– А должны бы, – парирует Канн. – Это не человек, и его кости не соответствуют никаким костям из тех, что мы когда-либо находили. – Он ждет моей реакции. – Позвольте мне соединить точки за вас, раз вы то ли не способны, то ли не жаждете этого сделать. Некто выстроил это сооружение – самый совершенный образчик техники на планете. И выстроил его тысячи лет назад, а то и сотни тысяч лет назад. Этот замороженный обезьяночеловек пробыл там Бог ведает сколько тысяч лет. В ожидании.
– В ожидании чего?
– Мы не знаем, но могу вас уверить, что когда он и остальные люди, выстроившие сооружение, проснутся, с родом людским на этой планете будет покончено. Вот вы говорите, что это не ваша война, но это не так. Вам не обогнать эту войну, вы не сможете воздержаться или уехать от нее, потому что враг будет преследовать нас до самых отдаленных уголков мира и истребит нас под корень.
– Вы подразумеваете, что они враждебны, потому что враждебны вы сами. Истребление, война и власть господствуют у вас в мыслях, и вы распространяете то же самое и на них.
– Единственное, что мы знаем наверняка, это лишь то, что найденное существо – какая-то разновидность человека. Мои допущения весомы. И практичны. Их истребление гарантирует наше выживание. А сведение с ними дружбы – отнюдь.
Я размышляю над тем, что он сказал, и, к стыду своему, признаю, что это не лишено смысла.
Канн словно угадывает мои колебания.
– Вы же знаете, что это правда, Пирс. Они умнее нас, невероятно умнее. Если они позволят нам жить, мы для них будем не более чем домашними зверюшками. Быть может, они займутся нашим племенным разведением, чтобы сделать нас кроткими и дружелюбными, подкармливая нас у своего пресловутого костра, искореняя агрессивных, точно так же, как много тысяч лет назад мы перековали диких волков в собак. Они сделают нас настолько цивилизованными, что мы не сможем и помыслить дать отпор, не сможем охотиться и не сможем прокормить себя сами. Может, это уже происходит, а мы даже не догадываемся. А может, они вовсе не сочтут нас настолько симпатичными. Мы можем стать их рабами. Полагаю, вы знакомы с этим понятием. Группа жестоких, но разумных людей с совершенными орудиями подчиняют менее развитую группу. Но на сей раз это будет до скончания веков; мы больше никогда не разовьемся и не будем эволюционировать дальше. Подумайте об этом. Но мы можем предотвратить этот рок. Войти и убить их во сне кажется жестоким, но подумайте об альтернативе. Когда истории станет известна правда, нас будут чествовать, как героев. Мы – освободители рода людского, избавители…
– Нет. Что бы дальше ни произошло, это произойдет без меня. – Я не могу выбросить из головы образ Хелены, желание подержать наше дитя, состариться вместе где-нибудь у озера, а летом учить наших внуков удить рыбу. Для планов «Иммари» я роли не играю. Они найдут другого горного инженера. Может, это и задержит их на пару месяцев, но то, что внизу, может и обождать.
Встав, я долгий момент смотрю на Канна и Бартона.
– Джентльмены, прошу простить. Моя жена беременна, и мне надо отвезти ее домой. – Я сосредоточиваюсь на Бартоне. – Мы ожидаем нашего первенца. Желаю вам всего наилучшего с проектом. Как вам известно, я был военным. А военные умеют хранить секреты. Почти так же хорошо, как сражаться. Но, надеюсь, дни сражений для меня позади.
– Я знаю, что они делают, – сел Дэвид в постели.
– Кто?
– «Иммари». «Протокол Тоба». Теперь это обретает смысл. Они создают армию. Готов биться об заклад. Они думают, что человечество столкнулось с высокоразвитым врагом. «Протокол Тоба», снизив глобальное население, вызовет генетическое бутылочное горлышко и второй Большой Скачок Вперед – они это делают, чтобы создать расу суперсолдат, совершенных людей, которые смогут сражаться с теми, кто построил эту штуку в Гибралтаре.
– Может быть. Есть кое-что еще. В Китае у них был прибор. Я думаю, он имеет какое-то отношение ко всему этому, – ответила Кейт.
Она рассказала Дэвиду об испытанном в Китае, о колоколообразном объекте, истребившем подопытных и начавшем плавиться, а потом взорвавшемся.
– Думаю, я знаю, что это такое, – кивнул Дэвид, когда она закончила.
– Правда?
– Ага. Возможно. Читайте дальше.
– Мистер Пирс, ваша контора на проводе. Говорят, это важно, срочно. По поводу порта, внутри склада.
Пройдя в фойе, я беру трубку телефона. Мэллори Крейг начинает говорить, прежде чем я успеваю хоть слово молвить:
– Патрик. Произошел несчастный случай. Рутгер не позволил вам звонить, но я подумал, что вам следует знать. Он слишком гнал. Ушел слишком далеко и слишком быстро. Говорят, часть марокканских рабочих в западне…
Я бросаюсь из дверей, не дожидаясь, когда он договорит. Еду на авто до склада и запрыгиваю в электрическую вагонетку вместе со своим бывшим помощником. Мы гоним так же безоглядно, как Рутгер в первый день, когда показывал мне тоннель. Этот дурак своего добился – торопился и вызвал обрушение свода. Я боюсь это видеть, но все равно понукаю помощника гнать быстрее и быстрее.
Когда тоннель выводит нас в громадный каменный зал, где я проработал последние четыре месяца, я замечаю, что электрический свет погашен, но в комнате не темно: дюжина лучей света от фонарей на касках проходчиков пересекает зал в разных направлениях. Один из них – десятник – хватает меня за руку.
– Рутгер вызывает вас по телеку, мистер Пирс.
– По телефону, – поправляю я, пробираясь сквозь обширное темное пространство. Потом останавливаюсь. У меня на лбу вода. Может, пот? Нет, вот еще капля с потолка – он потеет.
Я хватаю трубку телефона.
– Рутгер, мне сказали, был несчастный случай, ты где?
– В безопасном месте.
– Не играй в игры. Где несчастный случай?
– О ты как раз на нужном месте, – отзывается Рутгер игривым, уверенным – довольным – тоном.
Я озираю зал. Проходчики озадаченно толкутся туда-сюда, не зная, куда себя деть. Почему не горит свет? Я кладу трубку и подхожу к электрической линии. Она подключена к новому кабелю. Я свечу на него своим фонарем, отслеживая его путь по залу. Он уходит вверх по стене… к потолку, оттуда к лестнице и…
– Уходите! – во всю глотку ору я, ковыляю по неровному грунту в заднюю часть зала и пытаюсь согнать проходчиков вместе, но они лишь натыкаются друг на друга в бурном море пляшущих огней и теней.
Сверху по всему пространству раскатывается взрыв, и начинают валиться камни. Выработку заполняет пыль, в точности как в туннелях на Западном фронте. Мне их не спасти. Я даже не вижу их. Я хромаю назад, в тоннель – коридор к лаборатории. Пыль следует за мной, и я слышу, как камни заваливают вход. Вопли стихают, будто отрезанные закрывающейся дверью, и я оказываюсь в полнейшей темноте, нарушаемой лишь призрачным белым свечением и туманом в трубах.
Не знаю, сколько времени прошло, но я уже проголодался. Очень проголодался. Мой налобный фонарь давным-давно погас, и я сижу в тишине и темноте, прислонившись к стене в глубоком раздумье. Хелена, должно быть, с ума сходит от тревоги. Узнает ли она наконец мой секрет? Простит ли меня? Разумеется, все это предполагает, что я выберусь отсюда.
С другой стороны скалы слышатся шаги. И голоса. И те, и другие звучат приглушенно, но между камнями довольно свободного пространства, чтобы они все-таки пробились.