До сих пор я ни разу не заходила в «Теско» по ночам, словно боялась разрушить магию места. Но мне нравится наблюдать. Иногда я думаю, что будет, если я застану кого-нибудь из знакомых — например, Одиннадцать Сорок — за тем же занятием. В два часа ночи кажется, что все возможно.
Вчера ночью было холодно и сыро. Я надела красное пальто, перчатки и шляпу. Я хожу быстро, потому что все время тренируюсь, и вообще, ночью расстояния, кажется, ведут себя по-другому, потому что прошло вроде бы совсем немного времени, а я уже подходила к стоянке для машин. Большой красный знак «Теско» над ней был словно восход солнца. Время от времени по дороге — две полосы в каждую сторону — медленно проезжали машины, и свет фар рассыпал алмазы по мокрому асфальту. Я увидела молодую пару, переходившую дорогу на светофоре напротив: крупный мужчина в джинсах и кожаной куртке, девушка в короткой юбке, майке-топике (несмотря на холод) и кроссовках на толстой подошве. Они, кажется, спорили. Я стояла в тени; когда они прошли под ярко горящей вывеской, я увидела лицо девушки, темное от косметики, словно негатив ее самой под волосами, залитыми неоновым светом. Это была Шерил.
Ни она, ни Джимми меня не заметили. Они говорили быстро, и резкие голоса бились о пустынный асфальт так, что я не могла разобрать слов. Я увидела, что Джимми схватил Шерил за руку, а она вырвалась — до меня донеслись слова «…не надейся, я больше не собираюсь…», но остальное утонуло в шуме подъезжающей машины. Машина тормозила. Шерил покачала головой. Я видела гневное лицо Джимми, желтое в свете уличного фонаря, губы шевелились. Шерил опять покачала головой, показывая на дорогу. Джимми сильно ударил ее по щеке. Звук долетел до меня на долю секунды позже — «хлоп-хлоп», словно издевательские аплодисменты. Я увидела человека в машине, притормаживающей у тротуара. Шерил прижала руку к лицу. Машина остановилась.
Думаю, мне не стоило вмешиваться. Как я уже сказала, терпеть не могу людей, которые лезут не в свое дело. Но, думаю, все дело было в ее лице — молодом, знакомом, таком храбром, совершенно нежданном под фонарями «Теско», и в том, как она изображает Бетт Дэвис, держа ручку вместо сигареты, и в ее фривольном смехе. А главное, я вдруг поняла, что у нее кроме меня есть и другие «завсегдатаи», — может, именно поэтому она так ценит мое общество, старается держаться безукоризненных манер и всегда называет меня «мисс Голайтли».
— Шерил! Нет!
Я рванулась вперед, не успев осознать, что делаю. На миг я увидела ее совершенно ясно — рот открыт буквой «О», глаза круглые. Джимми повернулся на мой крик, и в этот момент Шерил вырвалась от него и села в машину. Завизжали шины по мокрому асфальту. Я увидела ее в последний раз — она отворачивается, ладонь прижата к стеклу. Потом она исчезла, и я осталась наедине с Джимми.
На секунду я запаниковала. Потом разъярилась. Джимми уставился на меня. Вид у него был злой и растерянный. Он нагнул голову вперед, словно бык. Я хотела сказать ему что-нибудь резкое, ранящее, но не нашла слов. Все мои слова затупились. Мне вдруг захотелось плакать.
Мы смотрели друг на друга несколько секунд, он и я. Потом он засмеялся.
— Что ты тут делаешь?
Голос был нетвердый, и я поняла, что он очень пьян.
Вблизи он почему-то не казался таким страшным — похож на мальчишку, очень крупного и очень усталого. Мне показалось, что в красных глазах мелькнуло замешательство — он пытался сосредоточиться. Я подумала про машину, про то, как она вовремя появилась, как медленно ехала вдоль тротуара. Я подумала про бедную Шерил — ей нравился фильм «Красотка», пока она не открыла для себя «Дневную красавицу»,
и она все еще верит в хеппи-энды. Тот еще хеппи-энд, горько подумала я. Тот еще принц.
Принц пьяно сощурился.
— Так как тебя звать, дорогуша?
Я думаю, что слово «дорогуша» было последней каплей. Я ощутила такое презрение к этому человеку, что мне вдруг опять стало легко, я снова твердо знала, кто я. «Теско» в ложном розовом рассвете неоновой вывески казался самым большим, самым сверкающим кинотеатром мира. Я посмотрела Джимми прямо в глаза и удивилась, как могла Шерил — или кто угодно еще — его бояться.
— Меня зовутмиссГолайтли, — ответила я.
— Доброе утро, мисс Голайтли.
Я захвачена врасплох. Одиннадцать Сорок закончил завтракать и подошел к моему столику, захватив с собой чай и намереваясь сесть. Он впервые обращается ко мне по имени. Должно быть, я заметно растеряна, потому что он улыбается, словно извиняясь.
— Надеюсь, я не помешал.
— Помешал? — У меня странный, деревянный голос. — Я…
Я гляжу туда, где Шерил вытирает стол. Она, кажется, нас не замечает, но спина у нее неестественно напряжена, глаза слишком упорно смотрят вниз. Конечно, ей не догадаться, узнала ли я Одиннадцать Сорок в машине прошлой ночью; ей не догадаться, догадалась ли я.
Что до Одиннадцать Сорок, он невозмутим. Он не видел меня у дороги, поскольку держится так же вежливо и скромно, как обычно. По временам он теребит гвоздику в петлице, и это единственный знак, что ему, может быть, не по себе.
Я мажу маслом чайный кекс. Я не знаю, что сказать. Его лицемерие мне отвратительно.
— Ко мне должен кое-кто подойти, — запоздало говорю я.
— Ко мне тоже, — отвечает Одиннадцать Сорок.
Глаза у него синие — потрясающий контраст с белыми волосами. Кисти рук большие, хорошей формы. На левой руке — обручальное кольцо. За спиной у меня Шерил очень занята возней с бутылочками соуса на подносе. Я пытаюсь вспомнить, сколько лет назад я последний раз завтракала в обществе мужчины.
В доме престарелых «Поляна» мужчин всего человек шесть. Они в основном тихие, хотя мистер Бэннерман по временам проявляет скверный характер. Санитарки с ним справляются; они не обращают внимания на его похабные реплики. Правда, я все равно рада, что его комната не рядом с комнатой Полли; при виде его она иногда путается и называет его Луи. Я пытаюсь ей объяснить, что Луи давно нет в живых, но она качает головой и не верит. Думаю, это и к лучшему.
Я знаю, что никакой моей вины тут нет. Все это случилось так давно, когда мы еще были молоды. Луи было всего тридцать шесть, когда он умер; почти мальчишка. Я теперь даже не уверена, что он мне нравился. Надеюсь, что нравился, что мной двигала не банальная зависть старшей сестры к младшей. Он погиб тем же летом, дурацкий несчастный случай во время прыжка с парашютом над Экс-ле-Беном. Да, это был несчастный случай; многие молодые люди угрожают покончить самоубийством, когда их бросает девушка, и что бы там ни говорили, между нами все было далеко не так серьезно. Но Полли после этого так и не стала прежней.
Она все еще говорит о нем — в хорошие дни, выдумывает истории об их совместной жизни. Как они поженились, нарожали детей, состарились вместе. Она говорит сиделкам, что платье, которое я подарила ей на прошлое Рождество, на самом деле его подарок на годовщину свадьбы.
— Луи никогда не забывает про нашу годовщину, — говорит она, и в голосе слышится эхо прежней, жизнерадостной Полли. — Он бы пришел сегодня, но его вечно посылают в заграничные командировки.
Мой поджаренный хлеб остыл, размок от собственного пара и прилип к тарелке. Я доливаю в чай кипятка и добавляю молоко из кувшинчика, стараясь не глядеть на Одиннадцать Сорок, делая вид, что его тут вообще нет.
Но Одиннадцать Сорок вытаскивает бумажник и достает оттуда маленькую черно-белую фотографию. Он подталкивает ее ко мне по столу.
На фотографии Шерил выглядит лет на четырнадцать; худая, угрюмая девочка с длинными каштановыми волосами. Рядом стоит женщина — старая, коротенькая, приземистая; это может быть кто угодно. Мужчина, который улыбается прямо в объектив, — Одиннадцать Сорок. Глядя на фотографию, я наконец улавливаю сходство.
— Вы дедушка Шерил?
Мой голос глупо срывается, и пара за соседним столиком оборачивается и глядит на меня.
Он кивает.
— Она сбежала из дому в восемнадцать лет. Я ее долго искал. И стал приходить сюда каждую субботу, чтоб только ее увидеть. Надеясь до нее достучаться.
Так вот зачем он сюда приходит, говорю я себе. Одетый по-праздничному, с цветком в петлице, как поклонник.
— Мы с ней наговорили друг другу много лишнего. О чем потом жалеешь. Чего потом не исправить.
— Все можно исправить, — говорю я, потом вспоминаю про Луи и начинаю в этом сомневаться.
— Надеюсь. — Он допивает чай; магазинная радиоточка играет навязшую в зубах аранжировку темы Генри Манчини.
— Она сильно изменилась с тех пор, как познакомилась с вами, мисс Голайтли. Я думаю, это ей на пользу. Вы как-то смогли достучаться до нее, чего мне так и не удалось.
— Мы всего лишь беседовали о кино.
— Она мне все рассказала. Вчера ночью. — Его лицо — скорбная карта морщин. — Столько времени ушло впустую. Столько времени…
Он вздыхает.
— Вы знаете, она не хочет его бросать. Того парня, ради которого она ушла из дому, Джимми.