Могла, потому что я постоянно отказывалась говорить об этом и с ней, и с её сестрой и братом. И, несмотря на то что стражи афишируют то, что без острой необходимости не засекречивают сведения, мы никогда не предаём гласности свои звания и сферу деятельности.
Онине предают. Я имела в виду — они, а не мы.
— Да, это вроде аналитика, — ответила я, сплетая пальцы. — Бьянка отслеживала поток данных, мимолётно проскользнувших или весьма надёжных, во взаимосвязи, в определённой ситуации. Если она получала к ним доступ, это было во благо для всего мира. Трудилась годами, если это требовалось. Когда её работа подходила к концу, она могла предсказать в реальном времени критические моменты принятия решений: люди, источники новостей, сплетни — что угодно имело значение. Если появлялась возможность контролировать все особенности, указанные ею, не составляло труда утихомирить любую горячую точку не позднее чем через пару недель. Она всегда была права. Всегда.
— А искусственный интеллект с задачей не справлялся?
— Не настолько хорошо, как она. — Я слабо улыбнулась, вспомнив яркий блеск в глазах Бьянки и резко изогнутые в усмешке губы в тот миг, когда она наконец находила ответ.
«Понятно, — прошептала бы она, глядя на экран. — Вот вы и попались».
— Бьянке, можно сказать, практически удавалось предчувствовать ход человеческой мысли. Она знала, кто воспользовался намёком или указанием своих супругов, кто — своих любовников, кто — детей. Дай ей неделю там, где говорят на знакомом языке, она бы поняла, на кого из услышавших сплетни какие именно слухи повлияли и как эта цепочка привела бы к центру какой-то властной структуры, независимо от того, насколько глубоко была скрыта власть реальная. Это страшно.
Джо понадобилась минута, чтобы переварить сказанное. Она только плотнее завернулась в пальто и наблюдала за приближением берега, увенчанного кронами вечнозелёных деревьев.
— Вы были подругами? — наконец спросила она.
Я моргнула. Как можно объяснить свои отношения с тем, кто служил под твоим началом больше двадцати лет? Как распутать паутину, в которой переплелись долг и любовь?
Как можно объяснить свои отношения с тем, кто спас тебе жизнь?
— Да, — ответила я, потому что так было проще всего. — Мы были подругами.
— В таком случае я сожалею, что ты её потеряла.
— Благодарю, — произнесла я излишне любезным тоном. Я наблюдала, как Джо вверх-вниз покачивала ногой, отстукивая каблуком по полу какой-то тревожный ритм. Судя по всему, она ещё не исчерпала себя.
— И ты тоже этим занималась? Когда была стражем, ты тоже работала аналитиком?
Я вздохнула. За этот допрос с пристрастием мне было некого винить, кроме самой себя.
— Нет. Я была полевым командиром.
— Папа никогда нам не говорил, — подчеркнула Джо.
— Знаю, — согласилась я.
Красный каблук её сапога громко стучал об пол. У меня задёргался глаз. Ещё один звук всплыл из глубин моей памяти. Я почувствовала, как он режет слух, как действует на всё моё существо. Громкий стук. Я ощутила запах гари.
— Однако они так никогда и не покинули нас, — проговорила Джо. — Стражи. Их дух всё время витал в воздухе. Так бывает, когда чувствуешь запах, но никак не поймёшь, откуда его принесло.
Тот запах. Гарь. Я знала, откуда он пришёл — из прошлого. Останься. Останься со своей дочерью.Я вздохнула:
— Ладно, Джо. Ты права. Нам следовало сказать тебе. Прости.
Она не поверила мне, но успокоилась, и в это мгновение я не желала большего. Позже я буду сожалеть об этом. В тот момент уже сожалела.
Следовало ехать одной. Моя семья здесь совершенно ни при чём.
Мы высадились из вагона в Международном транзитном порту Эшланд. Его заполонили люди, робокары и автоматические приспособления обеспечения безопасности. Гул самолётов перекрывал волну тысяч голосов.
Я крепко обняла дочь в проходе под аркой между платформами и выходами к самолётам. Джо обняла меня в ответ, прижавшись лицом к моему плечу, и я почувствовала, что её захлестнула волна любви и нежности, поток теплоты, растапливающий холод. Я долго не отпускала её, и она позволила мне уйти.
Она отпрянула и осталась на расстоянии вытянутой руки от меня. В ней всё ещё жила маленькая девочка, и теперь её вполне можно было разглядеть, если знать, как проникнуть за щит бледно-голубых глаз, обманчивое выражение которых выдавало искушённую и умудрённую опытом женщину.
— Ты же позвонишь, правда? — искренне спросила она. — Скажи, что не уедешь, не позвонив.
— Я никуда не собираюсь уезжать, Джо.
Её лицо выражало недоверие, и мне захотелось взять свои слова обратно. Джо ушла, пробираясь через толпу, уверенно и не оглядываясь назад.
Я стояла на том же месте, пока всё тепло её объятий не остыло, превратившись в новый пласт льда внутри меня.
Я могла бы вернуться. Я могла сказать, что это не важно, и вернуться домой. Я была не у дел. Я была свободна. Эта война (если это была война) — для других людей. Я была слишком стара, слишком изранена, слишком долго далека от всего этого.
Но я шагнула в поезд, идущий в Чикаго. Я нашла свободное место у круглого окна в вагоне первого класса и наблюдала, как мимо проносятся неясные образы и расплывчатые серо-зелёные очертания мира, который я только что покинула.
Чикаго — второй по значению город, Город номер два. Факт, служащий постоянным источником раздражения. Вечно юное, младшее дитя, оно заслужило славу шумного, громогласного, непокорного и гордящегося собой даже в поражении. Во времена войн на Великих озёрах Чикаго не отгородился от них, как Торонто, и не менял своих позиций несчётное количество раз, как Детройт. Чикаго оставался верным своим собственным традициям и распахивал свои ворота перед всеми, превратившись в свободный порт, где было позволено всё, за исключением грубого вмешательства в чужие дела.
Сейчас это один из самых высотных городов мира, место с лазерным светом и живущими солнечной энергией башнями: беломраморными, песчано-рыжими, гранитно-розовыми, хрустально-прозрачными, алмазными, рубиновыми, янтарными, изумрудными и сапфировыми. Вагоны канатной дороги, надземные поезда на магнитной подвеске и пешеходные переходы со стенами из закалённого стекла соединяют эти башни друг с другом. Эта блестящая городская паутина растянута над руинами старого, приникшего к земле города с заброшенными парками и другими древностями. Некоторые из таких районов — живущие собственной жизнью анклавы — существуют в сумеречном свете нового города, а в других постепенно разрушаются памятники прошлого, как значительные, так и не очень. Толпы людей наводняют эти призрачные места на Хеллоуин и в День святого Валентина, соперничая с потоками народа, заполняющими Новый Орлеан в День Екатерины.
Среди самых живучих призраков — Юнион Стэйшн.
— Вниманию пассажиров: Юнион Стэйшн — действующая зона рекламы и объявлений. Если вы не желаете вводить / загружать / получать персональные объявления, пожалуйста, отключите все устройства ввода данных.
Я убедилась, что мой телефон отключён, подхватила пальто и перчатки и перекинула свой рюкзачок через плечо. Стиснув зубы, поднялась и влилась в поток пассажиров, выплеснувшийся в древний холл из песчаника и мрамора.
У меня нет ни глазных, ни ушных имплантатов, поэтому ничто не защищало мои органы чувств от буйства красок и звуков. Стремительный натиск шума и разноцветья таил для меня угрозу.