.. А вот и следующий. Настоящая процессия. Кто же на сей раз? Уж не сам ли Франко?
Это был снова Наварро. Остановившись в двух шагах от столика, он обратился к Морозову:
— Полковник Гомес сожалеет, что не может вызвать вас на дуэль. Этой ночью он покидает Париж. Кроме того, его миссия слишком важна, чтобы
рисковать неприятностями с полицией. — Он повернулся к Равику. — Полковник Гомес задолжал вам гонорар за консультацию.
Он швырнул на стол скомканную бумажку в пять франков и собрался было уйти.
— Минуточку, — сказал Морозов.
Кларисса уже стояла у столика с подносом. Он взял рюмку с кальвадосом, посмотрел на нее, покачал головой и поставил обратно. Затем взял с
подноса стакан воды и выплеснул Наварро в лицо.
— Быть может, это вас протрезвит, — спокойно заметил он. — Запомните на будущее: деньгами не швыряются. А теперь убирайтесь прочь,
средневековый идиот!
Ошеломленный Наварро вытирал лицо. Подошли другие испанцы. Их было четверо. Морозов медленно поднялся с места. Он был на голову выше
испанцев. Равик остался сидеть. Он взглянул на Гомеса.
— Не выставляйте себя на посмешище, — сказал он. — Вы все пьяны. У вас нет ни малейших шансов. Еще минута — и мы из вас бифштексы сделаем.
Даже если бы вы были трезвы, у вас все равно ничего бы не вышло.
Он вскочил, быстрым движением подхватил Наварро за локти, слегка приподнял, повернул и так резко опустил рядом с Гомесом, что тому пришлось
посторониться.
— А теперь оставьте нас в покое. Мы не просили вас приставать к нам. — Затем взял со столика пятифранковую бумажку и положил на поднос. — Это
вам, Кларисса. От этих господ.
— Первый раз получила от них на чай, — заявила Кларисса. — Благодарю.
Гомес сказал что-то по-испански. Все пятеро повернулись, словно по команде «кругом», и пошли к своему столику.
— Жаль, — сказал Морозов. — Я бы с удовольствием отделал этих молодчиков. К сожалению, нельзя. А все из-за тебя, беспаспортный подкидыш. Ты
не жалеешь иногда, что не можешь затеять драку?
— Не с этими. Есть другие, до которых мне хотелось бы добраться.
Испанцы в углу снова загалдели. Затем разом поднялись, раздалось громкое трехкратное «Viva!» (1). Испанцы со звоном поставили бокалы на стол,
и вся группа с воинственным видом удалилась.
— Чуть было не выплеснул ему в рожу этот замечательный кальвадос. — Морозов взял рюмку и выпил. — Вот кто правит нынче в Европе! Неужели и мы
были когда-то такими же болванами?
— Да, — сказал Равик.
Они играли около часа. Наконец Морозов поднял глаза от доски.
— Пришел Шарль, — сказал он. — Кажется, ты ему зачем-то нужен.
Молодой парень, помощник портье, подошел к столику с небольшим пакетом в руках.
— Велели передать вам.
— Мне? —-------------------
(1) «Да здравствует!» (исп.)
Равик разглядывал пакетик. На белой папиросной бумаге, перевязанной ленточкой, адреса не было.
— Мне не от кого получать пакеты. По-видимому, ошибка. Кто принес?
— Какая-то женщина... дама...
— Женщина или дама? — спросил Морозов.
— Так.
— Так... что-то среднее.
Морозов добродушно ухмыльнулся.
— Довольно остроумно.
— Здесь нет фамилии. Она сказала, что это для меня?
— Не совсем так... Она сказала — для врача, который здесь живет. И... в общем, вы знаете эту даму.
— Она так сказала?
— Нет, — выпалил парень. — Но на днях она была тут. С вами, ночью.
— Иногда ко мне действительно приходят да-, мы, Шарль. Но тебе должно быть известно, что скромность — высшая добродетель отельного служащего.
Нескромность пристала только великосветским кавалерам.
— Вскрой пакет, Равик, — сказал Морозов, — даже если он и не предназначен для тебя. В нашей достойной сожаления жизни мы проделывали вещи и
похуже.
Равик рассмеялся и раскрыл пакет. В нем была маленькая деревянная Мадонна, которую он видел в комнате той самой женщины. Он попытался
припомнить имя. Как же ее звали? Мадлен... Мад... забыл. Что-то похожее, во всяком случае. Он осмотрел папиросную бумагу. Никакой записки.
— Ладно, — сказал он помощнику портье. — Все в порядке.
Равик поставил Мадонну на стол. Среди шахматных фигур она выглядела довольно нелепо.
— Из русских эмигрантов? — спросил Морозов.
— Нет. Сперва и я так подумал.
Равик заметил, что губной помады на Мадонне больше нет.
— Что с ней делать?
— Поставь куда-нибудь. Любую вещь можно куда-нибудь поставить. Места на земле хватает для всего. Только не для людей.
— Покойника, вероятно, уже похоронили.
— Так это та самая женщина?
— Да.
— Ты хоть раз справился о ней? Сделал для нее
еще что-нибудь?
— Нет.
— Странное дело — нам всегда кажется, что если мы помогли человеку, то может отойти в сторону; но ведь именно потом ему становится совсем
невмоготу.
— Я не благотворительное общество, Борис. Я видел вещи нестрашнее и все равно ничего не делал. С чего ты взял, будто ей именно сейчас так
тяжело?
— Посуди сам, только теперь она до конца почувствовала свое одиночество. До сих пор рядом с ней был мужчина, пусть даже мертвый. Но он был на
земле. Теперь же он под землей... ушел... его больше нет. А вот это, — Морозов показал на Мадонну, — не благодарность. Это крик о помощи.
— Я спал с ней, — сказал Равик, — не зная, что у нее случилось. Я хочу об этом забыть.
— Чепуха! Как раз это — самая пустяковая вещь на свете, если нет любви. Одна моя знакомая говорила мне, что легче переспать с мужчиной, чем
назвать его по имени. — Морозов наклонился вперед. Свет лампы отражался в его крупном лысом черепе. — Я тебе вот что скажу, Равик: будем
подобрее, если только можем и пока можем, ведь нам в жизни еще предстоит совершить несколько так называемых преступлений. По крайней мере, мне.
Да и тебе, пожалуй, тоже.
— Верно.
Морозов обхватил рукой кадку с чахлой пальмой. Она слегка покачнулась.
— Жить — значит жить для других. Все мы питаемся друг от друга. Пусть хоть иногда теплится огонек доброты... Не надо отказываться от нее.
Доброта придает человеку силы, если ему трудно
живется.
— Ладно.