Одежда Евгения, то есть моя, во время трагедии фактически пришла в негодность, поэтому принесли запасную. Гулял я у госпиталя в той, что мне одалживали соседи по палате. То есть в шинелях и буденовках. О, знаменитые буденовки! Как оказалось, это была нормальная зимняя форма одежды, хотя вроде ее собирались заменять на более подходящий головной убор.
Подойдя к кровати, я посмотрел на выложенную одежду. Вязаный свитер и перешитые отцовские галифе — это ладно, тут такая одежда считалась нормой. Но вот отдельно лежавшая буденовка меня расстроила. Не нравился мне такой головной убор, не нравился, и все тут. Кроме уже описанного, я увидел стандартное солдатское белье, легкое и довольно дорогое черное пальто, видимо, сшитое здесь, в Луцке, ну и черные полуботинки. Шерстяные носки прилагались.
«Странно, я думал, что красные командиры прилично получают. Что у меня за такой компот из разной одежды?» — озадаченно подумал я. Однако выгнав в коридор девчат, скинул халат и оделся.
Пройдя по палате и попрощавшись со всеми соседями, повесил пальто на сгиб руки и, подхватив все вещи, что были приготовлены, включая учебники и тетради, направился вниз, на первый этаж. Железные подковки на каблуках громко отбивали дробь по деревянному полу, но я ничего не мог сделать.
Внизу помог девчатам одеться, сам накинул и застегнул пальто, не забыв буденовку, и, держа в одной руке тюк с вещами, толкнул тяжелую дверь. На крыльце с большими колоннами я вдохнул полной грудью и, осмотревшись, сказал:
— Ну что? Ведите меня. Показывайте, где мой новый дом.
— Не новый. Ты там уже жил с нами. Целый год, — вздохнула Аля. — Только ты этого не помнишь. Жаль.
Мусора и грязи на дороге хватало. Конский навоз устилал брусчатку сантиметровым слоем дурно пахнущей жижи, но весенние ручейки, что текли по улицам, смывали ее.
Шли мы довольно долго, пока не вышли к домам старинной постройки. Трехкомнатная квартира Ивановых находилась в трехэтажном здании, что занимали семьи командиров и политработников Красной Армии.
Когда мы свернули во дворы — вход был оттуда, — нам навстречу попалась стайка ребятишек, которые, хором поздоровавшись, долго смотрели нам вслед, перешептываясь. Детишки явно были из семей командиров, говорили на чистом русском и носили пионерские галстуки.
Мне вот пришлось довольно трудно. Акцент присутствовал, но со временем я его убрал и тоже начал говорить довольно чисто. О том, что я знаю ридну мову, так никто и не догадался.
Я знал, что наша квартира располагалась на втором этаже, на одной площадке с квартирой батальонного комиссара Ефремова.
У входа дворник долбил лед и отбрасывал крупные льдины в сторону, расчищая площадку перед подъездом. Там уже были проброшены такие же доски, как и у госпиталя. Весна, грязь, слякоть и сырость.
— Здравствуйте, дядь Жень, — хором поздоровались с дворником сводные сестренки.
Тот, опершись о лопату и улыбаясь в усы, с интересом посмотрел на нас. Кроме усов он имел аккуратно подстриженную бородку. Одним словом, типичный дворник, в кожаном переднике, чтобы не забрызгаться.
— И вам не хворать… Что, тезка, уже вылечили?
Последний вопрос адресовался мне, поэтому пришлось отвечать:
— Да вроде как.
— Что, память не вернулась?
— Еще нет, — нехотя ответил я.
— Ну, дай-то бог вернется. Ты в Бога-то веришь?.. Нет? Ну и зря. Нужно верить…
«Где он был, когда нас убивали?!» — с колыхнувшейся в душе ненавистью подумал я.
Поднявшись на второй этаж по деревянной лестнице, я взял у Али ключ и, пощелкав врезанным замком, открыл дверь. Девчонки первые втиснулись в прохожую и, пыхтя, принялись снимать обувь и верхнюю одежду, поэтому пришлось подождать, пока они закончат.
Раздевшись и разувшись, я на миг остановился, разглядывая ряд тапочек. Большие, несомненно, погибшего отца. Чуть поменьше — тети Нины, девчонки свои уже надели и убежали. Получается, что третьи были мои. Были еще и гостевые тапки, но они хранились отдельно, мне об этом Ольга как-то нашептала, описывая квартиру, а я запомнил. Девчонки суетились на кухне, готовя легкий полдник и с интересом поглядывая через открытую дверь, как я изучаю квартиру. При этом о чем-то перешептывались и хихикали.
Находился я в большом общем зале, в который вели четыре двери. Постоянно открытая — та, через которую я вошел, то есть в коридор ко входной двери. В коридоре тоже имелось четыре двери: входная, в туалет, в ванную и в кладовку. Пятую, в зал, я не считал. Теперь по залу.
Справа от двери в коридор находилась кухня, с двумя окнами, выходившими на улицу, и дровяной печкой, ее как раз старательно раздувала Ольга. Потом спальня родителей, как я убедился, заглянув в полуоткрытую дверь, а вот четвертая вела в так называемую детскую, где стояли три кровати, стул, письменный стол и два шкафа. Одна из кроватей была моей.
Закончив изучать квартиру, я сходил в прихожую и отнес к кровати и столу рядом с ней тюк с вещами, начав раскладывать тетрадки, учебники и писчие принадлежности на столе. Часть столешницы была занята учебниками и тетрадками сестер, но и для меня места хватило.
— Ну, вот я и дома, — сев за стол в спальне, пробормотал я, еще раз оглядевшись. Радости в моем голосе не присутствовало, скорее констатация факта.
К тому же завтра первый раз в школу — хоть и суббота, а уроки идут. Вот заодно и с одноклассниками познакомлюсь. А то в классе в основном местные, которые не сказать что по-доброму к нам относились. Из семей комсостава и других русских, что приехали сюда, после того как эти земли были присоединены к Союзу, в классе присутствовало всего восемь человек, из них пять девочек. Пацанов я знал, они раз пять навещали меня, но после того как убедились, что я их в упор не помню, стали меньше ходить, хотя через Селезневу приветы передавали.
Было много евреев, пара поляков, но больше всего украинцев. Посмотрим, что это за украинцы.
Встав, я подошел к окну и выглянул во двор, именно туда выходили окна. Больше всего меня интересовал не оттаивающий сад, а небольшой спортгородок рядом с детской площадкой. Когда мы шли по двору, я мельком посмотрел на него, сейчас же занялся этим более основательно.
Было видно, что сделано все это недавно — год-два, не больше. Судя по протоптанным в снегу тропинкам, и зимой он не простаивал.
Вернувшись на место, я выдвинул один из ящиков стола. Там лежало несколько вещей, мальчишеских, тех, что они любили собирать. Гильзы, бляха командирского ремня, обломок сабли, половинка неплохого бинокля и самый настоящий штык-нож с ножнами. Армейский. Вынув клинок, я посмотрел на надпись на лезвии. Было написано не по-нашему. Думаю, это штык от немецкой или австрийской винтовки, скорее всего подарок отца. Надо будет у сестер уточнить.
В небольшой коробке лежали значки, свернутый пионерский галстук и новенький комсомольский билет. Открыв его, я посмотрел на черно-белое фото. Там был снимок паренька, которого я часто видел в зеркале. Мой, можно сказать, единственный документ. Еще были бумаги, в том числе об окончании седьмого класса, свидетельство о рождении и свидетельства о смерти отца и матери. Но последние хранились в другом месте. Нужно перед отъездом забрать их.
Найдя в пачке фотографий фото матери Евгения, я встал и подошел к шкафу, где находилось зеркало в полный рост. Теперь стало понятно, в кого я пошел, то есть Евгений пошел, я уже полностью отождествлял себя с ним. Входил в образ.
В мать, это без сомнений. Отец был этакий крестьянский парень, а вот мать явно не из простых. Да и платье у нее на фото не собственноручно сшитое, портной постарался. Посмотрев на свое отражение, я вдруг понял, что мне знакомо это лицо.