Но арестованных много — ведется их сортировка, и те, чья вина будет доказана, отправятся на Голубую Змею составить компанию доблестным воинам Островной Империи. Что же касается главарей заговора — тут, я полагаю, пора вспомнить старые добрые имперские традиции.
— Что вы имеете в виду?
— Казнь. Может быть, публичную. Меценат Каришту, злой гений всей этой истории; Пацу Кредитор, готовый ради пополнения своего кошелька уложить в могилу половину населения планеты; атомный маньяк Воевода Иксу Дзингу, намеревавшийся использовать на улицах столицы ядерные бомбы; обезумевший церковный фанатик Буржа Епископ; Ментор Адру Эдереш, вложивший в руки путчистов волновое оружие; и кое-кто рангом пониже — всех их следует казнить на центральной площади. Естественно, по приговору Верховного суда, при соблюдении всех формальностей судопроизводства, а вовсе не по произволу «теневого диктатора» Странника — я всего лишь посодействую принятию такого решения.
— Вы уверены, что это необходимо, Экселенц? — сумрачно спросил Максим. — Это же Средневековье, варварское Средневековье!
— Это варварский мир, Максим, варварский, несмотря на кое-какие его технические достижения! Здесь нельзя по-другому — или мы спасаем этот мир, не занимаясь витиеватым словоблудием и не беспокоясь только лишь о том, чтобы наш земной гуманизм не получил пару лишних болезненных царапин, или садимся в «призраки» и улетаем к чертовой матери, оставив здесь все как есть. Помнишь, я рассказывал тебе сказку про посланника Мирового Света, разрушившего башню злого колдуна? У этой сказки есть и другой конец, не слишком оптимистический, — злой колдун не умер: он сделался невидимым, он затаился среди людей, он питается тьмой, живущей в людских душах, и он ждет своего часа — часа, когда он сможет вернуться и начать все сначала. В древних легендах есть рациональное зерно — дорога в рай лежит через чистилище. Преддверие рая — Город Просвещения — у нас есть, а чистилищем станет вся страна; хотя бы одна страна, если уж нельзя пока охватить всю планету. И в этом чистилище тебе придется иметь дело с грязью, а если ты возишься с грязью, то не надейся, что руки твои останутся чистыми, без единого пятнышка, будь ты, хоть трижды бог. Грязь — она прилипчива, Максим, и с этим ничего не поделаешь. Главное — не дай этой грязи влезть к тебе в душу.
Весь облик Странника дышал уверенной непримиримостью, и Максиму показалось, что он видит перед собой ротмистра Чачу, которой точно так же был непримиримо уверен в своей правоте — в своей собственной правоте. Сравнение было неуютным, но Максим никак не мог отделаться от этого ощущения. Неужели дикие миры способны превращать в дикарей даже богов?
— Я полетел к себе, — сказал Сикорски. — У меня много дел, и у тебя тоже. Хорошо, что у тебя есть такая помощница, Святой Мак. Я теперь постоянно буду на связи — надеюсь, мой коммуникатор снова не откажет.
Он повернулся и пошел к своему вертолету, поджарый и жилистый, словно хищник, а Максим смотрел ему вслед. Помощница… Наверно, Рудольфу уже известно, как вела себя Рада во время нападения толпы и после того как толпа обратилась в бегство. Да, у Сикорски наверняка есть свои люди среди моих учеников, подумал Максим. Как их там называют — информаторы? Галактическая безопасность и КОМКОН-2 широко используют опыт своих предшественников, спецслужб прошлого — как же иначе? Но то, что задумал Странник, — это зло во имя добра в чистом виде. Допустимо ли такое зло? Что-то я запутался, думал Максим, наблюдая, как Сикорски забирается в вертолет, совсем запутался…
Вертолет, рокоча, поднялся в воздух и, заложив вираж, полетел к столице, а Максим, немного постояв, направился к развалинам, где копошились его ученики — ему надо быть с ними, как же иначе?
Что натворили, скоты, думал он, пробираясь среди остовов разрушенных коттеджей и оглядываясь по сторонам, что натворили.
А ведь прав Странник, массаракш, нельзя здесь по-другому, нет, нельзя. Вот только не превратились бы бесповоротно боги милостивые в богов карающих…
Он шел, отвечая на вопросы учеников и отдавая распоряжения, а потом, уже почти у самой ограды, он увидел труп, и ему показалось, что его с размаху ударили по голове чем-то тяжелым. Максим всякого уже насмотрелся на своем обитаемом острове, особенно во время вторжения айкров, но это…
Это был даже не труп, это были остатки трупа, разодранные в клочья и превращенные в кровавое месиво ударами дубин и камней. Кажется, здесь погибла девушка из числа учеников — Максим понял это по обрывкам светлого комбинезона и по длинным волосам, втоптанным в расквашенную землю. Максим не мог сказать, была ли она красивой — от лица убитой не осталось ничего, — но ему почему-то казалось, что девушка эта была красавицей: он помнил лица своих учениц, с восторгом смотревших на Просвещающего. И эта девушка тоже смотрела на Святого Мака и не знала, что ее ждет уже в самом скором времени…
Пророков и святых всегда распинали и побивали камнями, думал Максим, глядя на растерзанные останки, так было во все времена и, наверное, во всех обитаемых мирах. И не только пророков: люди охотнее всего — всегда и везде — убивали тех, кто пытался им доказать, что они люди, что они могут и должны жить лучше, чище и красивее, доказать это собственным примером. И вот именно за это пророков и их учеников и последователей убивали, убивали с неимоверной тупой жестокостью, чтобы убедить самих себя в том, что сказок не бывает, и что серое болото — это единственная среда обитания человека, по чьему-то капризу наделенного беспокойным разумом. Толпа ведь шла на Город Просвещения не в беспамятстве (иначе в ней было бы не двадцать тысяч человек, а сто), она шла сознательно, а пси-поле — оно всего лишь подтолкнуло эту толпу, сняв последнее табу. Серая топь шла убивать с большой охотой, и еще неизвестно, пошла бы она при прочих равных условиях с такой же охотой драться с себе подобными, с таким же двуногим зверьем.
Прав Странник, подумал Максим, прав — нельзя здесь по-другому. Воспитывать — да, но вместе с тем нужно изымать таких вот трудновоспитуемых, так и норовящих втоптать в грязь все самое светлое, чем от рождения наделен любой человек. Изымать, чтобы они не уродовали своих детей и не продолжали плести бесконечное кольцо ненависти. Вот только по плечу ли нам, людям Земли, промысел богов и не слишком ли мы самоуверенны? Ведь даже боги, похоже, могут ошибаться — если Всевышний действительно создал людей по своему образу и подобию, то или он сделал эту свою работу из рук вон плохо, или… Или эталонный образец был очень далек от совершенства.
Горы приближались, но, как это бывает, они казались ближе, чем есть на самом деле. Выглядели они величественно — внушительные, основательно расположившиеся, — и высота их благодаря особенностям атмосферы Саракша казалась непомерной: вершины упирались в тусклое небо и выгибали его своими каменными мышцами — неудивительно, что эти места издревле считали сакральными. Однако нашлись и те, кого эта сакральность раздражала — незыблемую плавность контура горного хребта нарушал пролом, нелепый и уродливый, как дыра от выбитого зуба, и Максим вспомнил слова дядюшки Каана: «…в ту войну долбанули по этому хребту супербомбами». Ну да, конечно, подумал Мак, это у нас тут в порядке вещей: если что-то красиво, да еще и непонятно, да еще и трепет внушает, мы это что-то сразу бомбами — чтобы, значит, не внушало. Никакого военного смысла в атомной бомбардировке хребта не было — горцы, насколько мне известно, всегда жили особняком, практически не общались с внешним миром и уж наверняка не являли собой угрозу ядерным державам, сцепившимся в самоубийственной общеконтинентальной сваре.