Как будто специально для нас квартет начинает играть новую мелодию, более романтичную. Вокруг раздаются шепотки, и все остальные пары расступаются, оставляя в центре нас - пару охотников. Этот зал наш. Неожиданно все взгляды прикованы к нам. Несколько фотографов с камерами на изготовку занимают места поудобнее. Я поворачиваюсь к Пепельному Июню и вижу страх в ее глазах: ни я, ни она не хотели такого внимания. Но уже поздно отступать. Я подхожу ближе и почти чувствую исходящие от ее тела волны жара. Несмотря ни на что, я ощущаю, как будто какая-то недостающая деталь со щелчком встает на место. Нас притягивает друг к другу, как если бы наши сердца были мощными магнитами с противоположными полюсами.
Вспоминая все, чему меня учили в школе, я сжимаю руки в кулак, сплетая пальцы с пальцами ее стиснутых рук. В школе я ненавидел уроки танцев, меня пугала необходимость находиться так близко от кого-то, я постоянно боялся, что не сбрил какой-нибудь волосок. Но сейчас, рядом с Пепельным Июнем, я свободен от страха. И свободен чувствовать мягкость ее кожи, тепло и аромат ее тела, ее дыхание, которое легонько щекочет мне шею. Я смотрю в ее сияющие зеленые глаза, мне хочется прошептать ей все это, но вокруг слишком много народу, и музыка играет слишком тихо.
Я настолько захвачен моментом, что почти забываю о необходимости все-таки начать танцевать. Я сжимаю ее пальцы, давая понять, что готов. Она сжимает мои в ответ, и мы начинаем. У нас на удивление неплохо получается, если учесть, что мы с ней никогда раньше не танцевали вместе. Наши тела двигаются синхронно, расстояние между нами, пусть и небольшое, остается неизменным. Наши ноги следуют музыке и почти не сталкиваются, касаясь пола в нескольких дюймах друг от друга, не ближе. На уроках в школе танец казался мне просто списком движений, которые нужно выполнить, но с Пепельным Июнем я словно плыву по волнам, поставив парус и заботясь только о том, чтобы не останавливаться. В конце танца я отпускаю ее, она трижды оборачивается вокруг своей оси, подняв над головой изящные длинные руки. Она дразнит меня, волосы соблазнительно падают ей на лицо, глаза словно пускают стрелы. От столов доносятся восхищенные вздохи.
Я и сам не удерживаюсь, шепчу ей что-то восторженное.
Начинается следующая мелодия, и мы с Пепельным Июнем расходимся. Пришло время обязательных танцев с женами чиновников, которые осаждают меня, в то время как их высокопоставленные мужья слишком мало интересуются танцами или женами (или и тем, и другим), чтобы ради этого вставать из-за стола. Бесконечные танцы и светская болтовня выматывают меня, и вскоре я чувствую, что на лбу начинает выступать пот. Мне надо отдохнуть, но меня ждет еще слишком много женщин.
- Вы не чувствуете запах? - спрашивает моя партнерша. Мы танцуем уже минуту, но я толком замечаю ее только сейчас.
- Нет, ничего особенного не чувствую.
- Так сильно пахнет геперами. Не представляю, как вы можете на чем-то концентрироваться. Знаю, говорят, что со временем к этому можно привыкнуть, но запах такой сильный, будто гепер стоит прямо передо мной.
- Иногда, когда дует западный ветер, он приносит запах от Купола.
- Не сказать, чтобы сегодня было ветрено. - Она бросает взгляд на открытые окна.
Следующая выражается еще прямее.
- По-моему, тут где-то есть гепер, - заявляет она, - пахнет почти невыносимо.
Я говорю ей про западный ветер.
- Нет, нет, - возражает она, - пахнет так, будто этот гепер - вы!
Я чешу запястье. Она, к счастью, тоже.
Мелодия заканчивается, она приседает в реверансе, я кланяюсь. Следующая дама уже спешит ко мне. Быстрое движение, и кто-то загораживает ей дорогу. Это Пепельный Июнь. Судя по выражению глаз, она знает, что происходит, и встревожена. Дама разочарована и готова начать жаловаться, но вовремя понимает, кто перед ней, и отступает. Мы с Июнем начинаем танцевать. Снова раздаются щелчки камер.
На этот раз танец не доставляет мне никакого удовольствия. Мы постоянно думаем об окружающих, о пленке пота, которая вот-вот выступит у меня на лице, о запахе, который я источаю. Я слишком много танцевал. Когда мелодия заканчивается, я говорю Пепельному Июню (громко, чтобы все остальные слышали), что мне надо в уборную. Не знаю, что в этом толку, но у меня больше нет сил на танцы, мне нужно сделать перерыв, чтобы тело немного охладилось. Она говорит, что будет ждать.
Я отдыхаю и делаю свои дела у писсуара, когда в туалет кто-то заходит. Он встает рядом со мной, хотя все остальные писсуары свободны. Откровенно говоря, в туалете больше никого нет.
- Как долго ты надеешься продержаться?
- Простите?
- Кажется, это простой вопрос. Как долго ты надеешься продержаться?
Он высокий и широкоплечий. На носу у него слишком модные очки, резко контрастирующие с его мощным телом. Смокинг мал на несколько размеров и натянут под мышками.
Я решаю не обращать на него внимания и сосредотачиваюсь на том, чтобы попасть в наклейку на дне писсуара. Чтобы было меньше брызг. Иногда наклейка изображает муху, или пчелу, или футбольный мяч. Здесь это Купол.
- Долго или нет?
- Что?
- Долго ты надеешься продержаться или нет?
- Слушайте, я все еще не понимаю, о чем вы.
Он фыркает.
- Думаю, недолго. Полчаса, не больше. Как только вы все скроетесь из виду, остальные охотники выведут тебя из игры. И тебя, и девушку.
Журналист. Вероятно, папарацци, который пользуется поддельной аккредитацией, изворачиваясь, чтобы получить доступ к инсайдерской информации. Так они и работают: говорят какую-нибудь чушь, чтобы посмотреть на реакцию, а потом пишут об этой реакции. Лучше всего не обращать на него внимания.
Я застегиваюсь и подхожу к ящику с полотенцами.
Он тоже застегивается и тянет руку за полотенцем, преграждая мне путь. Ящик выплевывает кусок бумаги ему в руку.
- Не забудь про излучатели, вот что, - говорит он, сминая полотенце. - Воспользуйся ими сразу и безо всякого сомнения. Охотники, особенно ребята из колледжа, без колебаний выведут вас обоих из игры. Будьте осторожны. - Он не смотрит на меня и говорит так, будто обращается к ящику с полотенцами.
- Кто вы? - спрашиваю я. И как он узнал об излучателях?
- Хочешь совет? - продолжает он. - Все совсем не то, чем кажется. Возьмем, к примеру, этот бал. Поглядите на весь блеск и роскошь. Что они вам сказали? Что решили его устроить в последнюю минуту? Посмотри на еду, на украшения, на количество гостей. Как тебе кажется, это готовили на коленке? А так называемая лотерея - они выбрали самый подходящий для злоупотреблений способ. Думаете, вы тут случайно? Нет, все совсем иначе. - Он кладет руку на дверную ручку, собираясь уходить, и оглядывается. - И девушка. Красотка, с которой ты танцевал. Будь осторожен с ней. - Он впервые смотрит на меня. Я ожидаю встретить строгий взгляд - и не ошибаюсь. Но кроме строгости в его глазах я замечаю непонятно откуда взявшуюся теплоту. - Будь осторожен. Она не то, что ты думаешь. Не позволяй ей сбить себя с пути. - С этими словами он открывает дверь и исчезает.
"Псих какой-то", - думаю я.
Я хватаю бумажное полотенце и уже собираюсь протереть подмышки, как в туалет вваливается шумная компания из четырех-пяти человек. Они едва держатся на ногах, но им явно весело. Я выхожу и оглядываю коридор в поисках папарацци, но его нигде не видно.
- Пойдем. - Пепельный Июнь появляется из ниоткуда. - Свой долг мы выполнили. А сейчас все уже настолько набрались, что не заметят нашего отсутствия. Пойдем, - повторяет она, и я иду за ней.
Она ведет меня прочь из зала, ее тонкая фигурка указывает мне путь между темными танцующими фигурами. Коридоры пусты, и чем дальше мы отходим от банкетного зала, тем тише становится музыка. Сначала мне кажется, что мы направляемся в ее комнату, но, выйдя на лестницу, мы минуем пятый этаж и поднимаемся все выше и выше, пока лестница не заканчивается. На верхней площадке Пепельный Июнь открывает дверь, и нас заливает свет звезд.
- Я была здесь пару раз, - тихо говорит она, - сюда никто не заходит.
Пустошь простирается у нас под ногами, гладкая и спокойная, как замерзшее море. А наверху, над нами, еще одно море - полное мерцающих звезд, за которыми угадывается бездонная пустота.
Пепельный Июнь ведет меня на середину крыши, под ногами похрустывают мелкие камушки. Наконец она останавливается и поворачивается ко мне.
Я стою прямо перед ней, наши плечи соприкасаются, но она не пытается отойти. Она так близко, что я чувствую на губах ее дыхание. Когда она поднимает влажные, будто от ночной росы, глаза, в них отражаются звезды.
- Родители дали тебе обозначение? - спрашивает она.
Я киваю.
- Но потом они перестали им пользоваться.
- Ты его помнишь?
- Джин.
Некоторое время она молчит, но я вижу, как двигаются ее губы, будто она примеривается к слову.
- А у тебя есть обозначение? - спрашиваю я.
- Не помню, - шепчет она в ответ, - но в любом случае нам не стоит называть друг друга семейными обозначениями. Мы можем забыться и случайно обратиться друг к другу по обозначению при посторонних. Это может привлечь лишнее…
- Внимание, - договариваю я за нее.
Мы пытаемся подавить улыбку, так одновременно появившуюся у нас на губах, как будто мы с Пепельным Июнем - один человек. Как обычно, принимаемся чесать запястья.
- Отец постоянно говорил это. Не привлекай лишнего внимания. Думаю, твой тоже.
Она кивает, и ее лицо мрачнеет. Мы смотрим на Пустоши и на крошечное полушарие Купола вдалеке. Внизу компания гуляк выходит из здания, направляясь, по всей видимости, к Куполу. До нас доносятся их невнятные голоса. Постепенно они становятся все тише и совсем затихают вдали.
- Давай я тебе кое-что покажу, - говорит Пепельный Июнь, - ты так можешь? Только сначала надо сесть. - Затем она опускает правую ступню на пятку и принимается быстро стучать ею. - Когда я нервничала, я делала вот так. Родители запрещали мне, но я продолжала делать это в одиночестве. Если начать, дальше нога двигается автоматически. Смотри, я даже не думаю об этом, она движется сама по себе.
Я пытаюсь повторить. Не получается.
- Ты слишком много об этом думаешь, - говорит она, - расслабься и делай быстрые отрывистые движения.
С четвертой попытки у меня наконец получается. Нога двигается сама по себе, подпрыгивая вверх и вниз, как отбойный молоток.
- Вау, - удивляюсь я.
Она улыбается так широко, как я еще не видел, и в горле у нее раздается тихий звук.
- Это называется "смех", - говорю я.
- Знаю. Хотя мои родители иногда называли это "заржать". Слышал такое слово?
Я мотаю головой.
- Нет, у нас это был просто "смех". И мы им особо не злоупотребляли. Отец всегда боялся, что я забудусь при посторонних.
- Ага. Мой тоже.
- Каждое утро он напоминал мне. Не делай того, не делай этого. Не смейся, не улыбайся, не чихай, не хмурься.
- Ну, благодаря этому мы с тобой сейчас здесь. Живые, я имею в виду.
- Наверное. Кстати, - я поворачиваюсь к ней, - отец иногда говорил еще кое-что очень странное. Может быть, твои родители тоже что-то такое говорили? Никогда не забывай, кто ты есть.
- Никогда не забывай, кто ты есть? Никогда ничего подобного не слышала.
- Он говорил это где-то раз в год. Мне это всегда казалось странным. - Я опускаю взгляд.
- А когда твои… ну…
- Мои родители?
Она кивает.
Я смотрю на горы.
- Мать и сестра много лет назад, я их даже толком не помню. Они просто исчезли, и все. А потом отец, лет семь назад. Его укусили.
Мы умолкаем. Приятно вот так разделять молчание. Из главного зала доносится музыка, настолько приглушенная, как будто мы сейчас за тысячу миль. Наши взгляды останавливаются на Куполе, мирно поблескивающем в темноте.
- Блаженны неведающие, - шепчет она. - Этой ночью они спят, не зная ничего о том, что их ожидает смерть. Бедняги.
- Я должен кое-что тебе сказать, - произношу я, помолчав.
- О чем?
- О геперах.
- Что такое?
Я собираюсь с мыслями.
- Когда я ходил за водой к пруду, я не просто дошел, набрал воды и повернул обратно. Я встретился с ними. Провел там какое-то время. И, знаешь, они умеют говорить. Они даже читать умеют. Они не такие дикари, как я представлял. Ничего подобного.
- Они умеют говорить? И читать? - недоверчиво переспрашивает она, разглядывая Купол. Внутри не видно никакого движения.
- Да, и обожают это. У них в хижинах целые полки с книгами. Кроме того, они и рисовать умеют.
Она качает головой.
- Не понимаю, я думала, что их тут держат как скот. Зачем им понадобилось приручать и дрессировать их?
- Понимаю, трудно это представить, но дело даже не в том, что их выдрессировали, как цирковых животных. Они не такие. Они обычные. Они думают, принимают решения, шутят. Как мы с тобой.
Она хмурится, молча обдумывая что-то.
- Я так понимаю, ты не рассказал им про Охоту.
- Нет. Они понятия об этом не имеют. Иногда в неведении действительно таится блаженство.
- А что ты им рассказал о себе?
- Что я заменил Ученого. - Я слегка запинаюсь. - Было бы немного… неудобно говорить, что я охотник на геперов. Может быть, надо было что-то сказать. Может быть, я должен был рассказать им об Охоте.
- Ты все правильно сделал. Что бы это дало? Они все равно обречены.
За следующие несколько секунд у меня в голове проносятся сотни тысяч миллионов мыслей. Наконец я говорю:
- Как думаешь, мы не должны ничего сделать?
Она поворачивается ко мне.
- Очень смешно.
- Нет, серьезно. Вместо нашего плана. Как думаешь, не должны ли мы что-то сделать?
Ее глаза слегка расширяются.
- Что ты имеешь в виду?
- Не должны ли мы…
- Что?
- Как-то им помочь.
- Не говори глупостей.
- Какие тут глупости. Они такие же, как мы. Мы - это они.
Она удивлена, это видно по ее глазам.
- Нет. Они совсем не такие же. Мне все равно, говорят они или нет, они - лишь ценный скот. - Она сильнее стискивает мою руку. - Джин, я не хочу показаться бессердечной, но мы ничего не можем для них сделать. Они умрут во время Охоты, не важно, воспользуемся мы их смертью или нет.
- Мы могли бы, не знаю, могли бы сказать им, чтобы они оставались в Куполе. Что письмо о том, что Купол сломался, - это ловушка. - Я провожу рукой по волосам. - Это действительно нелегко, Пепельный Июнь.
Она снова начинает говорить, уже мягче:
- Если завтра они умрут так, как мы задумали, их смерть по крайней мере даст нам надежду на нормальную жизнь. Но если мы будем сидеть на месте, их смерть станет не просто бессмысленной. Мы можем придать ей смысл, сделать ее началом новой жизни. Нашей жизни, Джин. Вместе. Разве так ужасно - попытаться найти в плохом хоть что-то хорошее?
Я молчу.
На глазах у нее выступают слезы, и, наверное, впервые в жизни она не пытается их сдержать. Они льются по щекам. Я тянусь к ней, желая стереть их рукавом, но она хватает мою ладонь и прижимает ее к щеке, прямо к дорожкам от слез. От прикосновения ее мягкой, влажной кожи меня словно покалывают электрические разряды. Мое сердце совершенно растоплено этими слезами.
- Пожалуйста, - шепчет она с такой мольбой, что мне становится больно.
Наши плечи соприкасаются. Мы поворачиваемся друг к другу. Мы так близко, что я вижу крошечную родинку в уголке ее глаза. Я касаюсь ее пальцем.
- Это родинка, - шепчет она, - ее не сотрешь.
- Я и не пытаюсь ее стереть, - отвечаю я. - Я и сам не знаю, что делаю. Все, что я знаю, - это то, что мое сердце вот-вот взорвется, и я не понимаю, что со мной.
Она слегка приподнимает обнаженную руку. В ее широко раскрытых глазах я вижу приглашение. Она бросает взгляд на мой локоть, потом смотрит на меня.
Очень осторожно я тянусь и опускаю ее руку.
- Пожалуйста, - тихим-тихим шепотом произношу я, - не пойми меня неправильно. Но я никогда… я никогда ничего от этого не чувствовал.
Вместо обиды на ее лице отражается облегчение. Она опускает руку.
- Я тоже. Мне всегда приходилось делать вид, что я получаю удовольствие, - она отворачивается, - с моим парнем, с тобой тогда в кладовке. Я думала, что со мной что-то не так. - Она судорожно вздыхает. - Разумеется, со мной что-то не так, - говорит она дрогнувшим голосом. - Я не нормальная. Я гепер. - Последнее слово звучит как очищающее душу признание.
Не совсем понимая, что делаю, я хватаю ее за руку и чувствую легкую дрожь под пальцами. Я отнимаю руку, но она тянется за мной и кладет свою раскрытую ладонь на мою, ее кожа касается моей, мы близки, как никогда. Мы смотрим друг на друга. Это чувство не похоже на все, что было раньше, оно захватывает меня полностью. Я не смею дышать. Она закрывает глаза, запрокидывает голову. Ее губы раскрываются, такие полные и странно притягательные.
Ее пальцы переплетаются с моими. Я никогда не испытывал ничего подобного, не знал, что такое возможно, но от прикосновения гладкой кожи ее пальцев меня одновременно охватывают и жар, и холод.
- Пепельный Июнь, - шепчу я.
Она ничего не говорит, просто стоит рядом, подняв голову к небу и закрыв глаза.
- Я знаю, - шепчет она наконец, - я знаю.
Звезды мерцают над нами. Голова Пепельного Июня лежит у меня на плече, рука - поперек моей груди. Мы не разомкнули рук даже во сне. Я слышу ее дыхание, чувствую, как ее сердце бьется рядом с моей грудной клеткой. Мои глаза закрываются. Я вновь засыпаю.
Когда я просыпаюсь, небо посветлело, звезды почти скрылись. Занимается рассвет. Пепельного Июня уже нет рядом. Я сажусь, чувствуя под собой движение гальки.
На крыше ее не видно. Озадаченный, я подхожу к краю.
Вот она, вдалеке, идет, погруженная в мысли.
Через несколько минут я снаружи, спешу к ней по кирпичной дорожке. Свидетельства разгула этой ночи разбросаны повсюду: бумажные тарелки, шпажки от шашлычков, бокалы, пустые бутылки, даже лужицы рвоты. Когда я оказываюсь близко от нее, она останавливается и ждет меня.
- Привет, - слегка улыбается она и берет меня за руку.
- Надеюсь, нас никто не увидит.
- Вряд ли, все перепились до бессознательного состояния.
- Надеюсь. Что с тобой?
- Кое-что не давало мне покоя, пришлось прогуляться, чтобы слегка прочистить голову. - Она сжимает мою руку. - Рада, что ты пришел. Пойдем, - говорит она, направляясь к Куполу.
Держась за руки, мы с ней идем под светлеющим небом. Наши ладони совпадают так, будто были сделаны друг для друга, наши руки привычно переплетаются. Мы слегка склоняемся друг к другу. Легко забыть, что это за день. День, который закончится кровавой бойней Охоты.
Мы останавливаемся перед Пуповиной.
- Открой, - говорит она.
Внутри, прямо в центре конвейерной полосы, лежит большой конверт. Я поворачиваюсь к Пепельному Июню, и она кивает, пристально глядя мне в глаза.
Я беру конверт в руки. На нем большими буквами оттиснуто:
Срочно. Открыть немедленно.