Радиомолчание, вся эта секретность… Но ему-то что за дело? Ему платят за бурение. Может, они ничего дурного не делают, может, просто не хотят, чтобы пресса раструбила об их деле всему свету. Ничего дурного в этом нет. Получить под зад коленкой за чрезмерное любопытство – это было бы что-то. Он не настолько глуп. Роберт представил, как говорит сыну: «Извини, с колледжем придется обождать. Сейчас он мне просто не по карману; да, я мог бы, но терпеть тайны было свыше моих сил».
С другой стороны… если тут происходит нечто противозаконное, а он соучастник… «Сынок, ты не можешь пойти в колледж, потому что твой папа международный преступник, и постскриптум: он был настолько глуп, что даже не знал об этом».
Второй буровик тоже остановил двигатель своего снегохода. Оба уставились на него.
Роберт прошел к запасу маскировочных материалов. Выбрал закрытый восьмифутовый белый зонт, привязал к своему снегоходу, завел двигатель и повел машину к следующему участку. Подчиненные следовали за ним по пятам.
После получаса езды Роберт заметил большой скальный козырек, нависший над снегом – недостаточно глубокий, чтобы образовать пещеру, но уходящий футов на двадцать или тридцать в гору, отбрасывающую глубокую тень. Подправив курс так, чтобы проехать поближе к козырьку, Роберт в последний момент нырнул в тень. Хотя буровики ехали почти в упор за ним, оба мгновенно повторили его маневр, поставив свои машины рядом с его. Роберт продолжал сидеть. Ни один не покинул седла.
– Я кое-что забыл на участке. Сейчас вернусь. Это недолго. Ждите здесь и, э-э, не покидайте укрытия. – Ни один из них не отозвался ни словом. Роберт ощутил, что нервы все больше разыгрываются. Врун из него никудышный. Он продолжал, надеясь придать своим приказам вид легитимности: – Нас просили минимизировать видимость с воздуха.
Затем открыл белой зонт, поставив его рядом с собой и закрепив на снегоходе, как рыцарь на ристалище, пристраивающий копье, прежде чем послать коня вперед. Дал на снегоходе задний ход и вернулся на буровую тем же путем, каким приехал.
Глава 91
Монастырь Иммару
Тибетский автономный район
Зевнув, Кейт перевернула страницу. В комнате похолодало, и они с Дэвидом завернулись в толстое одеяло.
– Дочитаете по пути, – пробормотал Вэйл, с трудом приподнимая слипающиеся веки. – Вам придется делать много привалов.
– Ладно, только хочу найти подходящее место, чтобы прерваться, – отозвалась Кейт.
– Вы в детстве читали ночи напролет, правда ведь?
– Почти каждую ночь. А вы?
– Видеоигры.
– Так я и думала.
– А порой «Лего». – Дэвид снова зевнул. – Сколько там еще страниц?
Кейт пролистала оставшуюся часть дневника.
– Вообще-то немного. Еще парочку, и всё. Я могу не спать, если вы можете.
– Как я уже сказал, я спал более чем достаточно. И меня завтра не ждет поход.
Я прихожу в себя от негромкого шипения воздуха, уходящего вверх по трубе, когда та открывается. Поначалу воздух кажется слишком плотным, будто наполняющая легкие вода, но после пары глубоких вдохов волглого холодного воздуха дыхание нормализуется, и я критически оцениваю свое положение. В помещении по-прежнему темно, а из коридора в лабораторию пробивается тонкий лучик света.
Я выхожу из трубы и иду к коридору, по пути озирая помещение. Ни одна другая труба не занята, не считая той, где находится обезьяночеловек, очевидно, проспавший наводнение без инцидентов. Я гадаю, сколько же всего на свете он проспал.
В коридоре по-прежнему около фута воды. Достаточно, чтобы обратить внимание, но недостаточно, чтобы замедлить мое продвижение. Я хлюпаю к рваной дыре.
Я хлюпаю к рваной дыре. Камней, заперших меня внутри, почти не осталось – несомненно, смыло прочь. Сверху сияет неяркий оранжевый свет, заливающий оставшиеся камни, которые я отталкиваю, выходя из лаборатории.
Источник странного сияния висит в тридцати футах надо мной, у вершины лестницы. Он выглядит, как колокол – или пешка – с окошками наверху. Я окидываю его взглядом, пытаясь постичь, что это такое. Он словно тоже смотрит на меня, медленно пульсируя огнями, будто львиное сердце, бьющееся после того, как он пожрал жертву в Серенгети.
Я замираю без движения, гадая, не нападет ли он на меня, но ничего не происходит. Мое зрение мало-помалу приспосабливается, и с каждой секундой я все лучше различаю зал. Пол представляет собой кошмарную кашу из воды, золы, грязи и крови. На самом дне я вижу трупы марокканских рабочих, погребенные под завалом. Над ними простерлись тела европейцев, порванные в клочья, некоторые обугленные, все до единого изувеченные оружием, которое я даже вообразить не в силах. Это не взрыв, не огнестрельное оружие и не клинок. И умерли они не только что. Раны выглядят давними. Сколько же я тут пробыл?
Я осматриваю трупы один за другим, надеясь увидеть один конкретный. Но Рутгера тут нет.
Я тру лицо. Надо сосредоточиться. Надо добраться домой. К Хелене.
Электрической вагонетки нету. Я ослабел, устал и голоден, и в этот момент даже не знаю, доведется ли мне снова увидеть дневной свет, но я переставляю одну ногу за другой, начиная изнурительный путь из выработки. Я заставляю свои ноги работать изо всех сил, на какие они способны, и готовлюсь терпеть боль, но она так и не приходит. Меня буквально несет из этого места сила и пламень, которых я за собой и не подозревал.
Тоннели проносятся мимо в единый миг, и одолевая последний виток спирали, я вижу свет. Вход в тоннель закрыли каким-то белым пологом.
Я отвожу занавес, и меня окружают солдаты в противогазах и странных гуттаперчевых костюмах. Они валят меня на пол и удерживают там. Снизу я вижу, как к нам стремительно шагает высокий военный. Несмотря на громоздкий резиновый костюм, я узнаю его с первого же взгляда. Это Конрад Канн.
– Он просто вышел оттуда, сэр, – поглядев на него, приглушенно говорит сквозь противогаз один из схвативших меня солдат.
– Ведите его, – бросает Канн глубоким, бесплотным голосом.
Те волокут меня в глубину склада, к ряду из шести белых палаток, напоминающих мне полевой госпиталь. В первой палатке стоят шеренги коек, все до единой накрыты белыми простынями. В следующей я слышу крики. Это Хелена.
Я пытаюсь вырваться из удерживающих меня рук, но я слишком слаб – от голода, от долгой ходьбы, от того, что сотворила со мной труба. Меня держат крепко, но я продолжаю биться.
Теперь я слышу ее совсем отчетливо – в конце палатки, за белым занавесом. Я бросаюсь к ней, но солдаты дергают меня обратно, конвоируя по ряду, так что я успеваю хорошо приглядеться к мертвым людям на узких койках. Меня охватывает ужас. Здесь Лорд Бартон и леди Бартон. Рутгер. Жена Канна. Все мертвы. А есть и другие – люди, которых я не знаю. Ученые. Солдаты. Медсестры. Мы проходим мимо одра, на котором простерся сын Канна. Дитрих? Дитер?
Я слышу, как врачи разговаривают с Хеленой, и как только мы проходим за занавес, я вижу, как они роятся вокруг нее, впрыскивая ей что-то и удерживая на ложе.
Я все пытаюсь вырваться.
– Я хочу, чтобы вы видели это, Пирс, – оборачивается ко мне Канн. – Вы можете наблюдать за ее смертью, как я наблюдал за смертью Рутгера и Марии.
Меня подтаскивают ближе.
– Что стряслось? – лепечу я.
– Вы выпустили на волю все силы ада, Пирс. Вы могли помочь нам. То, что было там внизу, убило Рутгера и половину его людей. Те, кто сумели выбраться на поверхность, были больны. Такой моровой язвы мы и вообразить не могли.