Ричардс ничего не ответил.
— Другой аспект программы…
— Доносчики и независимые операторы. Знаю.
— Они не доносчики, они добропорядочные граждане Северной Америки. — Трудно было сказать, подлинной или ироничной была боль в голосе Киллиэна. — Во всяком случае, каждого, кто заметит вас, ждет вознаграждение. Наводчик со свидетелями получает сто нью-долларов. Наводка, в результате которой происходит убийство, оплачивается тысячью. Независимым операторам мы платим по десять долларов за фут и выше…
— Удалиться на живописную Ямайку на деньги, полученные за кровь, — воскликнул Ричардс, широко раскинув руки. — Ваша фотография появится в стерео-еженедельнике. Вы станете кумиром миллионов. Просто Собственноручно напишете все подробности.
— Довольно, — спокойно отпарировал Киллиэн.
Бобби Томпсон полировал ногти; Виктор вышел, и было слышно как он кричал на кого-то по поводу угла наклона камеры. Киллиэн нажал кнопку.
— Мисс Джонс? Он готов для вас, моя сладкая. — Он встал и вновь предложил свою руку. — Теперь грим, мистер Ричардс. Потом будет установка освещения. Вас поместят за кулисами, и мы не увидимся до вашего выхода. Итак… — Все было великолепно, — ответил Ричардс. Руку он отверг.
Мисс Джонс вывела его. Было 2. 30.
…Минус 081. Счет продолжается…
Ричардс стоял сбоку в окружении двух полицейских, слушая, как публика в студии отчаянно аплодировала Бобби Томпсону. Он нервничал. Он осмеивал себя за это, но факт оставался фактом. Насмешки не уменьшали нервозности. Было 6. 01.
— Сегодняшний претендент, находчивый и сильный, живет к югу от Канала в нашем родном городе, — говорил Томпсон. Кадр сменился фотографией Ричардса в мешковатой серой блузе, сделанной скрытой камерой несколько дней назад. Фон был похож на зал ожидания
На шестом этаже. Фотография отретуширована, подумал Ричардс, чтобы глаза казались более глубоко посаженными, лоб ниже, щеки более впалыми. Его рту было придано глумливое выражение кистью какого-то техника. В целом Ричардс на экране вызывал ужас — урбанистический ангел смерти, грубый, не слишком умный, но обладающий примитивной звериной хитростью. Пугало для обитателя хороших кварталов Города.
— Это Бенджамин Ричардс, двадцать восемь лет. Запомните его лицо! Через полчаса он будет рыскать по городу. Подтвержденное свидетельство о его местопребывании принесет вам сто нью-долларов! Если ваше свидетельство приведет к убийству, это принесет вам тысячу нью-долларов!
Мысли Ричардса были далеко, реальность мощно обрушилась на него.
— …а вот женщина, которая получит вознаграждение Бенджамина Ричардса, если и когда он погибнет!
Изображение сменилось фотографией Шейлы… но и здесь поработала кисть, водимая на этот раз более тяжелой рукой. Результат был ужасен. Милое, не слитком красивое лицо превратилось в лицо грубой безвкусной неряхи. Толстые надутые губы, глаза, блестящие от жадности, намек на двойной подбородок, спускающийся на обнаженную грудь.
— Сволочь! — проскрежетал Ричардс. Он рванулся вперед, но сильные руки удержали его. — Не кипятись, приятель. Это всего лишь картинка. Через минуту его наполовину вывели, наполовину вытащили на сцену.
Реакция публики была мгновенной. Студия наполнилась визгливыми выкриками
— Вон! Накрутить ему хвост!
— Убирайся, подонок!
— Убить его! Убить сволочь! На, выкуси! Убирайся вон!
Бобби Томпсон успокаивающе поднял руки и ласково попросил тишины.
— Давайте выслушаем, что он может нам сказать.
Публика успокоилась, хотя и неохотно. Ричардс стоял под ярким светом, как бык с опущенной головой. Он знал, что излучает именно тот ореол ненависти и вызова, который от него ожидали, но ничего не мог поделать.
Он уставился на Томпсона тяжелым взглядом своих покрасневших глаз.
— Кто-то съест свои яйца за фотографию моей жены, — произнес он.
— Говорите громче, говорите громче, мистер Ричардс! — воскликнул Томпсон с должным оттенком презрения. — Никто вас не тронет… По крайней мере, пока.
Из публики полетели новые выкрики и истерическая брань.
Ричардс вдруг резко развернулся лицом к ним, и они замолчали, как от удара. Женщины глазели на него с испуганным, смешанным с желанием выражением. Мужчины усмехались с кровной ненавистью во взгляде.
— Сволочи! — Он закричал. — Если вам нравится видеть, как умирают такой страшной смертью, почему бы вам не перерезать друг друга?
Его последние слова потонули в воплях. Некоторые люди из публики (возможно, им заплатили) пытались прорваться на сцену. Их сдерживала полиция. Ричардс стоял к ним лицом, сознавая, как это выглядело.
— Спасибо вам, мистер Ричардс, за урок мудрости. — Презрение стало более ощутимым, и толпа, почти смолкнувшая, жадно пожирала его. — Не поделитесь ли вы с публикой, сидящей здесь в студии и у себя дома, сколько вы рассчитываете продержаться?
— Я хочу сказать всем здесь в студии и у себя дома, что это не моя жена! Это была дешевая подделка…
Толпа заглушила его. Вопли ненависти достигли почти лихорадочного накала. Томпсон подождал, минуту, чтобы они утихли, и повторил:
— Сколько вы надеетесь продержаться, мистер Ричардс?
— Я надеюсь протянуть все тридцать дней, — холодно ответил Ричардс. — Не думаю, что у вас есть кто-нибудь, чтобы справиться со мной.
Снова вопли. Поднятые кулаки. Кто-то бросил помидор.
Бобби Томпсон вновь обратился к публике:
— С этими последними словами дешевой бравады мистер Ричардс сойдет со сцены. Завтра в полдень охота начинается! Запомните его лицо! Оно может оказаться рядом с вами в пневмобусе… на самолете… перед стереовитриной… на местном килбольном стадионе. Сегодня он в Хардинге. Может быть, завтра — в Нью-Йорке? В Бойсе? В Альбукерке? В Колумбусе? Тайком прокрадывается в ваши дома? Донесите на него!
— ДАА!!!
Ричардс вдруг сделал непристойный жест — обеими руками. На этот раз никак нельзя было подумать, что рывок на сцену симулирован. Ричардса быстро вытолкали через левый выход прежде, чем они успели разорвать его на куски перед камерой, лишив таким образом Систему предстоящего пикантного репортажа.
…Минус 080. Счет продолжается…
В боковом помещении Киллиэн корчился от удовольствия.
— Прекрасное выступление, мистер Ричардс! Прекрасное! Черт, если бы я мог дать вам премию. Этот жест… великолепно!
— Наша цель доставлять удовольствие, — сказал Ричардс. Изображение на мониторах растворялось, уступая место рекламе. — Дайте мне проклятую камеру и идите на…
— Последнее не обещаю, — осклабился Киллиэн, — а камера вот.
Он взял ее из рук техника, ласково баюкающего ее..
— Со всем оборудованием и готова для съемки. А здесь пленки. — Он протянул Ричардсу маленькую, на удивление тяжелую продолговатую коробочку, завернутую в промасленную ткань.
Ричардс бросил камеру в один карман, пленки — в другой.
— О'кей. Где лифт?
— Не так быстро, — остановил его Киллиэн. — У вас есть минута… даже двенадцать, строго говоря. Ваш двенадцатичасовой дрейф начинается официально в шесть тридцать.
Снова раздались вопли ненависти. Оглянувшись через плечо, Ричардс увидел на экране Лоулина. Его сердце забилось в сочувствии.
— Вы мне нравитесь, Ричардс, и я думаю, вы себя хорошо покажете, — начал Киллиэн. — У вас есть некий грубый стиль, которым я бесконечно восхищаюсь. Видите ли, я коллекционер. Пещерное искусство и древнейшая культура Египта — область моих интересов. Вы больше напоминаете пещерное искусство, чем мои египетские урны, но дело не в этом. Я хотел бы сохранить вас — для коллекции, если угодно, — как собирают и хранят пещерные рисунки Азии.
— Беги, хватай запись колебаний моего мозга, сволочь. Она есть в досье.
— Я хотел бы дать вам небольшой совет, — продолжал Киллиэн, не обращая внимания на его слова — У вас нет никакого реального шанса, его и не может быть, когда вся нация охотится за одним человеком, а Охотники обладают невероятно сложным оборудованием и подготовкой. Но если вы затаитесь, вы протянете дольше. Используйте лучше свои ноги, чем любое оружие, которое вам удастся заполучить. И держитесь поближе к своим. Он поднял палец, чтобы подчеркнуть значение своих слов. — Добропорядочные граждане, сидящие там, ненавидят вас за смелость. Вы для них символ нашего темного и расколотого времени. То, что происходило там, было не только шоу и специально подобранная публика. Они ненавидят вас за смелость. Чувствуете это?
— Да, — ответил Ричардс. — Я-то понял. Я их тоже ненавижу.
Киллиэн улыбнулся.
— Поэтому они вас убивают. — Он взял Ричардса за локоть; пожатие было неожиданно крепким. — Сюда.
Позади них Бобби Томпсон ощипывал Лоулина к полному удовлетворению публики.
Вниз по белому коридору, шаги эхом отдавались в пустоте — один. Совсем один. Один лифт в конце коридора.
— На этом месте мы расстанемся, — произнес Киллиэн. — Скоростной лифт на улицу. Девять секунд.
Он предложил руку — в четвертый раз, и вновь Ричардс отверг ее. Все же он помедлил.
— Что если я поднимусь наверх? — он указал кивком головы на потолок и восемьдесят этажей над ним. — Кого мне убивать там, наверху? Кого мне убить, если я доберусь до самого верха?
Киллиэн мягко рассмеялся и нажал кнопку рядом с лифтом, двери раздвинулись.
— За что вы мне нравитесь, Ричардс, — вы широко мыслите.
Ричардс вошел в лифт. Двери стали сближаться.
— Затаитесь, — повторил Киллиэн, и Ричардс остался один.
У него перехватило дыхание, когда лифт ринулся вниз.
…Минус 079. Счет продолжается…
Лифт выходил прямо на улицу. Полицейский стоял у двери лицом к Мемориальному Парку Никсона, но он не взглянул на выходящего Ричардса; он только задумчиво побарабанил по дубинке и уставился в мелкую изморось, стоявшую в воздухе.
Мелкий дождь принес в город ранние сумерки. Огни загадочно мерцали в темноте, а люди, идущие по Рэмпарт Стрит в тени Здания Игр, казались бесплотными тенями, так же, как и сам Ричардс. Он глубоко вдохнул влажный, с привкусом серы воздух. Было приятно, несмотря на привкус. Казалось, что он только что вышел из тюрьмы на волю, а не из одной сообщающейся камеры в другую. Воздух — это хорошо. Воздух — это прекрасно.
Держитесь поближе к своим, сказал Киллиэн. Конечно, он был прав. Не нужно быть Киллиэном, чтобы понимать это. Или сознавать, что самая жаркая охота будет в Ко-Оп Сити, как только закончится передышка, но к этому времени он будет за горами и далеко отсюда.
Он прошел три квартала и помахал такси. Он надеялся, что Фри-Ви в машине будет сломан — как в большинстве из них, — но этот был в рабочем состоянии и включен на канал А-1, где ярко светились заключительные кадры «Бегущего». Дерьмо.
— Куда, приятель?
— Робард Стрит.
Это было в пяти кварталах от его цели; когда такси подбросит его, он сядет на экспресс в обратном направлении, чтобы доехать до Моли.
Такси прибавило скорость, древний газовый мотор звучал какофонией из канонады выхлопов и разнообразных шумов. Ричардс откинулся назад на виниловые подушки, где тень казалась гуще.
— Эй, я тебя только что видел на Фри-Ви! — воскликнул таксист. — Ты тот тип, Причард.
— Причард. Верно, — безропотно согласился Ричардс. Здание Игр уменьшалось за их спиной. Психологическая тень тоже, казалось, уменьшалась в его душе, несмотря на неудачу с таксистом.
— Черт возьми, у тебя есть яйца, приятель! Говорю тебе. Честное слово, есть. Они убьют тебя, знаешь? Убьют, мать твою. У тебя и вправду есть яйца.
— Верно. Даже два. Как и у тебя.
— Даже два, — повторил таксист. Он был в экстазе. — Черт возьми, здорово! Смачно! Не возражаешь, если я расскажу жене, что подвез тебя? Она кипятком ссыт от этих Игр. Мне бы тоже настучать, только, черт возьми, кто меня послушает. Таксисту нужен хоть один свидетель. Никто не видел, как ты влез — вот непруха!
— Обидно, — сказал Ричардс. — Жаль, что ты не можешь помочь убить меня. Может, мне записку оставить, что я был здесь?
— Черт, можешь? Это было б…
Они как раз пересекли Канал.
— Выпусти меня здесь, — резко оборвал Ричардс. Он вытащил нью-доллap из конверта, врученного ему Томпсоном, и бросил его на переднее сиденье.
— Фу ты, чего я сказал? Я и не думал…
— Нет, — сказал Ричардс.
— Ну что, не дашь записку…
— Обожрешься, вонючка.
Он стремительно выпрыгнул и пошел по направлению к Драммонд Стрит. Ко-Оп Сити, как огромный солдат, поднимался в сгущающейся темноте перед ним. Крик таксиста все еще преследовал его:
— Тебя скоро достанут, мать твою так!
…Минус 078. Счет продолжается…
Через задний двор, через рваную дыру в проволочном заборе, отделяющем одну асфальтовую пустыню от другой; переждать в глубокой тени, пока мимо с ревом проносится банда мотоциклистов, их фары сияют в темноте, как безумные глаза ночных оборотней. Потом — через последний забор (одна рука порезана), и вот он стучится в заднюю дверь Моли Джернигана — она же и есть главный вход.
Моли был владельцем ссудной кассы на Док Стрит, где — будь у тебя достаточно баксов, чтобы швыряться ими, — каждый мог купить специальную полицейскую дубинку, автомат с полным запасом патронов, противотанковое ружье, героин, Пуш, кокаин, маскировочные средства, искусственную бабу из стирофлекса или настоящую шлюху, если ты слишком измотан, чтобы пользоваться стирофлексовой, адреса нескольких подпольных казино, адрес Клуба Извращений и еще сотню других запрещенных вещей. Если у Моли не было нужной вещи, он заказывал ее для тебя. В том числе фальшивые документы. Когда он открыл глазок и увидел стоящего за дверью, он улыбнулся широкой улыбкой:
— Почему бы тебе не убраться, дружок? Я тебя не видел.
— Нью-доллары, — произнес Ричардс, обращаясь в воздух. Последовала пауза. Ричардс изучал манжету своей рубашки, как будто впервые ее видел.
Затем затворы и замки отворились поспешно, как будто Моли боялся, что Ричардс изменит решение. Ричардс вошел. Они стояли в подсобке магазина, которая представляла собой крысиный заповедник полный старых журналов, краденых музыкальных инструментов, краденых фотоаппаратов и товаров черного рынка. Моли был по необходимости Робин Гудом; ростовщик к югу от Канала недолго продержался бы на плаву, будь он слишком жадным. Моли драл три шкуры с богатых вонючек из Города, а в своих кварталах продавал почти по закупочным ценам — иногда даже ниже, если кого-то сильно припекало. Поэтому он пользовался превосходной репутацией в Ко-Оп Сити и первоклассной защитой. Если полицейский расспрашивал стукача из Южного Города (а их были сотни) о Моли Джернигане, информатор сообщал, что Моли — слегка слабоумный старик, приторговывавший по мелочам левым товаром. Любая шишка из Города с порочными сексуальными наклонностями могла бы много чего порассказать, но время чисток Полиции нравов прошло. Все понимали, что порок создает неблагоприятную среду для революционных настроений. Тот факт, что Моли также занимался торговлей поддельными документами, приносящей ему умеренный доход, строго для местных клиентов, был в Городе неизвестен. Все же Ричардс знал, что изготовление документов для такого жареного клиента, как он, было крайне опасным.
— Какие бумаги? — Моли глубоко вздохнул и зажег старинную настольную лампу с выгнутой шеей, которая залила ярким белым светом рабочую поверхность его письменного стола. Он был стар, почти семидесяти пяти лет, и под льющимся светом его волосы были похожи на серебряную канитель.
— Водительское удостоверение. Военный билет. Уличное удостоверение личности. Карточка полицейского учета. Пенсионное удостоверение.
— Просто. Работа стоит шестьдесят баксов для любого, кроме тебя, Бенни.
— Сделаешь?
— Я сделаю это для твоей жены, не для тебя. Для тебя — нет. Я не сую голову в петлю ради чокнутого сукина сына, вроде Бенни Ричардса.
— Сколько это займет времени?
Глаза Моли сардонически вспыхнули.
— Зная твое положение, я потороплюсь. Час на каждую.
— Боже, пять часов… Можно мне пойти…
— Нет, нельзя. Ты сбрендил, Бенни? На прошлой неделе к твоей хозяйке приехал полицейский с конвертом. Он прибыл на черной тачке с еще шестерыми ребятами, флэппер Донниган и Джерри Ханрахан точили зубы на углу, когда они проезжали. Флэппер мне все рассказал. Парень не камень, сам знаешь.
— Я знаю, что Флэппер не камень, — нетерпеливо перебил, Ричардс. — Я послал деньги. Она…