– Отсюда, Анка, тебе будет видна вся Болгария, – сказал Младен, первым бросая в могилу горстку земли. – Смотри на нее, орлица моя! Слушай песни весеннего ветра над родною Планиной, шум зеленых лесов в ущельях, говор прозрачных звонких потоков... А как всколыхнется Планина, задрожит земля, знай: жив твой Младен, живы твои ясные соколы-гайдутины! Это они с саблями и самопалами в руках снова кинулись в бой за свободу любимой Болгарии!.. Так ли я говорю, братья?..
– Так, так, воевода! Так, отец наш! – откликнулись гайдутины.
– Ну, прощайтесь! Пусть спит вечным сном наша мать!
На вершине быстро вырос могильный холмик. Гайдутины повытаскивали из-за поясов пистолеты, и горную тишину разорвал гром выстрелов. Постояли немного молча и начали потихоньку спускаться вниз.
– Тате, пойдем, – позвала Златка, тронув отца за рукав.
– Идите. Я приду потом, – тихо ответил воевода.
Он стоял простоволосый, без шапки, смотрел вдаль, где небо сливалось с горами. В сухих покрасневших глазах не было слез – только глубокая скорбь и острая боль.
Всем было понятно, что воевода хочет остаться наедине с дорогой могилой.
Арсен обнял Златку за плечи и повел с горы. Когда отошли до первого крутого уступа, оглянулся. На вершине, кроме воеводы, остался также и Сафар-бей. На фоне ярко-голубого неба четко вырисовывались две темные неподвижные фигуры...
Только к вечеру спустились Младен и Сафар-бей в стан. Никто не знал, что было там между ними, о чем они говорили. Пройдя хижины, Сафар-бей подошел к обрыву и сел на холодный, заснеженный камень. Было печальным и горестным выражение его бледного, утомленного лица, скорбно опущены плечи.
– Драган, пошли людей – пусть проводят до Сливена, – коротко приказал воевода.
– А как... – Драган хотел спросить, завязывать ли снова глаза Сафар-бею, но промолчал. Что-то неуловимое во взгляде, которым смотрел воевода на сына, удержало его. Но Младен понял своего молодого друга.
– Нет, нет, повязки не надобно! – сказал поспешно. – Не надо... Я верю... Не сможет он привести янычар на могилу своей матери...
ФИРМАН
1
Гамид сидел в комнате Сафар-бея на мягком миндере и со злорадством смотрел на исполосованную батогами спину бая Станко, подвешенного за вывернутые руки к потолку. Напротив замерли в ожидании приказа янычары – Кагамлык и великан Абдагул.
– Ты уже старый, бай Станко, а ведешь себя, как неразумный подросток. Ай-ай-ай! – произнес Гамид спокойно. – Твое упрямое молчание свидетельствует не в твою пользу. Неужели тебе так хочется, чтобы мы переломали тебе ноги, вырвали язык и выжгли глаза? Не вынуждай нас делать это. Скажи, куда делся Сафар-бей?
– Не знаю, ага, – прохрипел бай Станко.
– Но ведь следы ведут на твой двор, мерзкий гяур! Как же ты можешь не знать?
– В который раз говорю: аллах свидетель, не знаю, куда делся Сафар-бей.
– Тогда говори, где искать Якуба? Не будешь же ты лгать, что незнаком с этим разбойником!
– Впервые слышу это имя.
– Не говори глупостей! Якуб вечером зашел к Сафар-бею с улицы. Его видел аскер Кагамлык. Но оттуда он не выходил. Не трудно догадаться, какой дорогой разбойник или разбойники, выкрав агу, покинули дом. Тут не обошлось без твоей помощи, старая собака!
– И все же я не знаю никакого Якуба, провалиться мне в пекло, если вру!..
Гамид потерял терпение. Он крикнул:
– Абдагул, всыпь этому ишаку еще! Может, он поумнеет и вспомнит то, о чем с таким упрямством старается забыть!
Верзила Абдагул вышел на середину комнаты, смахнул рукавом пот со лба. Вновь засвистел батог. Страшная боль исказила лицо старого болгарина.
Вновь засвистел батог. Страшная боль исказила лицо старого болгарина.
– Изверги!.. – прошептал несчастный. – Сил больше нет терпеть...
Гамид подал знак прекратить пытку.
– Ну, говори!
– Дайте воды.
Кагамлык поднес к запекшимся, обкусанным губам старика кружку воды. Бай Станко с жадностью припал к краю. Утолив жажду, помолчал. Затуманенным взором смотрел на мрачное сытое лицо спахии.
– Я жду, – процедил Гамид. – Куда делся Сафар-бей?
Станко сплюнул из разбитого рта кровь, отрицательно качнул головой. Лицо его распухло от побоев, туго связанные руки одеревенели. Он терял последние силы. Если бы не веревка, которой он был подвязан к потолку, он не устоял бы и минуты на ногах.
– Я его... в глаза не видал, ага.
– Брешешь! Ты с Якубом выкрал его!
– Клянусь, я не имею чести быть знакомым ни с каким Якубом!
– Невелика честь знаться с разбойником... Да не крути: ты превосходно знаешь Якуба! Скажи только, где он? Куда вы дели Сафар-бея?
– Напрасно пытаешь меня, ага. Мне ничего не известно ни о Сафар-бее, ни о Якубе...
Тихий, спокойный ответ Станко вконец разозлил Гамида.
Проклятый гяур! В чем только душа держится, а правды не говорит! Но он развяжет язык упрямому гайдутину! Должен развязать и допытаться, куда делся Сафар-бей, даже если пришлось бы замучить до смерти не одного, а тысячу болгарских собак! На это у Гамида были серьезные причины.
О таинственном исчезновении Сафар-бея он узнал сегодня утром, вернувшись из Загоры от беглер-бея. Известие ошеломило спахию. Несмотря на то что почти год между ними были напряженные, даже враждебные взаимоотношения, Гамид не спускал глаз с молодого аги и очень волновался, когда тому приходилось сталкиваться с опасностью. Дело в том, что Гамид был очень суеверен. А много-много лет назад, когда он с детьми воеводы Младена подъезжал к Загоре и, уставший, отдыхал на камне у дороги, к нему неслышно, как тень, подошла старая цыганка. Ее тусклые черные глаза впились в его лицо.
«Позолоти руку, добрый ага, и я расскажу все, что случилось с тобой в жизни», – прокаркала старуха.
Гамид хотел было прогнать ее, но цыганка отгадала его намерение и вцепилась смуглыми скрюченными пальцами в рукав:
«Не прогоняй, ага!.. Вокруг тебя кровь, много крови. Мрачные думы бороздят твое чело... Я не буду говорить о былом... Позолоти, красавчик, руку, и я поведаю тебе, что ожидает тебя впереди. Не пожалей для бедной цыганки куруша...»
Гамид заколебался. Будущее его пугало. Сказанные цыганкой наугад слова о крови заставили его вздрогнуть. Может, и вправду старая ведьма провидит будущее?
Он вытащил из кармана куруш. Цыганка с жадностью схватила монету, запрятала в густые складки пестрого одеяния. Быстро разложила карты.
«Будущее твое светло, добрый ага, – снова прокаркала она. – Выпадает тебе богатство и длинная дорога. И почет, и уважение. Ожидал тебя тяжелый удар, но ты счастливо избежал его. А еще имеешь ты большой интерес в детях. Они не кровные, не родные тебе, ага, но тесно связаны с твоей судьбой. Настолько тесно, что я даже боюсь говорить...»
«Говори, старая!..» – прикрикнул встревоженный Гамид.
«Позолоти руку, счастливчик!»
Он бросил еще одну монету. Цыганка посмотрела на него тусклым взором, проскрипела:
«Далеко стелется твоя дорога, счастливчик. И все время рядом с тобой идут по ней двое. То они отходят от тебя, то снова приближаются: дороги ваши пересекаются, как морщины на моем лице. И вот что дивно: даже смерть твоя зависит от смерти одного из них...»
Гамид посерел. Голос его задрожал:
«Тех детей?»
«Тех, что сопутствуют тебе, ага.