядом по корешкам, ища дневник за тысяча девятьсот сорок первый год.
– Я бы вас здесь оставил, честное слово, – сказал Бен, – только главный архивист повесит меня за ноги. – Он хохотнул. – Или за что похуже.
У Лорел заныло под ложечкой, и она мысленно выругалась. Придется где-то убить пятьдесят семь минут, в то время как разгадка, быть может, совсем близка.
25
Джимми стоял, придерживая ногой дверь и ошалело глядя на Вивьен. Он ожидал увидеть сцену встречи любовников, а вместо этого ему предстала полная комната детей. Одни складывали на полу пазлы, другие водили хоровод, девочка стояла на руках. Джимми понял, что это игровая комната, а дети – сироты, пациенты доктора Томалина. Каким-то образом все они разом почувствовали, что вошла Вивьен, и бросились к ней, раскинув руки, как самолеты. Она, широко улыбаясь, упала на колени и тоже раскинула руки, чтобы поймать в охапку как можно больше детей.
Все загалдели хором, быстро и взволнованно, про полеты, корабли, веревки и фей. Джимми понял, что это продолжение какого-то прежнего разговора. Вивьен, видимо, была в курсе, о чем речь, она кивала, и не притворно, как взрослые, когда общаются с детьми. Нет, она выслушивала каждого и задумчиво сводила брови, пытаясь отыскать решение. Сейчас Вивьен была совсем не такая, как во время их разговора на улице: более спокойная, менее настороженная. Когда все дети высказались и гул немного утих, она подняла руки и сказала:
– Давайте просто начнем, а трудности будем устранять по ходу.
Они согласились, по крайней мере, так решил Джимми, потому что все без единого возражения принялись стаскивать на середину комнаты никак не связанные между собой предметы – стулья, одеяла, швабры, кукол с повязками на глазах – и сооружать из них что-то непонятное, но явно продуманное. Тут Джимми наконец понял, что это, и мысленно рассмеялся от неожиданной радости. У него на глазах возникал корабль: вот нос, вот мачта, вот доска, которая одним концом опиралась на табурет, другим – на скамейку. Следом появился и парус – сложенная наискось простыня, крепко привязанная веревками за углы.
Вивьен села на перевернутый ящик, достала из сумочки книгу, открыла ее, разгладила разворот и сказала:
– Давайте начнем с капитана Крюка и Пропащих мальчишек… так, а где Венди?
– Вот я, – ответила девочка лет одиннадцати с подвязанной рукой.
– Отлично, – сказала Вивьен. – Приготовься, скоро твой выход.
Мальчик с самодельным попугаем на плече и картонным крюком в руке двинулся к Вивьен, раскачиваясь на ходу так, что та рассмеялась.
Джимми понял, что они репетируют «Питера Пэна». Мама в детстве как-то водила его на этот спектакль. Они ездили в Лондон и после театра пили чай в роскошном универмаге «Либерти». Там Джимми сидел молча и украдкой смотрел, как мама завистливо поглядывает через плечо на вешалки с одеждой. Вечером родители поссорились из-за денег (из-за чего же еще!), и Джимми слышал из спальни, как что-то со звоном разбилось об пол. Сейчас он закрыл глаза и вспомнил пьесу, свое любимое место, когда Питер, раскинув руки, обращается ко всем зрителям, мечтающим о Нетландии: «Верите ли вы в фей, мальчики и девочки? Если верите, хлопните в ладоши! Не дайте Динь умереть!» И Джимми тогда вскочил с кресла, дрожа от волнения, свел ладони и закричал: «Да!» – искренне веря, что оживляет Динь-Динь и спасает все, что есть в мире главного и волшебного.
– Натан, фонарик у тебя?
Джимми открыл глаза, возвращаясь к реальности.
– Натан! – повторила Вивьен. – Нам нужен твой фонарик.
– Я уже свечу, – сказал рыжеволосый кудрявый мальчик с загипсованной ногой. Он сидел на полу, направив фонарик на парус.
– Ах да, – сказала Вивьен. – Ну тогда… хорошо.
– Но мы ее почти не видим! – возразил другой мальчик, который, уперев руки в бока, тянул шею и через очки щурился на парус.
– Если Динь-Динь будет не видно, у нас ничего не получится, – объявил мальчик, играющий капитана Крюка.
– Ее будет видно, – решительно ответила Вивьен. – Убеждение – великая сила. Если мы все скажем, что видим фею, зрители тоже ее увидят.
– Но мы же ее не видим!
– Да, но если мы скажем, что…
– Вы хотите, чтобы мы врали?
Вивьен подняла глаза к потолку, ища слова для объяснения. Дети заспорили между собой.
– Извините, – сказал Джимми от двери. Никто его не услышал, и он повторил громче. – Извините!
Все повернулись к нему. Вивьен тихонько ахнула и тут же нахмурилась. Джимми было немного приятно, что он выбил ее из колеи, показал, что не она все в жизни решает.
– Я просто подумал, что, если взять фотографический отражатель? Это та же лампа, только мощнее и с зеркалом.
Дети – они и есть дети: никто не испугался и даже не удивился, когда незнакомый человек вошел и с середины включился в разговор. Некоторое время стояла тишина, пока маленькие актеры обдумывали его слова, потом они зашушукались, и, наконец, один мальчик, подпрыгивая от волнения, выкрикнул:
– Да!
– Отлично! – подхватил другой.
– Но у нас нет отражателя, – сказал угрюмый мальчик в очках.
– Я могу его добыть, – сказал Джимми. – Я работаю в газете, и у нас их полно.
Дети снова взволнованно загалдели.
– Но у нас не получится похоже на фею, она же должна летать и все такое, – снова встрял маленький пессимист в очках.
Джимми выступил из дверного проема в комнату. Все дети разом повернулись к нему. Вивьен нахмурилась и закрыла книгу. Джимми заговорил, не обращая на нее внимания:
– Получится, если светить откуда-нибудь с высоты. Да, сработает, только надо все время следить, чтобы луч был направлен сверху. И еще хорошо бы его сфокусировать. Может быть, взять воронку…
– У нас ни у кого роста не хватит. – Снова тот же мальчик в очках. Джимми поймал себя на том, что чувствует к нему растущую неприязнь. Нехорошо, все-таки это ребенок, тем более сирота.
Вивьен слушала обсуждение с каменным лицом, явно желая, чтобы Джимми вспомнил ее слова и просто исчез. Однако он не мог уйти: ему так ясно виделась будущая фея, а в голове рождались все новые мысли, как сделать еще лучше. Если поставить в угол лестницу… или привязать отражатель к швабре и двигать ею, как удочкой…
– Я это сделаю, – сказал он внезапно. – Я буду управлять светом.
– Нет! – проговорила Вивьен, вставая.
– Да! – закричали дети.
– Это невозможно. – Вивьен пригвоздила его ледяным взглядом.
– Можно! Нужно! Обязательно! – послышалось со всех сторон.
Тут Джимми приметил сидящую на полу Неллу. Она помахала ему рукой и с гордым собственническим видом посмотрела на других детей. Разве можно тут было сказать «нет»? Джимми глянул на Вивьен, виновато-беспомощно развел руками, потом широко улыбнулся детям.
– Решено. Я участвую в постановке. Итак, у вас есть новая Динь-Динь.
Позже трудно было в это поверить, но, предлагая играть Динь-Динь в больничной постановке, Джимми не думал, даже отдаленно, о свидании, которое должен назначить Вивьен Дженкинс. Он просто представил, как здорово можно изобразить фею с помощью фотографического отражателя. Долл восприняла все иначе.
– Ой, Джимми, какой же ты умница, – сказала она, взволнованно затягиваясь сигаретой. – Я знала, ты что-нибудь придумаешь.
Джимми принял похвалу и не стал ее разубеждать. Все последнее время она была очень счастлива, и он радовался, видя прежнюю Долл.
– Я все думаю о море, – сказала она как-то вечером, когда Джимми пробрался к ней через окно кладовой и они лежали рядом на ее узкой продавленной кровати. – Можешь вообразить нас, Джимми? Как мы будем стареть вместе, а дети и внуки будут навещать нас на своих летающих авто? Мы сможем поставить такую скамейку-качели на двоих. Как по-твоему, малыш?