Две деревенькиуней,
мужиковшестьдесятков.Работящии непьющи. Скотинки полный
двор. Коровки-то -- му-у, козочки-то --бе-э,свинюшки-то--
хрюхрю!Строенияусадебныприличны,только вот печки дымят,
неисправны... Уж така ладненька! Уж така домовитенька! Немножко
коса, чуточку ряба. Ноглазотнеенеоторвать.Никакне
веселится,ревмяревет,девствосвое от покушений оберегая.
Взаперти суженого поджидает. Вот ты, не будь балдой, изаявись
-- предстань женихом во плоти!
--Мне, маменька, жениться -- как давиться. Сама ты дура, и
для меня дуру нашла, чтобы на старости лет придурков нянчить...
Маменька тянула его к себе в деревню, в глушь, в сытость,в
прозябание провинции, в малинник, на сеновал, на винокурню.
-- Умные-то люди эвон как поступают, -- доказывала она сыну.
-- ФерапошаПохвиснев,наш соседский, тоже капрал гвардии, по
чиновной части пошел. Сейчас в Дорогобуже судьей.Грозатакая
--не приведи Бог! За этот вид ужасный ему и гусей, и поросят,
и сено везут возами. Благодетели-то даже крышу железом покрыли.
Женился он, так жена глаз не смеет поднять, ножкиемуцелует.
Бывало, крикнет он: "Квасу мне!" -- так она замертво с ковшиком
впогребкидается...Воткакжить надобно. Учись, сын мой.
Люди-то не глупее тебя. А примеров образцовых тому достаточно.
-- Мне такие карьеры не образец. Чтобы я,студентбывалый,
да гусями брал? Так уж лучше стихи писать стану...
Дарья Васильевна, скривив рот, завыла:
-- Женись и живи, как все люди живут.
--Яужнагляделся,кактыжиласпапенькой.Ныне
митрополитом раздумал быть -- хочу фельдмаршалом стать.
-- Эк заносит тебя! -- сказала Дарья Васильевна. --Батюшка
лямку тянул, а к семидесяти годам едва до маеора вытянул.
-- Значит, не с того конца за лямку хватался...
Уйдя к себе, раскрыл он журнал "Полезное увеселение", а там,
глядь,Рубанужезаявил о себе переводом с латыни: "Папирия,
Римского отрока, остроумные вымыслыиегомолчание".Айда
Васька!Торопится жить... Вскоре и сам заявился. Рубан был уже
в чине актариуса Коллегии дел иностранных -- зашел проститься.
-- А я, Гришенька, в Запорожье еду.
-- Охота тебе в экое пекло залезать.
-- Служба! Определен состоять на Днепре у НикитинаПеревоза
[3],гдебудувыдавать паспорта купцам нашим, кои с крымским
ханом торги имеют... Я ведь и татарский язык постиг. А ты как?
-- А никак. Видишь, лежу. Думаю.
-- Так ты встань. Думай стоя. Или бегай...
Стемнело. Григорий велел лакею подать свечи.
-- Прощай, брат Васенька, --сказалРубануслаской.--
Видать,моиваленкитебенапользу пошли: ты в них до чина
добегался... Я ведь тоже не залежусь долго -- скоро отъеду!
Матери он объявил, что отбывает в Петербург дляслуженияв
Коннойгвардии,ичтобыонадалаемуденегнаподъем и
экипировку. Дарья Васильевна предъявила сыночку кукиш:
-- Полюбуйся, какая тебе пировка будет.
Дарья Васильевна предъявила сыночку кукиш:
-- Полюбуйся, какая тебе пировка будет... Ишь какойхрабрый
капрал выискался: пришел и дай ему, будто я на мешке с деньгами
сижу... Не будет тебе моего родительского благословения!
Маменька распалилась. Потемкин не уступал:
-- Уеду в полк и без твоего благословения...
Никопейкинедали и родные. Никто не одобрял его решения
служить в полку, ибо не верили,чтолентяйспособенсделать
карьер воинский. Сережа Кисловский свысока внушал братцу:
--Лучшеступай по службе гражданской. К полудню надобно в
присутствие казенное заявиться, а после обеда -- отдыхай.Иные
старость свою конторскую даже в Сенате кончают.
-- Не хочу ничего я в старости -- хочу в молодости!
ОдинвыжигаМатвейЖуляковискренно сочувствовал Грише и
подарил ему три рубля (все, что имел):
-- Генералом станешь -- не забывай! Мундирчик твойразложим
напротивнеивпечкусунем. Сколько ни стечет с него, все
пропьем и капусткой закусим...
Три рубля не деньги: гвардия любит богатых!
Амвросияонзасталпослеслужбы,утомленнымчтением
проповеди.Монахи разоблачали первосвященника от одежд пышных,
благоухающих духами и ладаном.Оставшисьвбелойпросторной
рубахе,мягкоступаясапожкамиизмалиновогобархата,
Зертис-Каменский строптивымжестомвыслалвсехслужеквон,
велел Потемкину:
-- Не стой как пень. Сядь, бестолочь дворянская...
ТеплыйливеньпрошумелнадМосквой,омывая сады. Кто-то
постучал в окно сулицы,иАмвросийвпустилвсвоипокои
ученогоскворца.Мокрая,взъерошенная птица уселась на плечо
владыки, вставила острый клюв свой в ухо ему.
-- Так, так, скворушка, -- закивал Амвросий, -- рассказывай,
что слыхал на Москве... Неужели правда,чтоПотемкинвполк
собрался, а денег нету? Так, так... спасибо, умник ты мой!
Кормя птицу с руки зернами, владыка спросил:
-- Правда сие, Гриша?
--Да.Хочув полк ехать. А на что лошадей купить? На что
амуницию справить? Никто не любит меня, никто не знает...
Амвросий пятерней расчесал смолистую бороду, всювкрупных
завитушках, как у ассирийского сатрапа. Сверкнул очами.
-- Сколь нужно тебе? -- вопросил дельно.
-- Мне бы хоть сто рублей... для начала жизни.
Амвросий махнул рукой (ярко вспыхнули перстни):
--Этонедляначала -- для конца жизни! На сто рублей в
гарнизоне Оренбургском хорошо маяться, а в гвардии... у-у-у!
-- Так быть-то мне как? -- растерялся Потемкин.
Амвросий выпятил богатырскую грудь:
-- Жить начинаешь, так запомни слова мои: деньги -- вздор, а
люди -- все... Ты когда-нибудь людей бил?
-- Такого греха за собой не помню.
-- И впредь не смей! На, забирай... вздор.
Сказавтак,АмвросийдалПотемкинуполтысячирублей.
Потемкин, побожился:
-- Вот как пред истинным... верну долг сей.
Амвросий захохотал так, что лампады угасли.