Женщина-доктор спросила, что со мной. А Руэн повторил: «Скажи ей, кто я». Я и сказал. Она заинтересовалась Руэном, а тот, наверное, встречал ее раньше, потому что кое-что рассказал мне о ней: она хорошо играет на пианино, ее отец китаец, хотя она никогда его не знала, а у ее мамы было много проблем.
Когда она уходила, у Руэна было такое странное выражение глаз, как у Вуфа, когда он видит Руэна. В них мелькала тревога. Страх. Я спросил, что случилось, но он ответил, что все хорошо, и начал задавать множество вопросов об Ане и о любви. К тому времени меня уже тошнило от вопросов, и я злился из-за того, что мне приходится оставаться в клинике, хотя нездорова мама, а не я, и никто меня не забирал. Но я ответил на его вопросы, хотя они показались мне очень странными.
– Как чувствуют любовь?
– Тебе надо спросить об этом у девочки. – Но тут подумал о маме, о том, как я ее люблю, и добавил: – Для человека, которого любишь, ты готов на все. – Потом долго смотрел на него и наконец-то все понял. – Ты любишь Аню.
– Будь уверен, не люблю.
– Любишь. – Я рассмеялся. – Ты в нее втюрился.
Я ощущал огромное удовольствие, получив возможность поквитаться с ним за то, что он безжалостно дразнил меня, твердя, будто я втюрился в Кейти Макинерни, а я всего лишь позволил ей класть свои вещи в мой шкафчик.
Руэн разозлился, исчез так быстро, что раздался хлопок, а я смеялся, пока не заснул.
Когда проснулся, уже стемнело. Крыши домов на противоположной стороне улицы на фоне неба выглядели зигзагообразной спиной динозавра. Я знал, что Руэн в палате, потому что очень замерз, прямо-таки превратился в мороженую сосиску, хотя на дворе май, а он иногда такое устраивает. Все волосики на руках стояли дыбом. Я спросил:
– Что теперь, придурок?
Он вышел из тени у окна.
– Я хочу, чтобы ты рассказал Ане обо мне все.
Я резко сел.
– Так я прав? Ты действительно втюрился в эту даму, Руэн?
И неожиданно вспомнил о своем отце. Мысленным взором увидел его лицо, расплывчатое, с синими, как у меня, глазами. Так говорила мама. Потом увидел полисмена, он медленно поворачивался ко мне, на его лице одновременно читались злость и испуг.
Руэн хмуро смотрел на меня. Я вырвался из грезы и встретился с ним взглядом.
– Хорошо, Руэн. Я расскажу ей о тебе. Тебя это осчастливит?
Он едва заметно кивнул, словно не хотел шевельнуть головой, и исчез, а я подумал: «Ну и псих».
Эту ночь я провел в клинике, а утром пришла Аня и сообщила, что я могу повидаться с мамой. Сегодня она улыбалась еще чаще, хотя глаза наполняла грусть, и она надела черные квадратные очки. Я не сообщил ей, чего хотел от меня Руэн, потому что мне не терпелось увидеть маму.
– Как ты сегодня, Алекс? – спросила она, когда мы вышли из палаты.
– Я придумал новый анекдот. Как заставить ленивого стоять?
Аня пожала плечами.
– Украсть его стул.
Она рассмеялась, хотя анекдот, похоже, не показался ей смешным.
– Готова спорить, тебе не терпится увидеть маму, – произнесла она, и я кивнул.
– Возможно, сегодня она будет выглядеть не так, как всегда. Это ничего?
Я мог только порадоваться, поэтому широко улыбнулся, и мы двинулись дальше. Шли и шли, сворачивая из одного длинного коридора в другой. Я уже думал, что у меня отвалятся ноги, но мы наконец-то добрались до маленькой комнаты, в которой на белой кровати лежала мама.
Когда я вошел, она даже не посмотрела на меня. Просто лежала с белыми повязками на запястьях и трубочкой, которая втыкалась ей в предплечье. Лицо было таким, будто кто-то взял ластик и стер с него маму. Потом она повернула голову и улыбнулась мне. Лицо сразу же осветилось, и волосы стали желтыми с черными корнями, и глаза сменили цвет с серого на небесно-голубой, и даже татуировки на руках и шее прибавили яркости. Кто-то вытащил кольцо из ее носа, и я это одобрил, потому что с этим кольцом она выглядела, как бык. Я хотел спросить, убрали ли заодно и другое кольцо, с языка, но не стал.
– Привет, любовь моя, – произнесла мама, когда я подошел к кровати. Голос у нее сел. Я немного нервничал из-за возможного появления Руэна. – Наклонись ко мне, Алекс.
Я наклонился, и она протянула руки и обняла меня. Я почувствовал, какие они холодные и худые.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Бывали дни и получше, – ответила она после долгой, долгой паузы и улыбнулась, но глаза оставались влажными и маленькими. – Как ты?
– Здесь нет телика.
– Безобразие! Ты посмотришь телик, когда вернешься домой.
– Да, но я столько пропущу. – И я, загибая пальцы, стал перечислять программы.
Мама молча смотрела на меня.
– Как лающая подставка для ног?
– Вуф в порядке, – ответил я. – Хотя, кто его кормит, мама? Он не голоден?
На лице мамы отразилась тревога. Тут Аня подошла к кровати и коснулась пальцами руки мамы.
– Я Аня Молокова, – произнесла она, голос вдруг стал успокаивающим и добрым. – Консультант из Макнайс-Хауса. Я здесь, чтобы заботиться об Алексе.
Я хотел сказать, что это ложь, потому что Аня не готовила мне пиццу или лук на гренке. Мама кивнула. Я пододвинул стул к ее кровати, сел, она подняла руку и взъерошила мне волосы.
– Синди, я знаю, что вас продержат здесь еще несколько недель.
– Правда?
– Я бы хотела, чтобы Алекс какое-то время провел в моей клинике, я могла бы обследовать его.
Мамино лицо напряглось.
– Обследовать на предмет чего?
Аня посмотрела на меня.
– Может, нам лучше обсудить это наедине?
– Нет! – возразила мама. – Речь о нем, поэтому он должен присутствовать.
Аня тоже села рядом с кроватью, сняла черные очки, протерла их подолом белой рубашки.
– В свете последних событий я думаю, у Алекса, вероятно, заболевание, которое требует продолжительного и всестороннего обследования. Полагаю, пребывание в Макнайс-Хаусе в его интересах.
– Там же лечат чокнутых, – произнесла мама.