/ «Ну и что за вред ей будет, если она против своей воли наденет платок?» / «Ей-богу, я это не обсуждаю. Вы мне сказали назвать мотив». / «То есть ты, подлец, для того чтобы твоя собственная дочь была довольна, подговариваешь полицию побить в дверях этих верующих, послушных воле Аллаха девушек и, издеваясь над ними, подталкиваешь их к самоубийству?» / «Мотивы моей дочери – это в то же время мотивы многих других турецких женщин». / «Пока девяносто процентов женщин носят платок, что за мотивы у каких-то других артисток, я не понимаю. Ты, подлый тиран, гордишься тем, что твоя дочь раздевается, но заруби себе на носу: я не профессор, но на эту тему читал больше, чем ты». / «Пожалуйста, не направляйте на меня пистолет, уберите его, вы нервничаете, а потом, если он выстрелит, будете жалеть». / «О чем мне жалеть-то? Я ведь, собственно, затем и ехал два дня сквозь снег, в жуткую погоду, чтобы прикончить неверного. Священный Коран говорит, что убийство тирана, притесняющего верующих, дозволено. Я вновь даю тебе последний шанс, потому что мне все же тебя жалко: назови хоть одну причину, по которой девушки в платках должны оголиться и которую примет твоя совесть, тогда, клянусь, я тебя не убью». / «Если женщина снимет платок, она займет в обществе более достойное, более уважаемое место». / «Наверное, речь идет о твоей дочери, которая хочет стать артисткой. Однако платок, напротив, спасает женщину от приставаний, от изнасилования, от унижения и позволяет ей чувствовать себя спокойнее, когда она выходит на люди. Как указывают многие женщины, ставшие носить чаршаф, среди которых и бывшая танцовщица Меляхат Шандра, исполнявшая танец живота, это спасает женщину от положения несчастной вещи, возбуждающей животные чувства у мужчин на улице, стремящейся превзойти других женщин в привлекательности и потому постоянно делающей макияж. Как указывает американский профессор-негр Марвин Кинг, если бы знаменитая актриса Элизабет Тейлор последние двадцать лет носила чаршаф, то не попала бы в сумасшедший дом, стесняясь своей полноты, а была бы счастлива. Извините, учитель, можно спросить: почему вы смеетесь, учитель, мои слова смешны? (Пауза.) Говори, ты, подлый атеист, над чем ты смеешься?» / «Уважаемый молодой человек, поверьте, я не смеюсь, а если уж и смеюсь, то оттого, что нервничаю!» / «Нет, ты смеялся осознанно!» / «Уважаемый молодой человек, душа моя полна сострадания к несчастьям нашей страны, таким, как твои, как жалобы девушек в платках, к молодым людям, которые терпят унижения». / «Не подлизывайся понапрасну! Я вовсе не страдаю. А вот ты сейчас будешь страдать за то, что смеялся над девушками, покончившими с собой. Судя по тому, что ты смеешься, ты даже не собираешься раскаиваться. Раз так, я тебе сейчас сразу проясню ситуацию. Исламский суд борцов за веру давно осудил тебя на смерть, решение было принято единогласно пять дней назад в Токате, а меня отправили исполнить его. Если бы ты не смеялся, если бы раскаялся, может быть, я простил бы тебя. А теперь возьми этот лист, читай приговор… (Пауза.) Не плачь, как баба, громко читай, давай, бесчестный ты человек, или же я немедленно убью тебя». / «„Я, профессор-атеист Нури Йылмаз…“ Уважаемый молодой человек, я не атеист…» / «Давай читай». / «Молодой человек, пока я буду читать, вы меня убьете?» / «Если ты не будешь читать – убью. Ну, давай читай». / «„Будучи орудием тайного плана по превращению мусульман светской Турецкой Республики в рабов Запада, лишению их чести и веры, я так мучил религиозных, верующих девушек за то, что они не снимают платок и не нарушают предписаний Священного Корана, что в конце концов одна девушка-мусульманка, не выдержав страданий, покончила с собой…“ Уважаемый молодой человек, если позволите, здесь я возражаю; пожалуйста, сообщите это комиссии, которая вас прислала.
Эта девушка повесилась не потому, что ее не пускали учиться, не из-за того, что у нее был строгий отец, а, как сообщило нам Национальное разведывательное управление, из-за любовных страданий, как ни жаль». / «В предсмертной записке об этом ни слова». / «Я говорю это, рассчитывая на помилование, молодой человек, – пожалуйста, опустите пистолет – после того как эта неопытная девушка, не выйдя даже замуж, неразумно отдала свою невинность одному полицейскому на двадцать пять лет старше ее, этот человек сказал, что он, к сожалению, женат и вовсе не собирается жениться на ней…» / «Замолчи, бесстыжий. Это делает твоя шлюха-дочь». / «Не делай этого, сынок, не делай. Если ты меня убьешь, то и твое будущее будет омрачено». / «Скажи: „Я раскаялся!“» / «Я раскаялся, сынок, не стреляй». / «Открой рот, я засуну тебе пистолет… Сейчас ты нажми на курок над моим пальцем. Сдохнешь как безбожник, но, по крайней мере, с честью». (Пауза.) / «Сынок, посмотри, до чего я дошел, в таком возрасте плачу, умоляю, жалею не себя, а тебя. Жаль твою молодость, ты же станешь убийцей». / «Тогда сам спусти курок! И узнай сам, какая это боль – самоубийство». / «Сынок, я мусульманин, я против самоубийств!» / «Открой рот. (Пауза.) Не плачь так… Тебе раньше совсем не приходило в голову, что однажды придется дать ответ? Не плачь, а то выстрелю». / (Издалека голос пожилого официанта.) «Сударь, хотите принесу чай на ваш стол?» / «Нет, не надо. Я уже ухожу». / «Не смотри на официанта, читай продолжение своего смертного приговора». / «Сынок, простите меня». / «Читай, я сказал». / «Я стыжусь всего того, что сделал, я знаю, что заслужил смерть, и для того, чтобы Всевышний Аллах простил меня…» / «Давай читай…» / «Уважаемый молодой человек, оставь старика ненадолго, пусть он поплачет. Оставь, я хочу подумать в последний раз о жене, о дочери». / «Подумай о девушках, над которыми ты издевался. У одной случилось нервное расстройство, четверых на третьем курсе выгнали с учебы, одна покончила с собой, все заболели и слегли оттого, что дрожали у дверей, у всех жизнь пошла под откос». / «Уважаемый молодой человек, я очень раскаиваюсь. Но подумай, разве тебе стоит становиться убийцей, убив такого, как я?» / «Ладно. (Пауза.) Я подумал, учитель, слушай, что мне в голову пришло». / «Что?» / «Для того чтобы тебя найти и исполнить смертный приговор, я два дня без толку бродил по этому убогому Карсу. И когда, решив, что не судьба, я купил обратный билет в Токат и в последний раз пил чай…» / «Сынок, если ты думаешь, убив меня, сбежать из Карса на последнем автобусе, то дороги закрыты, шесть автобусов отменили, потом не жалей». / «Я как раз об этом думал, когда Аллах прислал тебя в эту кондитерскую „Йени хайят“. То есть если Аллах тебя не прощает, мне тебя прощать, что ли? Говори свое последнее слово, читай „Аллах велик“». / «Сядь на стул, сынок, это государство всех вас поймает, всех вас повесит». / «Молись». / «Успокойся, сынок, подожди, присядь, подумай еще. Не спускай курок, подожди. (Звук выстрела, грохот падающего стула.) Не надо, сынок!» (Еще два выстрела. Тишина, стон, звуки из телевизора. Еще один выстрел. Тишина.)
Когда Ипек оставила Ка у дверей делового центра «Халит-паша» и вернулась в отель, он поднялся по лестнице на второй этаж, но не пошел сразу в губернское отделение Партии благоденствия, а остался среди безработных, подмастерьев и прочих, слонявшихся без дела по коридорам.