— Я так понял, вы не очень верите в то, что мы ищем Атлантиду, — сухо произнес Спартан. — Но что именно мы ищем, не ваше дело. Вам надо заботиться о медицинской ситуации. Теперь вы подчиняетесь не Ашеру, а мне. Само собой разумеется, что вам запрещено обсуждать то, что вы тут узнали, с кем бы то ни было в открытой зоне. Здесь за вашими передвижениями будут следить, по крайней мере сначала, а наиболее важные объекты вы будете посещать в сопровождении охраны. Конечно, мы обеспечим вас любым оборудованием, какое потребуется. Вы и раньше занимались секретной работой и знаете, какие преимущества и ответственность она подразумевает. Попробуйте злоупотребить привилегиями, и в следующий раз яркий свет, под которым вы окажетесь, будет включен уже вовсе не для того, чтобы сделать фотографию.
Крейн наконец оторвал взгляд от сферы и посмотрел на Спартана. Адмирал не улыбался.
— Так что же случилось? — спросил Крейн.
Спартан махнул рукой в сторону стеклянной стены, указывая вниз, в ангар.
— До настоящего времени то, что происходило с персоналом, буровой комплекс не затрагивало. Но за последние двенадцать часов у нас заболели двое работников.
— С какими симптомами?
— Спросите у них сами. На четвертой палубе пункт неотложной помощи. Мы его расконсервировали, и вы можете использовать его как временный лазарет. Мы отправим к вам туда обоих сотрудников.
— Почему мне ничего не сказали об этих двух случаях? — спросил Крейн.
— Я говорю вам сейчас. Оба пострадавших заняты работой, проходящей по высшему классу секретности, и не имеют пропуска в открытую зону.
— Я мог бы воспользоваться помощью доктора Бишоп.
— У нее ограниченный доступ в закрытую зону, только на случай аварийных ситуаций и в сопровождении эскорта. Мы можем изменить эти условия, если возникнет острая необходимость. Так вот, если можно, я продолжу. В добавление к тем двум заболевшим, о которых я упомянул, в комплексе я заметил и остальных, кто, похоже… ощутил психологические проблемы.
— А Корбетт знает?
— Нет, и не узнает. Корбетт, скажем так, не пользуется нашим полным доверием. Любая его оценка должна быть проверена вами. — Адмирал посмотрел на часы. — Как я понял, вы на ногах уже тридцать шесть часов. Я отправлю ординарца, чтобы он отвел вас в каюту. Поспите часов шесть. Завтра в девять утра вы мне нужны свежим.
Крейн медленно кивнул.
— Все ясно. Вы дали мне допуск, потому что медицинская помощь нужна и здесь.
Спартан прищурил глаза.
— Доктор, у вас теперь новое задание. Недостаточно просто выяснить, отчего люди болеют. Надо сделать так, чтобы они все время были здоровы. — Он указал в направлении Сферы и окружающих ее лаборантов. — На этой станции можно отказаться от всего и от всех — кроме проходки тоннеля. Она должна продолжаться любой ценой. Эта работа необычайно важна, и я не позволю, чтобы кто-нибудь или что-нибудь меня остановило, а если надо будет, сам сяду в Сферу. Я ясно выражаюсь?
Какой-то миг двое мужчин пристально смотрели друг на друга. Потом Крейн едва заметно кивнул.
— Абсолютно ясно, сэр.
24
Утомленный Крейн лежал на своей койке. Было почти три часа ночи, и на станции стояла тишина. Через общую ванную доносились тихие звуки кларнета, играющего джазовую мелодию, — Роджер Корбетт был поклонником Бенни Гудмена и Арти Шоу.
Прошедший день для Крейна оказался наполнен гораздо большим числом сюрпризов, чем любой другой в его жизни. Он так устал, что как только закрывал глаза, к нему подбирался сон. Но спать он не мог — пока. Сначала надо было кое-что сделать.
Он потянулся к столу и достал конверт из оберточной бумаги. Открыв его, вытащил короткий документ, рассказ свидетеля, о котором говорил Ашер. Сонно потирая глаза, Крейн посмотрел на первую страницу. Это была цветная копия иллюстрированной рукописи: старинный английский готический шрифт, украшенный яркими, чуть ли не кричащими, окантовками и большой затейливой буквицей. Пергамент был вытерт на двух горизонтальных линиях, по которым лист, похоже, складывали, а края почернели от прикосновений и времени. Сам текст был на латинском, но, к счастью, исследователь Ашера приложил перевод, подколотый к репродукции. Крейн взял его и начал читать.
* * *
«Было это в лето Господа нашего 1397-е, когда я, Джон Олбарн, рыбак из Стаафхорна, стал свидетелем дивного события.
В то время я жестоко сломал руку и не мог ни ходить на лодке, ни бросать сеть. Выйдя однажды днем в скалы, я заметил, что небеса сияют, хотя все кругом обложили тучи. До ушей моих донесся звук странных гимнов, словно много голосов пели разом, и получалась неземная музыка.
Я не стал мешкать, а кинулся назад, в Стаафхорн, чтобы поведать об этом откровении всем людям. Но уже многие селяне услыхали своими ушами пение и увидали своими глазами свет и побежали на галечный пляж. Поскольку было воскресенье, все мужчины деревни остались дома, с семьями. Не прошло много времени, как деревня опустела, а люди собрались у воды.
Небеса стали еще ярче. В воздухе ощущалась некая странная тяжесть, и многие из нас заметили, как волоски на теле сделались совсем легкие и встали дыбом.
Вдруг заблистали молнии, и раздался гром. Потом небеса над океаном, рассыпая молнии и пуская клубы тумана, разошлись в стороны и рассеялись. В небесах появилась дыра. И сквозь нее глянуло огромное око, окруженное белым пламенем. От него на землю сошли столбы белого огня, прямые, как колонны, а вода, на которую пролился священный свет, стала странно спокойной.
Все жители деревни возрадовались, потому что око было великой и чудной красоты и его, безмерно яркое, обрамляли пляшущие радуги. И селяне заговорили о том, как Господь Всемогущий сошел в Стаафхорн, чтобы одарить нас своей милостью и благодатью.
Жители деревни стали рассуждать, как мы поплывем к дивному свету, чтобы восславить Господа и получить Его благословение. Один или двое, правда, заметили, что дорога по водам слишком длинна. Но око блистало такой красотой, а окружавший его огонь был столь чист и бел, что вскоре уже все расселись в челны, желая коснуться небесного света собственными руками и сделать так, чтобы он пролился на них. В лодках сидела вся деревня — мужчины, женщины, дети, лишь я один остался на берегу, ведь я не мог править со сломанной рукой. И я отправился на утесы, чтобы лучше видеть чудо.
Совсем скоро челны вышли в море — не то три десятка, не то больше, и люди в них пели благодарственные гимны. И я, стоя на утесе, тоже все время славил Бога, что из всех поселений в королевстве Датском Господь почтил своей милостью Стаафхорн. Мне казалось, что цепочка лодок несется по волнам с дивной скоростью, невзирая даже на то, что ветра не было вовсе, и, молясь, я ощутил в сердце печаль — ведь я был единственный, кто остался на берегу.
Прошло немного времени, лодки отошли от берега больше чем на лигу, когда огромное око начало медленно опускаться с небес. Облака, окружавшие его, все еще клубились, вокруг висели огромные занавеси тумана, пронзенные бесчисленными радугами. Но вот колонна белого света, падавшая от ока на море, стала меняться. Я увидел, как она начала изгибаться и скручиваться, словно живая. И вода, куда она падала, тоже переменилась. Более не спокойная, она вскипела, словно попала в огромную печь. Звуки божественного пения стали громче и уже не напоминали ангельские голоса. Они звучали все выше и выше, пока не перешли в резкий визг пойманного в ловушку зайца — непрерывные и такие громкие, что я пал на колени и закрыл уши руками.
С верхушки утеса я увидел, как лодки замедлили свое движение. Одна или две остановились, другие попытались повернуть обратно. Но море словно пришло в большую ярость. Вокруг колонны света стали появляться всплески и фонтаны воды, разбрасывая многочисленные брызги, словно в небольшую лужу швырнули булыжник. Огромное око спускалось все ниже, и колонна света под ним превратилась в столб всепожирающего белого огня, жуткого на вид.
Теперь все повернули назад и уходили на полной скорости. И тут началось сильное землетрясение, с чудовищным ревом разверзлись тучи, и мне показалось, что в этот миг все звезды небесные низринулись в пучину морскую. Оттуда, куда они падали, поднимались языки пламени, во все стороны от центра повалил густой пар и скрыл из виду крохотные лодки.
Жестокий удар бросил меня на землю, но хоть я и был страшно напуган, все же не мог оторвать взгляд от происходящего. К берегу шел густой, все закрывающий туман, он стлался в нескольких милях от меня, но сквозь него я видел сгустки красного, алого огня, он выплескивался в воздух, к небесам, и падал в море тысячами языков пламени. И огромное око среди этого пламени опускалось все ниже, окруженное заревом столь белым и ярким, что оно проникало повсюду, даже сквозь густой туман. Мне показалось, что око сходило неспешно и осмотрительно. И вот, когда оно коснулось моря, небесный свод охватила дрожь такой силы, какую невозможно описать словами. Этот рев и содрогания продолжались куда как долее часа, столь мощно сотрясая землю, что я боялся, как бы сама твердь земная не разошлась по швам. Не скоро грохот стал утихать, а туман рассеиваться.
Странно и жутко! Похоже, дьявол под ангельской личиной обманул жителей Стаафхорна и увлек их к печальному концу. Потому что когда туман наконец рассеялся, море окрасилось густым красным цветом и, насколько хватал глаз, было покрыто мертвой рыбой и телами прочих обитателей глубин, но ни от рыбацких лодок, ни от моих соседей поселян не осталось и следа. Однако в своем горе и унынии я не мог не дивиться — как же Люцифер не стал торжествовать победу? Но нигде не было видно огромного глаза. Словно жуткая судьба людей была безразлична врагу рода человеческого.
Много дней бродил я по Дании, рассказывая свою историю всем, кто согласен был меня слушать и внимать моим предупреждениям. Но потом меня назвали еретиком, и покинул я королевство, опасаясь за свою жизнь. Я ненадолго остановился здесь, в Гримуолд-Касле, в поисках помощи и поддержки, и куда пойду отсюда, того не знаю, но я должен продолжать путь.
* * *
Когда Крейн наконец отложил листки, улегся на подушку и выключил свет, усталость, которую он ощущал, не уменьшилась. И все же он лежал в постели без сна, а перед его взором стоял лишь один образ — огромный немигающий глаз, окруженный ослепительным белым пламенем.
25
Дверь в лабораторию Джона Мэрриса была открыта, но Ашер все равно постучал.
— Входите, — отозвался криптолог.
У Мэрриса была самая аккуратная лаборатория на станции. Нигде ни пятнышка, ни пылинки. На углу стола лежала только небольшая стопочка инструкций да стояли клавиатура и плоский монитор. Не было ни фотографий, ни плакатов, ни каких-либо других личных вещей. Но, подумал Ашер, для Мэрриса это вообще типично — он застенчив, неохотно говорит о себе или высказывает личное мнение, замкнут. Целиком погружен в работу. Самое лучшее свойство для криптолога.
Жаль, однако, что его настоящая работа — короткий и явно простой код — оказалась такой трудной.
Ашер закрыл за собой дверь и сел в единственное кресло для посетителей.
— Я получил ваше сообщение, — сказал он. — Какие-нибудь результаты лобовой атаки есть?
Мэррис покачал головой.
— Фильтры произвольного доступа?
— Ничего вразумительного.
— Понятно.
Ашер осел в кресле. Получив от Мэрриса сообщение по электронной почте (тот приглашал его зайти, как только появится возможность), он ощутил прилив надежды, решив, что специалист разгадал загадку. Просьба «зайти, как только появится возможность» от флегматичного Мэрриса означала призыв к немедленной встрече.
— Тогда какие новости?
Мэррис посмотрел на него и снова отвел взгляд.
— Я подумал — может, мы подходим к расшифровке не с той стороны?
Ашер нахмурился.
— Объясните.
— Хорошо. Вчера вечером я читал биографию Алана Туринга.
Ашера это нисколько не удивило. Мэррис, действительный член академии, сейчас работал над второй докторской диссертацией — по истории компьютеров, а Алан Туринг был выдающейся фигурой раннего периода развития электронных машин.
— Продолжайте.
— Ну… вы знаете, что такое машина Туринга?
— Лучше будет, если вы мне еще раз напомните.
— В тридцатых годах Алан Туринг создал теоретический компьютер, известный под названием «машина Туринга». Он состоял из ленты — полоски бумаги произвольной длины. На ней были написаны символы некоего алфавита — конечное число. По ленте бежала головка, считывая символы и интерпретируя их в соответствии с таблицей преобразования. Состояние головки менялось в зависимости от сведений, которые она принимала. Сама полоска могла хранить либо данные, либо «переходы» — так он называл небольшие программы. В нынешних компьютерах вместо ленты может быть память, а вместо головки — микропроцессор. Туринг заявлял, что его теоретический компьютер может произвести любой расчет. Он был первым, кто пришел к этому.
— Продолжайте.
— Я стал думать об этом коде, который мы пытаемся взломать.
Мэррис махнул рукой в сторону компьютерного экрана, где был представлен испускаемый артефактом сигнал, чуть ли не нахальный в своей краткости и неразрешимости:
0000011111001010001101011001110010000101
0001001100010100011010011000010000000000
— Я предположил: а вдруг это и есть лента Туринга? — продолжал Мэррис. — Во что бы превратились единицы и нули, если бы мы пропустили их через машину Туринга?
Ашер подался вперед.
— Вы допускаете, что эти восемьдесят бит — компьютерная программа?
— Я знаю, сэр, что звучит это дико…
— Нисколько.
«Ничуть не более дико, чем сам факт нашего присутствия здесь, — подумал Ашер. — Сидим на дне моря, копаем…»
— Продолжайте, пожалуйста, — произнес он вслух.
— Да, конечно. Сначала я должен был разбить эту последовательность единиц и нулей на отдельные команды. Я сделал допущение, что исходные значения, 00000 и 11111, — заполнители, отмечающие длину каждой команды. Значит, получается, что каждое цифровое «слово» имеет длину в пять бит. Таким образом, у меня получилось четырнадцать пятибитовых команд.
Мэррис нажал на клавишу, и длинная строка цифр исчезла, сменившись вертикальным столбцом:
10101
00011
01011
00111
00100
00101
00010
01100
01010
00110
10011
00001
00000
00000
Ашер внимательно смотрел на экран.
— Слишком коротко для компьютерной программы.
— Да. Ясно, что она должна быть очень простой. И на машинном языке — самом основном, универсальном из цифровых языков.
Ашер кивнул.
— И?
— Когда я сегодня утром пришел к себе, я составил небольшую методику, которая сравнила эти значения с перечнем базовых команд машинного языка. Методика соотнесла все возможные команды со значениями, одну за другой, и проверила, не получилось ли связной последовательности.
— А почему вы решили, что они… кто бы они ни были — те, кто оставил это сообщение, используют машинный язык того же типа, что и мы?
— На бинарном уровне, сэр, существуют определенные цифровые команды, которые являются общими для любого мыслимого счетного устройства — увеличение, уменьшение, переход, пропуск, если нуль — булева логика. И вот я запустил программу и занялся другими делами.
Ашер кивнул.
— Минут двадцать тому назад работа закончилась.
— И что, эти четырнадцать линий бинарного кода удалось перевести в какие-нибудь программы?
— Да. В одну.
— Неужели? — заволновался Ашер.
— Это алгоритм для простого математического действия. Вот, смотрите.