Вирнулса я к весильной лотке где миня дажидалса Харон высокий такой уротливый стаит руки на пузи слажил и вид у ниво все та-койже натменный и при зрительный. Здарова Харон гаварю песа я там не встретил зато при нес тибе бошку ужастной женшчины надеюс сгодитца. И наказываю иму бошку и качяю ею перид ним. А он застывает. Хатите верьте хатите нет етат убльудок прям на маих глазах при врашчаитца в коменюку. И праламываит днишче лотки как статуй до самава пиздчанава дна тонит. И лотка иво тонит в месте с ним. Ну нихринаж сибе думаю ста ж аффигеть можна и кидаю бошку ужастной женшчины в воду. И на фига мине спрашиваица такая жызнь. И ваще пачиму era все праисходит са мной а ни с кемнебуть другим. Сел я на берижку и пригарюнилса. Проста выдалса ниудатчный день гаварю сибе ни визет так ни визет.
И тута я в роде как слухаю шум в сваем кормане. Дастаю запатую статуетку приглядываюс. И правда пахоже на лигужку тока у ниё типа крылыжки на спинке. Паглядел я на ниё паглядел на воду и думаю а и хрен с ним авось периплыву какнибуть. Но пришлос аставить на етом беригу валшебный даспех и новую керасу. Пояс с метчом я павесил на шею а ишшо етим поясом абвизал статуетку вашол в воду и паплыл. Носки перид етим не снял а в адин изних за сунул валшебный кинжял. Плавать я ни мостак но па сабачьи кто изнас ни умеит правда веть. В кантце кантцов до бралса до таво берига. И водитца в рике на вкус оказалас ничиво такшто я все-таки уталил сваю жажду. На том беригу астанавилса у балшой сколы где был мужык приковоный ципями. Арла и след прастыл. Правда и тчувак на сколе падох у ниво чевота в нутре рас пухло и вырвалос на ружу все вакрух заляпало. Можит рак а можит ишшо чивонибуть. Пахоже на ливер. Залатая статуетка все шибуршалас в кормане. Ващето мине было нипанятно ета я в самом дели слухал галоса или проста мерешчилос аттаво што бошкой вдарилса. Но я все-таки паднес лигужку с крылыжками к уху и ета была балшая ашипка.
— Мой мальчик! До чего же это благородный поступок — вызволить меня из адских сфер. Мне даже не верилось, что телепатия Спящей Красавицы работает между мирами или что ты сюда доберешься. Я тебя недооценивал. Мог бы, впрочем, и догадаться, что ты легко сойдешь за тень, — ты ведь у нас никогда особенно не блистал, верно? А знаешь, я готов поклясться: эти породы — метаморфические, а не вулканические… Ну что ж, мой маленький Орфей, пора выбираться отсюда, пока ты не превратился в саловаренный столп или что-нибудь в этом роде. Предлагаю…
А я думаю зашибис ета ж аффигеть можна.
Мой первый — в…
— Ну и ну! Летательный нож — шарадист! Дружок, да как тебя угораздило им завладеть? Или как его угораздило завладеть тобой? Сказать по правде, чего я на дух не переношу, так это машин, которые дерзят и перечат… МОЛЧАТЬ!!!
Кинжял взял и задкнулси. Малчид таперь втряпотчку. А ета лигужка катору я диржу возли сваиво уха болше ни залатая. Ана сидит на маем плитче и пахожа на кошака с крылыжками и голос у ниё ужастно…
— Знакомый? — гаварид. — Да, мой мальчик, ты совершенно прав.
Ну нихринаж сибе сурпризики.
Прекращенный поиск… Запах соли и ржавчины. Кругом тьма, захороненная в основании, чтобы с глаз долой. Тьма бродит через свет и тень под звуки моря…
Я медленно просыпаюсь; я все еще погружен в грубые, примитивные мысли варвара. Сюда, в просторное, но загроможденное помещение, огибая края ставней, просачивается мягкий серый свет; он очерчивает зачехленную мебель и подпитывает мое пробуждающееся сознание, словно принял его за росток, пробивающийся через липкую глину.
Меня обвивают, словно веревки, холодные белые простыни. Дремотно ворочаюсь, пытаюсь устроиться поудобнее, но ничего не выходит. Я связан, я в ловушке, меня вмиг затопляет парализующий страх, и вдруг сна ни в одном глазу. Замерзший, в поту, сажусь в постели, вытираю лицо и озираюсь в сумраке и покое.
Открываю ставни. Тридцатью футами ниже море бьется о камни. Оставляю нараспашку дверь в ванную, чтобы, моясь, слышать этот неторопливый рокот.
Я завтракаю в скромном баре. Официанты длинными белыми тряпками протирают ближайшие столы. В воздухе кричат и барражируют чайки. В ту сторону выходят окна кухни, и птицам бросают обрезки. Мерцает белизна крыльев. Тряпки громко шлепают по столам. По пути сюда я зашел в комнату 306, посмотрел, нет ли для меня почты. Ничего. Внизу по-прежнему режут листовое железо.
Я долго пью последнюю чашку кофе.
Неспешно перехожу с одного бока моста на другой. Почти все траулеры сейчас держат по два аэростата воздушного заграждения. Некоторые аэростаты, похоже, заякорены прямо на морском дне. Там, где тросы встречаются с водой, на волнах покачиваются оранжевые буйки.
На ленч я взял сандвич и бумажный стаканчик чая и устроился на скамье с видом вверх по течению. Погода меняется, свежеет, небо постепенно затягивается тучами. Когда меня сюда прибило, стояла ранняя весна, а нынче лето уже почти на исходе. Мою руки в туалете на трамвайной остановке, сажусь в общий вагон и еду в ту секцию, где должна быть потерянная библиотека. Ищу и ищу. Осмотрел все встреченные шахты лифтов, но L-образной кабины и старого служителя так и не нашел. На мои вопросы все отвечают лишь равнодушными взглядами.
Поверхность моря сейчас серая, как небо. Тросы аэростатов натянуты чуть ли не до звона. Мои ноги гудят от бесчисленных ступенек. В грязное стекло верхних коридоров барабанит дождь. Сижу там, пытаюсь набраться сил.
В самом верхнем коридоре, темном и протекающем, нахожу под разбитым световым люком кучную стайку белых шариков. Они шероховатые и очень твердые на ощупь. У меня на глазах очередной мячик влетает в пробоину и падает на пол коридора. Я вытаскиваю из ниши поеденный молью стул, ставлю его под световой люк, забираюсь и просовываю голову в дырку.
Вдали виднеется рослый старик с седой шевелюрой. На нем гольфы, джемпер и кепка. Длинной тонкой битой он замахивается на что-то, лежащее у него под ногами. Ко мне по высокой дуге летит белый шарик.
— Эй, впереди! — кричит старик. Наверное, ко мне обращается. Он жестикулирует, а мячик падает возле светового люка и отскакивает. Старик снимает кепку, упирает руки в бока и глядит на меня. Я спрыгиваю со стула и нахожу винтовую лестницу наверх. Когда я появляюсь на крыше, старика и след простыл. Но зато там траулер, окруженный рабочими и чиновниками. Он лежит за поврежденной радиобашенкой, спущенные баллоны свисают с ближайших ферм. Они похожи на обломанные черные крылья. Льет дождь, дует сильный ветер. Вздуваются и блестят полы плащей и непромокаемых накидок.
Тусклый и сырой ранний вечер. У меня болят ноги, урчит в животе. Покупаю сандвич и съедаю его в трамвае. Меня ждет долгий и утомительный спуск по однообразной винтовой лестнице к старой квартире Эрролов. К тому времени, когда добираюсь до нужного этажа, ноги уже как чугунные. В безлюдном коридоре я себе кажусь вором-домушником. Иду, держа перед животом ключ от апартаментов, точно крошечный кинжал.
Внутри холодно и темно. Включаю несколько ламп. Снаружи пенятся серые валы, а комната наполнена запахом йода и соли. Закрываю ставнями окна и ложусь на постель. Собираюсь лишь минутку полежать, дух перевести, но засыпаю и возвращаюсь на болото, где невероятные поезда гоняют меня по узким туннелям. Наблюдаю за тем, как варвар шествует в преисподней, где вой и скрежет зубовный; я — не он, я прикован к стене, я взываю к нему… А он идет размашистым шагом, неся меч в опущенной руке… Я опять на крутящемся чугунном мосту, сквозь который течет река. Бегу и бегу под дождем, а ноги болят, болят…
Снова просыпаюсь, весь мокрый от пота, не от дождя. Мышцы ног сведены. Звенит звонок. Полуобморочно шарю в поисках телефона. Снова звонки, и я понимаю, что это в дверь.
— Мистер Орр? Джон?
Встаю с кровати и приглаживаю разлохмаченные волосы. В дверях стоит Эбберлайн Эррол в длинном темном пальто, ухмыляется, как озорная школьница.
— Эбберлайн? Здравствуй. Проходи, пожалуйста.
— Ну как ты, Джон? — Она властно вторгается в комнату, оглядывается, приподнимает голову и смотрит на меня. — Все в порядке?
— Да, спасибо. Что если я предложу твой же стул? — Затворяю дверь.
— Можешь мне предложить моего же вина, — говорит она со смехом, крутнувшись на одной ноге и взметнув полы пальто. Ко мне плывут запахи каких-то резких духов и крепких напитков. У нее поблескивают глаза. — Вон там. — Она указывает на полузакрытый белой простыней шкаф. — А я принесу бокалы. — Она идет на кухню.
— Ты вчера вечером так внезапно меня покинула, — говорю, открывая шкаф. Там полки, полки, полки. А на полках — бутылки с винами и кое-чем покрепче.
— Что? — возвращается она с двумя бокалами и штопором.
Я выбираю вино, не слишком старое и дорогое на вид.
— Я решил тут осмотреться, а когда вернулся, тебя уже не было.
Она вручает мне штопор. У нее озадаченное выражение лица.