— На что похоже? — тревожно переспросила Мэри-Роуз.
— На то, какой я была раньше.
Наконец-то и Китти поняла.
У них на глазах с лицом Даяны творились какие-то загадочные перемены, и трудно было догадаться, что еще она хотела бы сказать, о чем думала. Кто может разгадать мысли человека в такой момент? Мэри-Роуз сумела.
— Но это не вы, — сказала она вдруг, поразив Китти.
Даяна удивленно вскинула на нее глаза, смутилась.
— Все в порядке, сейчас снимем.
— Вы столько трудились.
— Бог с ними, с моими трудами. Это ваш день. Хотите снять?
Даяна оглянулась на дочь.
— По-моему, тебе замечательно идет, ма, но решай сама.
Даяна усердно размышляла.
— Просто это… это мои прежние волосы, а лицо другое… это как-то неправильно.
— Сейчас исправим, — сказала Мэри-Роуз, стянула парик и обнажила лысую голову.
Даяна вздрогнула.
Контраст между лицом с макияжем и бледной кожей черепа бросался в глаза.
— Пустим в ход нашу волшебную кисточку, — прочирикала Мэри-Роуз. — Предупреждаю: будет щекотно.
Даяна улыбнулась, Таня и вовсе рассмеялась.
— Помочь?
Китти отступила еще на шаг и смотрела во все глаза, как Мэри-Роуз и Таня пудрят и подкрашивают лысую голову Даяны и все трое хохочут.
— Ну вот и закончили, — удовлетворенно заявила Мэри-Роуз, когда Таня на каталке повезла мать в актовый зал больницы, навстречу предстоящей свадебной церемонии, и дверь за ними захлопнулась. Медсестры спешили следом, радуясь, что в отделении для безнадежных больных состоится столь жизнеутверждающее событие.
— Сколько ей осталось? — спросила Китти.
— Несколько месяцев, наверное. — Мэри-Роуз принялась собирать свои инструменты.
— Как ты это делаешь? — Китти в изнеможении присела.
— Это нелегко, но не так уж и скверно… Раньше я не верила в брак. Мама с папой разошлись, когда я была ребенком, да они и никогда не ладили, так что хорошего примера я в детстве не видела. Но теперь мои подруги одна за другой выходят замуж и обычно просят меня сделать им прическу. Невесты всегда нервничают, больны они или здоровы. Тут главное понять, хотят ли они поболтать с парикмахером или предпочитают помолчать. Вся разница в том, что мои подруги волнуются, потому что это «навсегда». Им предстоит прожить с этим мужчиной всю жизнь. А Даяна грустит оттого, что ее «навсегда» такое недолгое. Но, когда я выйду замуж, я хотела бы, как Даяна, верить вопреки всему, верить в «навсегда».
Раз в неделю Мэри-Роуз привозила мать в город пообедать. Она поддерживала эту традицию, невзирая на состояние здоровья матери, и на этот раз выбрала торговый центр «Пауэрскорт», располагавшийся в георгианском особняке на Графтон-стрит. Когда-то там давали балы виконт Ричард Уингфилд, третий по счету носитель титула, и его жена Амелия, теперь горожане приходили сюда за покупками и вкусной едой. Посредине накрытого навесом внутреннего двора под балконами основного здания был устроен просторный ресторан. Где-то рядом негромко играло пианино. Китти, и так уже в тот день насмотревшейся на больных, пришлось сесть за стол с женщиной, чью речь почти не удавалось разобрать — одна сторона лица у нее была парализована. Переводчиком, как и в больнице, служила Мэри-Роуз. Китти пыталась объяснить ее матери, какие у нее планы на Мэри-Роуз, когда их разговор прервал громкий мужской голос.
— О нет! — тихо вскрикнула Мэри-Роуз, увидев на главной лестнице, ведущей в торговые ряды, Сэма с микрофоном в руках.
— Дамы и господа, минуточку внимания, прошу вас! — Он постучал по микрофону, и все затихли. — Я отниму у вас немного времени. Понимаю, что все вы пришли сюда отдохнуть, но тут находится важный для меня человек, и я хочу сказать ей кое-что очень важное.
Уже знакомая Китти волна приятного возбуждения прокатилась по толпе.
— Маргарет Посслуэйт, ты слышишь меня?
Мэри-Роуз застонала.
— Мэгги, ты тут? — настаивал Сэм.
Мать Мэри-Роуз подтолкнула ее под локоть, и рука девушки непроизвольно взметнулась в воздух, в то время как другой рукой она закрыла себе лицо.
— Вот она! — воскликнул Сэм. — Мэгги, я должен задать тебе вопрос перед всеми этими людьми.
Кто-то уже повизгивал от возбуждения, кто-то, наоборот, затаил дыхание, одни восторгались, другие насмешливо подмигивали. Сэм подал знак пианисту, тот заиграл «Лунную реку».
— Помнишь эту песню, Мэгги? Под нее мы танцевали на первом свидании.
Дружным вздохом отозвался на это прекрасное воспоминание ресторанный зал.
Сэм спускался по ступенькам, напевая первые строчки песни.
— Господи, господи! — причитала Мэри-Роуз. Ее мать засмеялась.
— С того первого танца на первом нашем свидании я знал, что хочу быть с тобой. А ты соблазняла меня меренге и ча-ча-ча, когда мы встречались в танцклубе молодых христиан.
Мэри-Роуз фыркнула и закрыла лицо руками, с трудом удерживаясь от смеха.
— Но сальса… — Он сделал выразительное движение бедрами, и все радостно приветствовали его. — Сальса, вот что меня добило. Тут уж я понял, что хочу провести всю жизнь с тобой.
Снова восторженные крики.
— Маргарет! — Он подошел вплотную к ним, прихватив по дороге розу с чужого стола, и под бешеные аплодисменты публики опустился на одно колено перед Мэри-Роуз. — Маргарет, мой Гекльберри, ты выйдешь за меня?
Лишь Китти сидела настолько близко, что расслышала фырканье: девушка изо всех сил сдерживала истерический смех.
— Да, — еле выдавила она, но толпа так шумела, что ее ответа никто не расслышал. Кто-то зашикал, другие подхватили, торговый центр затих.
Мэри-Роуз и Сэм только что не соприкасались носами.
— Я не расслышал! — заявил Сэм в микрофон и поднес его к губам девушки.
Та сердито глянула на него, но Сэм расплылся в умильной улыбке.
— Да! — сказала Мэри-Роуз в микрофон, и торговый центр «Пауэрскорт» взорвался.
Молодые люди обнялись, к ним уже спешил администратор ресторана с праздничным меню.
— Напитки за счет заведения, — посулил он.
— Круто вышло, — захихикала Мэри-Роуз, ее милое личико сияло. — Готова признать, Сэм, на этот раз ты был в ударе. Твой Гекльберри?!
Он пожал плечами, рассмеялся:
— Надо же было произвести впечатление на тещу. Привет, Джуди! — Он поцеловал «тещу» в лоб, и та сказала что-то, чего Китти не разобрала, а Сэм понял и рассмеялся.
Молодая женщина, которую Китти принимала за официантку, пока та стояла в стороне и наблюдала за ними, теперь подошла к столу.
— Можно присоединиться? — с веселой улыбкой спросила она. — Теперь уже можно?
— Разумеется! — Сэм оживился пуще прежнего. — Друзья, это Ифа. Она обедает сегодня с нами. Надеюсь, вы не против?
Мэри-Роуз несколько смутилась, но поспешила сгладить неловкость:
— Да, то есть нет, в смысле — нет, я не возражаю.
— Ифа, это Китти, приятельница Мэри-Роуз. Китти, нам надо будет переговорить, я вам кое-чего порасскажу. — Он подмигнул, и Китти, не устояв, расхохоталась. — Ифа, а это мой лучший друг и невеста, Маргарет Посслуэйт, она же Мэри-Роуз.
— Поздравляю. — Ифа, смеясь, перегнулась через столик, приобняла Мэри-Роуз, поцеловала.
«Невеста» как-то не очень обрадовалась такой фамильярности.
— Мы с Ифой познакомились примерно месяц тому назад на работе. Я подумал, самое время ввести ее в нашу компанию, — чуть смутившись, пояснил Сэм.
— Ну конечно. — Мэри-Роуз с трудом овладела собой.
— Я столько о тебе слышала! — Глаза у Ифы сверкали, она вовсю распускала хвост, стараясь всем понравиться.
— Ну, я… — запнулась Мэри-Роуз.
— Успокойся, про то, как нас вместе мыли, я не рассказывал! — встрял Сэм, и Ифа снова засмеялась.
— Чего только вы не делали вдвоем! — Она лишь подхватила чужую шутку, но Мэри-Роуз окончательно смутилась, и Сэм, увидев это, тоже сник, но Ифа ничего не замечала, ей хотелось очаровать закадычную подругу своего парня, и она разливалась: — Кстати, о ваннах: ты когда-нибудь мыла Скотти? С ним не управишься! — И она принялась рассказывать о том, как они с Сэмом пытались искупать его собаку, но Китти не слушала, захваченная немым диалогом матери и дочери: рука Джуди скользнула под столом к руке Мэри-Роуз и крепко ее сжала.
Имя номер семь: Мэри-Роуз Годфри.
Название: Невеста.
Глава двадцать первая
После встречи с Мэри-Роуз Китти вновь отправилась в Сент-Маргарет к Берди. Ей нравилась Берди, нравились ее незамысловатые рассказы о былых временах, ее элегантность, любезность и готовность принять все, что ее окружало. С Берди Китти провела больше времени, чем с другими людьми из списка, но, прослушав запись, обнаружила, что нужно задать еще один вопрос. Все еще было светло и солнечно, хотя к вечеру стало прохладнее. Многие обитатели дома престарелых сидели в тенечке на лужайке, и среди них Китти обнаружила Берди — как всегда, элегантную, ноги на садовой скамеечке (подложена подушка), лицо приподнято навстречу солнечному теплу, глаза полузакрыты.
— Здравствуйте, именинница, — негромко, чтобы не застать врасплох, приветствовала ее Китти.
Берди тут же открыла глаза и улыбнулась.
— О, Китти, здравствуйте, рада снова видеть вас. — Она спустила ноги со скамеечки. — День рождения еще не настал, да и праздновать я не собираюсь. Восемьдесят пять лет, можете себе представить? — Она без особого воодушевления покачала головой.
— Восемьдесят, и ни на день старше, — заверила ее Китти, и Берди рассмеялась. — Но вы будете праздновать в другом месте, верно? — намекнула Китти, пытаясь разгадать загадку: уже несколько дней ее мучил вопрос, где же Берди собирается встретить восьмидесятипятилетие, если не в кругу семьи, — более того, Берди не желала объяснять детям, куда она едет.
— Не то чтобы праздновать… — Берди сняла с юбки невидимую пушинку. — День-то сегодня какой!
Китти улыбнулась этой невинной уловке.
— Ваш день рождения — в четверг?
— Да.
— И вы куда-то уедете?
— Совершенно верно, в четверг меня тут не будет, но мы можем встретиться в субботу или воскресенье, если вас это устроит. Даже в четверг утром, хотя я, наверное, уже наскучила вам своими рассказами.
Китти снова улыбнулась:
— Берди, позвольте все же спросить, куда вы едете?
— О, Китти, это пустое, это просто…
— Берди! — предостерегла ее Китти и наконец-то дождалась ответной улыбки.
— Никогда не смиряетесь с отказом?
— Никогда.
— Ну что ж. Боюсь, я сказала вам не всю правду, Китти, и за это готова попросить прощения.
Китти обратилась в слух, почувствовала прилив адреналина.
— Да?
— Но это такая мелочь, глупость, вам для вашей истории это никак не пригодится.
— Вы уж позвольте мне самой судить об этом.
Берди вздохнула:
— Я говорила вам, что в юности я тяжело заболела.
— Туберкулезом.
— Да. В ту пору это была страшная болезнь. Все равно что смертный приговор. Четыре тысячи человек умирали в Ирландии каждый год. — Берди покачала головой. — Страшная, безнадежная болезнь. Мне было всего четырнадцать, и меня отправили в санаторий для чахоточных в пригороде, там я провела полгода, пока отец не забрал меня. Он отвез меня в Швейцарию. Считалось, что горный воздух помогает. Мы прожили там лето, а потом отец получил должность директора школы, и мы вернулись. В таком состоянии я мало на что была способна. Многие люди в санатории умирали. И отец, зная, как я больна, трясся надо мной, он строил за меня планы, все контролировал: с кем мне играть, с кем разговаривать, а потом и кого мне любить. — Последние слова Берди выговорила с грустью. — Даже когда я поправилась, он не переменился. Я оставалась для него маленькой больной девочкой, его бедной малышкой, и он не хотел — наверное, даже не мог — отпустить меня. — Она смолкла. — Право, Китти, такая глупость.
— Нет-нет, расскажите.
— Я устала от такого обращения. Как будто я фарфоровая и в любой момент могу разбиться.
Не бегай, не прыгай, не смейся чересчур громко, ничего чересчур не делай, все тихо и мило, и мне это надоело! Весь город знал, что я — бедная больная дочка директора школы, многие считали, что рано или поздно чахотка вернется. Я была хрупкой, слабой, со мной нельзя было обращаться, как со всеми. Думали, что я могу умереть в любой момент, что до совершеннолетия я точно не дотяну. Я уехала из дома и разбила отцу сердце, но я не могла иначе, я должна была начать жить своей жизнью. Прошли годы, я вышла замуж, родила детей, вырастила их, я сама заботилась о других, а не принимала их заботу и почти забыла, как чувствовала себя тогда. Но теперь я понимаю, почему моя жизнь сложилась именно так: я взбунтовалась против своего отрочества, стала няней и ухаживала за детьми и не допускала, чтобы кто-то ухаживал за мной. Но теперь, в доме престарелых, это чувство вернулось. Такое чувство, словно тебя… — Она подыскивала слово, и это слово, видимо, оставляло дурной вкус во рту. — Словно тебя холят и нежат, а сам ты беспомощен. Мои дети — я их так любила — скинули меня со счетов. Да, я старуха, но во мне еще сидит черт! Я… я все еще жива! — И она засмеялась. — Видели бы меня сейчас наши, из городка! — В глазах Берди загорелся озорной огонек. — В восемнадцать лет я заключила пари. Вложила деньги, которые отец подарил мне на день рождения, и заключила это пари в тот самый день, когда навсегда уехала из города.
— Что за пари?
— Что я доживу до восьмидесяти пяти.
Китти изумленно раскрыла глаза:
— Как можно заключить подобное пари?
— Джози О’Хара — потомственный букмекер. Он был уверен, что я, как все туберкулезники, обречена, и с удовольствием принял ставку.
— Большая была ставка?
— Я поставила сто фунтов. По тем временам — изрядная сумма. И Джози был так уверен в скорой моей кончине, что с удовольствием сделал ответную ставку сто к одному.
— Значит, вы получите… — прикинула Китти.
— Десять тысяч фунтов! — захихикала Берди.
— Берди! — Китти задохнулась. — Потрясающе! Десять тысяч!
— Неплохо, — приподняла брови Берди, — но не только в деньгах дело, — уже серьезнее добавила она. — Теперь, когда старые пердуны скончались, я должна вернуться и все уладить.
— У вас осталось незаконченное дело? — Китти улыбнулась, наслаждаясь каждым поворотом этой истории.
Берди слегка призадумалась и кивнула:
— Пожалуй что так.
— План таков, — заговорила Молли, усаживая Китти и Берди за садовый столик и заговорщически понижая голос. — Теперь ты тоже в курсе, и ты нам поможешь.
— Не надо вовлекать в это Китти! — запротестовала Берди.
— Смеетесь? Ни за какие коврижки я такое не пропущу.
— Правда?
— Это самая замечательная история, какую я слышала за день. А ведь был еще мужчина, слышащий чужие молитвы, и девушка, которой раз в неделю делают предложение.
— Что? — вскрикнула Молли.
— Проехали.
— Ну так вот, автобусом не будут пользоваться с утра четверга, когда «Пушки Олдтауна» вернутся с полуфинального матча против «Орлов Барбриггана», и до вечера пятницы, когда леди отправляются играть в бридж. Мы сядем на автобус в четверг в десять вечера, поедем в Корк, там переночуем, заберем деньги и утром тронемся в обратный путь, чтобы вернуться к вечеру пятницы.
— Стоп! — перебила Китти. — Вы поедете на автобусе дома престарелых?
— Разве что у тебя имеется машина или еще какие идеи?
— А вам позволили взять автобус?
— Он используется только для казенных надобностей.
— Значит, не позволили.
— Бинго!
— Вы решили его угнать.
— Одолжить.
— Берди, — в изумлении продолжала Китти, — вы это знали?
— Ей нужно съездить и забрать десять тысяч фунтов, так какая разница, на чем она доберется туда? Мне попадет, если это выяснится, но беда невелика, а скорее всего Бернадетта ничего не узнает. Мы смотаемся и вернемся прежде, чем кто-нибудь что-нибудь заметит.
Китти призадумалась. В таком изложении все выглядело не так уж страшно, однако ей к прочим судебным неприятностям не стоило добавлять еще и угон.
— Но ведь они же заметят твое отсутствие, Молли!
— Это не моя смена. Мне выходить на работу вечером в пятницу, и — опережая твой вопрос — наша церберша думает, что Берди уезжает к детям праздновать день рождения.