— Как дела, Боб? — спросила наконец Китти. — Как ты?
Он вздохнул. Тяжелый, сотрясающий вздох, говоривший больше любых слов.
— Две недели. Страшно подумать: две недели! В день похорон я проснулся и сказал себе: я не справлюсь, не смогу пройти через это. Но я справился. Как-то справился. И день прошел, а затем ночь. С тех пор каждый день и каждую ночь я думаю, что не смогу. Каждое мгновение мучительно, мне кажется, оно стоит на месте и не двигается, и никогда не наступит облегчение. И вот пожалуйста: уже две недели. И я все еще бреду. И все еще думаю, что не справлюсь.
Китти слушала его чуть не плача.
— Мне казалось, вместе с ней исчезнет и весь мир. — Он взял из рук Китти бутылку, открыл ее, вонзив штопор, который лежал на журнальном столике вместе с кроссвордом, ручкой и очками. — Но нет, не исчез. Все продолжалось — все продолжается по-прежнему. Порой я выхожу погулять, а потом вижу, что я остановился и стою, а вокруг меня все движется, живет своей жизнью. И я дивлюсь: неужто они ничего не знают? Не знают, какая стряслась беда?
— Я понимаю, — мягко сказала Китти.
— Бывают правильные вдовцы и неправильные. Только и слышишь что о правильных. Какой он молодец, такой сильный, такой решительный, — прошло совсем немного времени, а он уже делает то-то и то-то. Из меня правильный вдовец не выйдет, Китти. Я ничего не хочу делать и храбриться не желаю. Никуда не хочу двигаться и вообще не очень-то хочу оставаться тут один, но ведь об этом нельзя говорить, верно? Нужно высказывать какие-то глубокие мысли, пусть друзья удивляются и рассказывают всем, как вы сильны духом. Сильны! — повторил он, уже не сдерживая слез. — Но я никогда не был таким уж сильным и храбрым, почему на меня такое свалилось, этого я понять не могу. — Боб схватил вторую бутылку, быстро, умело откупорил и передал Китти. — Где у нас бокалы, понятия не имею, — предупредил он и легонько чокнулся с ней бутылкой. — Ну… за что-то там такое.
— За нашу Констанс, — сказала Китти, поднесла бутылку к губам и отпила. Согретое красное вино огненной струей вливалось в горло, но оставляло во рту теплый и сладкий привкус. Китти поспешно отпила еще глоток.
— За нашу Констанс, — откликнулся Боб, внимательно разглядывая бутылку.
— И за то, чтоб пережить и эту ночь, — добавила она.
— А, вот за это я выпью, — сказал Боб и поднял бутылку, словно в тосте. — За то, чтобы пережить ночь.
Они уселись и какое-то время молчали. Китти подыскивала слова, чтобы рассказать о своей проблеме, но Боб опередил ее:
— Вижу, у тебя что-то не ладится со статьей.
— Это еще мягко сказано. — Китти вздохнула, сделала еще глоток. — Мне стыдно признаваться в этом, Боб, но у меня ничего не получается. Совсем ничего. Пит ждет от меня материал к пятнице — по меньшей мере я должна объяснить, о чембуду писать, а я… если я так и не пойму, придется сознаться, что никакого сюжета нет, нет статьи, я загубила последний материал Констанс. Снова провал. — На этот раз слез не было, вина и разочарование в себе жгли глаза изнутри.
— Вот оно что. Пожалуй, я кое-чем сумею тебе помочь, — откликнулся Боб, отнюдь не утратив добродушия после ее признания. — Боюсь, об этом списке имен я знаю столько же, сколько ты, — вернее, меньше, ты же целую неделю с ним работаешь, — но я знаю Констанс, так что позволь объяснить тебе Констанс. — Боб поднял глаза, щурясь от света, и его взгляд чуть оживился, когда он мысленно воскрешал жену. — Помнишь то нашумевшее убийство лет пятнадцать тому назад на Эйлсбери-роуд? Магнат-мультимиллионер забил жену насмерть каким-то экзотическим приспособлением для уборки?
Китти покачала головой.
— Ты была тогда слишком молода, но в газетах об этом много писали. Его так и не удалось отдать под суд, хотя все были уверены, что это он, и никто другой. Магнат продал дом и уехал, пропал из виду, а Констанс все читала и перечитывала отчеты по этому делу, и что-то в них привлекло ее внимание, всерьез заинтересовало, и вовсе не потому, что богатый, хорошо образованный человек, которому следовало бы соображать получше, зверски расправился с женой. Разумеется, Констанс, как и все прочие журналисты, стремилась поговорить с той служанкой, которая нашла тело убитой и вызвала полицию. Она была главной свидетельницей на предварительных слушаниях, после которых так и не удалось передать дело в суд. Красивая молодая женщина с Филиппин или из Таиланда, точно не помню. Констанс все время возвращалась к тому дому и пыталась встретиться с ней, а если отвлекалась на другие дела, что с ней, как ты знаешь, нередко случалось, посылала меня — постараться уговорить-таки девушку дать нам интервью. Я, как и все, думал, что речь пойдет об убийстве: как она наткнулась на убитую, что видела в той комнате, каким человеком был ее хозяин, какие отношения были между супругами, кого она сама подозревала, и так далее… — Боб уставился вдаль и засмеялся, вспоминая свою ошибку. — Выяснилось, что Констанс заинтересовало не убийство, но тот предмет, которым муж прикончил свою жену. Старое и странное приспособление — не помню, как оно называлось, — эта самая служанка и привезла его в Ирландию из своих родных мест, и Констанс решила написать о традиционных способах уборки дома, вот почему ей непременно требовалось поговорить со служанкой — об этом орудии!
Китти тоже рассмеялась, покачала головой.
— И она добилась своего. Наш журнал единственный ухитрился опубликовать интервью с самой популярной в том году служанкой и ни словом не обмолвиться при этом про убийство. Вот в чем суть, дорогая моя: ты думаешь, будто Констанс повела тебя таким-то путем, а скорее всего она-то наметила совсем другой путь. С Констанс все не так, как представляется изначально. Если что-то показалось тебе логичным, забудь: у Констанс другая логика. Старайся смотреть ее глазами, чувствовать ее чувствами — это сложно, но только так ты отыщешь ееисторию.
Китти опустилась в кресло и сделала еще глоток. Боб следил за тем, как она осмысливает его рассказ и соотносит его с той историей, на след которой натолкнула ее Констанс.
И она поняла. Он увидел, что она поняла.
Глава двадцать вторая
После нескольких часов в компании Боба и нескольких бутылок красного вина, дозревших у Констанс в горшочках, Китти почувствовала, что готова к встрече с Питом. План в голове сложился: она скажет ему, что сосредоточится на тех людях, с которыми успела познакомиться, и только на них. Эту идею ей подсказал Боб. Он помог ей понять, что, раз она увидела связующее звено, отпадает необходимость встречаться еще с девяносто четырьмя персонажами, дабы убедиться в верности своей догадки. Не было времени сделать все, чего хотела от них Констанс. А замечательная Констанс на этот раз превзошла себя. Она изобрела нечто потрясающее, фантастическое, идею оригинальную и вместе с тем настолько в ее духе, что Китти была и эмоционально, и интеллектуально поглощена ею. Будто Констанс оставила ей прощальное послание, будто из гроба зазвучал голос и каждое его слово было заветом.
Она не боялась идти к Питу, ведь за спиной она ощущала поддержку Боба, к тому же и отношения с Питом в последние дни заметно изменились. Китти даже улыбалась сама себе, чувствуя, как у нее, словно в школьные годы, бабочки порхают внизу живота. Она вдруг озаботилась своим внешним видом: щеки раскраснелись от вина, джинсы, блузка, туфли без каблуков, в которых она пробегала весь день, — следовало бы переодеться? Привела в порядок волосы, порылась в сумочке в поисках помады и пудры. Дверь в редакцию отворилась, оттуда вышли две закончившие рабочий день уборщицы.
— Не закрывайте! — крикнула им Китти, так и оставив косметику в сумочке. Поскакала через две ступеньки, вбежала в редакцию. Внутри было тихо, никто не засиживался до ночи, кроме Пита, который, как обычно, считал себя за все ответственным. Хорошо, что у него нет подружки — каково бы ей было ждать его дома до десяти. Мельком Китти успела поймать свое отражение, распушила волосы, расстегнула еще одну пуговицу на блузке и, словно по клавишам, проиграла свои мысли: как она продаст ему этот сюжет.
В кабинете Констанс заскрипел стул, и Китти двинулась на этот звук. Она хотела уже окликнуть Пита, но тут послышался женский смех, а потом вздох. Китти огляделась по сторонам — кто ж это задержался в редакции? — но в помещении было тихо, до жути тихо. Ей стало не по себе, она уже собиралась развернуться и уйти. Но не может журналист не расследовать подозрительную ситуацию, и Китти двинулась не назад, а вперед. Теперь уже отчетливее слышались странные звуки, будто кто-то передвигал стул с места на место. Стучаться она не стала: не хотела спугнуть, ей требовалось подтвердить подозрение, уже вполне сформировавшееся в ее душе. Она резко распахнула дверь и первым делом увидела Черил: серая юбка, которую та надевала на работу, задрана до самых бедер, ногами редакторша обхватила, словно шест, мужчину и медленно вращалась вокруг него. Руки партнера блуждали по ее спине, смещались то вверх, то вниз, на бедра и ягодицы, щупали, сжимали, и эти движения показались Китти столь неуклюжими и чуждыми романтики, что она брезгливо поморщилась, прислонившись к дверному косяку: ничего-то он не умеет.
Слышались только причмокивающие поцелуи да вздохи, но, когда зазвучал осипший от вожделения голос ответственного редактора, подробно и довольно угрожающе излагавший, что он намерен сделать с Черил, Китти решила, что настал подходящий момент прочистить горло. Черил соскочила со стола и отлетела так далеко, что заслужила право попасть в Книгу Гиннесса.
— Господи, Китти! — пробормотала она, одергивая юбку, разглаживая ее на бедрах. Все пуговицы на блузке были расстегнуты, и Черил дрожащими пальцами попыталась их застегнуть, поняла безнадежность этой затеи и ограничилась тем, что стянула полы поближе и так и замерла, скрестив руки на груди. — Мы тут — я тут всего лишь…
— Собиралась трахнуть начальника, — подсказала ей Китти. — Обычное дело, простите, что помешала, — у Пита, как я поняла, был интересный план, но он предлагал мне зайти вечером и поделиться своими наметками, вот я и зашла. Момент, конечно, не слишком подходящий. — Она глянула на Пита и впервые с того момента, как их застукала, ощутила личную обиду. Повода он ей не давал, это она понимала, но чувствовала себя обманутой. Легкий, длившийся всего несколько дней флирт, но в глазах Китти эти отношения разрослись, особенно после той катастрофы с Ричи. Ее любовная жизнь — сплошные ухабы, и Китти жалела себя, представлялась себе жертвой, хотя, должно быть, сама виновата, не умеет выбирать мужчин. Но уж в данном случае она себя винить не станет, нет, она снова пожалеет себя, тем более что Пит смотрит на нее так странно — то ли с грустью, то ли с сожалением. Она вправе обижаться, ведь по его глазам видно — Пит и сам думает, что предал ее.
Он так и стоял, застыл на том месте, где Китти его застукала. Стоял, прислонившись к столу, волосы всклокочены, и смотрел на Китти с тревогой и неуверенностью, словно гадая, как она сейчас поступит. В отличие от Черил ему хватило совести хотя бы устыдиться.
Черил тоже что-то такое почуяла и в растерянности переводила взгляд с Пита на Китти.
— Что здесь происходит?
Обеими руками она стянула блузку на груди, и костяшки ее пальцев побелели от напряжения.
— Ничего, — ответила Китти. Голос ее где-то заблудился, остался только шепот. Она прокашлялась и сумела выговорить громче: — Ровным счетом ничего.
И с тем ушла.
В личном плане она была унижена, оскорблена, самооценка упала, зато профессиональной уверенности вдруг прибыло, и Китти решила: что бы там ни советовал ей Пит, она напишет так, как считает нужным, как написала бы Констанс. Не прогнется, не уступит ни нраву Пита, ни его власти, ни угрозам. Этого-то ей и не хватало в работе — недоставало уверенности, — и вдруг откуда ни возьмись. Мяч на ее поле, сюжет принадлежит ей, и только ей. Китти поспешила в Фейрвью, хотя заявляться в многоквартирный дом Арчи в десять вечера — не самая умная затея. Но в тот вечер для Китти не было неисполнимых миссий. Она промчалась мимо запрудивших пешеходную дорожку детишек и вихрем взлетела на четвертый этаж. Застучала в дверь Арчи, переминаясь от нетерпения с ноги на ногу, — ей бы поскорее с этим покончить, нельзя больше терять ни дня. Откашлялась заранее и услышала за спиной такой же кашель. Обернулась: опять тот же мальчишка на баскетбольном мяче.
— Привет, — сказала она.
— Привет, — не ответ, а эхо.
— Он дома?
— Он дома? — повторил мальчик.
Китти закатила глаза. Паренек и это воспроизвел.
Она отступила от двери, сбежала вниз по ступенькам, мимо стайки что-то оравших ей вслед пацанов, на угол, к закусочной Марио. Понедельник, вечер после рабочего дня — там скопилась уже изрядная очередь. За прилавком Китти заприметила Арчи — он переворачивал скворчащие бургеры.
— Арчи! — позвала она, прорываясь мимо очереди к стойке.
Он обернулся, глянул на нее уже привычным для Китти взглядом — «постарайся развлечь меня, дорогуша, а я посмеюсь» — и вновь занялся бургерами, примолвив:
— Займите очередь.
— Я не хочу есть, мне нужно просто поговорить.
Она старалась приглушить свой голос, но очередь молчала, и передаваемые по радио новости не помешали всем отчетливо расслышать каждое произнесенное Китти слово. Напарник Арчи сердито на него покосился, Арчи и сам был недоволен: от этой журналистки одни неприятности.
— Ладно, — сдалась она, отступая от прилавка. — Возьму чипсы.
Напарник Арчи кивнул и взялся за дело — опустил проволочную корзинку с чипсами в кипящее масло. У Китти в животе заурчало.
— И чизбургер, — решилась она.
Арчи хлопнул на сковороду еще один чизбургер. Чизбургер громко зашипел.
Через двадцать минут Китти добралась до кассы. Арчи оставил плиту, чтобы лично обслужить ее.
— Я весь день думала о вас, — сказала Китти, и в ней вновь поднялось возбуждение.
— Женщины все время мне это говорят, — усмехнулся он, поливая ее чипсы уксусом и присаливая.
— Вы должны ей помочь, — сказала Китти.
Наконец-то он встретился с ней взглядом.
— Той женщине из кафе. Поговорите с ней. Наверное, вы должны ей помочь. Потому вы и слышите ее молитвы.
Арчи покосился на людей в очереди, опасаясь, не подслушивает ли кто.
— Пять восемьдесят, — сказал он.
Китти неспешно рылась в карманах, выгадывая время:
— Приходите завтра утром в кафе. Она ведь там будет?
Арчи сцепил зубы, обдумывая предложение, потом коротко кивнул: «О’кей», и с тем Китти отошла от прилавка, открыла дверь.
— Думаете, тогда это прекратится? — крикнул он ей вслед.
— А вы хотите, чтобы прекратилось?
Она оставила его поразмыслить над этим вопросом, а сама побрела в ночь, глотая слюнки от запаха чипсов в уксусе. Проходя мимо дома Арчи, она заметила мальчика на очень знакомом ей велосипеде. Китти остановилась, поглядела по сторонам, проверяя, нет ли поблизости дружков этого парня. Но толпа, недавно вопившая ей вслед, рассосалась, то ли чем-то еще занялась, то ли по домам пора — или они таятся в потемках?
— Эй! — окликнула она парня.
— Эй! — передразнил ее голос с четвертого этажа.
Они оба, и Китти, и мальчик, подняли головы, высматривая эхо, а потом уставились друг на друга.
— Это мой велосипед, — сказала она.
— Это мой велосипед.
Мальчик съехал с тротуара на велосипедную дорожку, закружил вокруг Китти. На вид не старше тринадцати, и все же она опасалась его.
— Если ваш, почему же я на нем катаюсь?
— Потому что ты его украл.
— Я ничего не крал. — Он все описывал круги.
— В субботу я оставила велосипед здесь, пристегнула замком к перилам. Кто-то его забрал. — Каждое слово, едва Китти успевала его произнести, немедленно повторял мальчишка, сидевший на баскетбольном мяче. Он перекрикивал Китти, и она сама себя плохо слышала.
— Значит, дерьмовый замок.
— Верно.
— Верно.
Мальчик выехал на проезжую часть, привстал на педали и резко затормозил, заднее колесо взвилось в воздух. Велосипедист продолжал выделывать курбеты, поглядывая на Китти.