Урсула широко улыбнулась мне, протянула руку и крепко пожала впервые после собеседования. Натянутость отношений психологов и психиатров общеизвестна, учитывая различия в наших подходах к лечению пациентов, но я предположила: ее телефонный звонок свидетельствует о том, что трения, если они и возникли на моем собеседовании, остались в прошлом. Затем она повернулась к Майклу, который стряхивал капли с зонта и ставил его на стойку.
– Аня, это Майкл, социальный работник Алекса. Закреплен за ним муниципалитетом.
Тот улыбнулся.
– Кто-то же должен помочь мальчику.
Несколько мгновений Урсула смотрела на него, а потом перевела взгляд на меня.
– Майкл введет вас в курс дела. Мы встретимся позже и обговорим тактику лечения. – Она кивнула Майклу и ушла.
Тот протянул мне руку.
– Спасибо, что приехали в свой выходной день.
Я хотела объяснить ему, что это не просто выходной день, а годовщина смерти моей дочери, но в горле вдруг возник комок. Я склонилась над стойкой, чтобы расписаться в регистрационной книге.
– Знаете, мы уже встречались, – вдруг произнес Майкл.
– Правда?
Он записал свое имя, а вместо росписи поставил какую-то завитушку.
– На конференции детских психиатров в Дублине в 2001 году.
Шесть лет назад. Я не помнила его. Видела, что он мускулистый и широкоплечий, с серо-зелеными глазами, которые смотрели очень уж пристально. Предположила, что ему под сорок, и в нем уже чувствовалась усталость, которую я столько раз замечала в социальных работниках, а в его мимике, жестах, сухой улыбке просматривался цинизм. Хрипотца в голосе выдавала курильщика, а покрой костюма и давно не чищенная обувь говорили о том, что детей у него нет. Спутанные длинные светлые волосы падали на воротник, но запах геля для волос подсказал мне, что сделано это намеренно.
– А что социальный работник делал на конференции детских психиатров? – Я повернулась к коридору, который вел к моему кабинету.
– Психиатрия – моя первая профессия. После того, как я какое-то время готовился стать священником.
– Священником?
– Семейная традиция. Между прочим, ваш доклад мне понравился. «Предложения по изменению подходов к лечению психозов в Северной Ирландии», правильно? Меня поразила страсть, с какой вы предлагали изменить ситуацию.
– Изменить ситуацию – это излишне честолюбиво, – заметила я. – Но я действительно хочу, чтобы подход к лечению психозов у детей и подростков изменился.
– И как?
Я откашлялась, почувствовав возвращение прежней воинственности.
– Думаю, мы упускаем слишком много симптомов психозов и даже ранней стадии шизофрении, оставляя этих детей без внимания и даже позволяя им причинять себе вред, тогда как лечение обеспечило бы им нормальную жизнь. – Мой голос начал дрожать. В голове у меня Поппи одним пальцем играла на нашем кабинетном рояле, подпевая в такт мелодии. Когда я взглянула на Майкла, то заметила, что он смотрит на мой шрам. Подумала: «Не следовало мне забирать волосы наверх».
Мы подошли к моему кабинету.
Мы подошли к моему кабинету. Я попыталась вспомнить код, который неделей раньше дала мне секретарь Урсулы, Джош. Потом я несколько секунд нажимала заветный номер. Когда повернулась к Майклу, то увидела, что он оглядывает коридор, а на лице застыла настороженность.
– Никогда не бывали в Макнайс-Хаусе? – как бы невзначай спросила я.
– Бывал. Боюсь, слишком часто.
– Не нравится это заведение?
– Психиатрические клиники не по мне. Особенно для детей.
Я открыла дверь. Он улыбнулся.
– Не в лоб, так по лбу?
В кабинете Майкл стоял, пока я не указала на два кресла с мягкими спинками и предложила ему что-нибудь выпить. Он отказался. Я налила себе травяной чай и села. Майкл по-прежнему стоял, смотрел на рамку с одной фразой, висевшую на стене рядом с книжным шкафом.
– Подозрительность часто создает предмет своих подозрений, – прочитал он.
– Это Льюис, – объяснила я. – Из «Писем Баламута»
[8]. Вы читали?
– Да. – Его лицо дернулось от одного только вида моего травяного чая. – Любопытно, почему вы сочли необходимым заключить данную фразу в рамку и повесить на стену?
– Полагаю, эта фраза очень уместна в работе психиатра.
Майкл сел.
– У меня есть футболка с такой надписью.
Последовала пауза: он доставал из брифкейса папку. На лицевой стороне я прочитала: «Алекс Брокколи».
– Алексу десять лет. – Голос Майкла потеплел. – Он живет в одном из беднейший районов Белфаста с матерью, ее зовут Синди. Ей двадцать пять лет, она воспитывает сына одна. Жизнь ей выпала трудная, но это тема для другого разговора. Вы знаете, что она недавно попыталась покончить с собой?
Я кивнула.
– А где отец Алекса?
– Неизвестно. В свидетельстве о рождении Алекса имени отца нет. Синди не выходила замуж и отказывается говорить о нем. Похоже, он не играет особой роли в жизни мальчика. Алекса очень тревожит здоровье его матери. По отношению к ней он ведет себя как отец, демонстрируя все признаки психологической травмы, которую вызывает у детей попытка родительского суицида.
Майкл развернул папку ко мне, открыв на странице с выписками из заключений нескольких детских психиатров, которые консультировали Алекса.
– Беседы с матерью и учителями выявили множество психопатических эпизодов, включая и насилие по отношению к учительнице.
– Насилие?
Майкл вздохнул, неохотно пояснив:
– Он внезапно ударил учительницу во время вспышки эмоций. Заявил, будто его спровоцировал другой ребенок, а учительница не стала раздувать скандал, но мы все равно зарегистрировали случившееся.
Быстрый просмотр записей убедил меня, что у Алекса все признаки классического случая РАС – расстройств аутистического спектра, – включающие конкретное мышление, предрасположенность к неправильной трактовке ситуаций, вспыльчивость, язык, слишком сложный для его возраста, отсутствие друзей и эксцентричность.