Позже, где-то в глубине ночи, Нико вынырнул из забытья от прикосновения к ноге чьей-то руки и пахнувшего в лицо жаркого, неприятного дыхания. Он резко выпрямился, оттолкнул невидимого чужака и прокричал что-то нечленораздельное, испуганное. Из мрака донеслось проклятие и шарканье удаляющихся шагов.
Он потер глаза, похлопал себя по лицу, отгоняя сон, и снова приткнулся к стене.
Отсюда надо выбираться. Дышать неподвижной, застывшей вонью становилось невмоготу. Сгустившаяся темнота давила, как тяжелое бархатное одеяло. Он чувствовал себя попавшим в западню зверьком, зная, что до утра не может даже просто подняться и выйти во двор, не может увидеть небо и звезды, вдохнуть свежий воздух. Из памяти всплыло далекое детское воспоминание: гуляя как-то в лесу, он наткнулся на силок, крепкую проволочную петлю с нижней частью лапы дикой собаки, которая, попав в западню, сама перегрызла себе конечность.
И снова шорох шагов. Кто-то приближался из темноты. Нико подобрался, готовясь ударить невидимого врага.
"Не уйдешь, не оставишь меня в покое, - буду рвать зубами", - подумал он, настраиваясь на решительный отпор.
- Успокойся, - произнес голос. - Я - друг.
Незнакомец опустился рядом и, похоже, сунул руку под одежду.
Вспыхнувший вдруг огонек ослепил Нико, и он даже зажмурился. Потом, заслонившись козырьком ладони, осторожно открыл глаза. Язычок пламени зашипел и свернулся, а на его месте вспыхнуло красноватое мерцание сигариллы. Незнакомец подул на спичку, и их обоих снова накрыла непроглядная тьма.
- Знаешь, полночи не мог заснуть, все вспоминал, откуда мне знакомо твое лицо. - Он затянулся. Табак чуть слышно затрещал, а огонек осветил очертания нижней части лица, одновременно углубив тени на его впадинах. - А потом вспомнил. Я знал когда-то твоего отца.
Нико моргнул, глаза никак не могли привыкнуть к огоньку.
- Ну конечно, - насмешливо протянул он. - Знал... как же...
- Не называй меня лжецом, парень. - Незнакомец выдохнул. - Ты - вылитый он. Твой отец был женат на рыжей бабенке по имени Риз. Красивая женщина, насколько я помню.
Нико опустил руку.
- Да, мою мать зовут Риз. Так вы и вправду его знали?
- Как и других. Мы два года дрались под стенами.
- Вы были Спецом?
- Точно. Порой кажется, что это было лет сто назад. Теперь-то я на жизнь зарабатываю другим. Играю в раш. Когда не могу оплатить долги, провожу какое-то время здесь. - Незнакомец потер ладонью колючую щеку. - Л ты? Как дошел до такого состояния?
Излагать невеселую историю своих приключений желания не было.
- Мой целитель сказал, что здесь полезная для моих легких атмосфера, вот и прихожу время от времени.
- Твой отец тоже любил пошутить, - без малейшего намека на юмор заметил анонимный сосед. - Именно это мне в нем и нравилось.
Уловив резкую нотку, Нико ждал продолжения. У лица повис табачный дымок, приятный аромат в этой вонючей дыре. Еще совсем недавно они с Леной в компании других парней и девушек просиживали вот так ночи у костра в каком-нибудь парке или пустом здании. Пили, передавая по кругу бутылку, дешевое вино, потягивали набитые "травкой" самокрутки. Нико развлекал приятелей шуточками, все смеялись, и теплый круг смеха как будто задерживал неминуемый приход нового трудного дня.
- Виделись мы не часто, - неторопливо продолжил незнакомец. - Однажды твой отец обвинил меня в мошенничестве. Сказал, что просто так это не оставит. Что поймает и выставит на позор перед всей командой. Должен признаться, обошелся мне в кругленькую сумму. Хотя потом я с ним поквитался.
Незнакомец то ли закашлялся, то ли невесело рассмеялся.
- Не могу сказать, что удивился, когда он взял да и сбежал от нас. Я как увидел его испуганные глаза, так сразу и понял, что у него на уме.
Нико скрипнул зубами и сжал кулаки, но заставил себя перевести дыхание и произнести почти спокойно:
- Мой отец трусом не был.
И снова то ли кашель, то ли смех.
- Я же без всякого намека. И папашу твоего не осуждаю. Когда доходит до рукопашной, трусом становится каждый, кроме разве что совсем уж сумасшедших. Я только хочу сказать, что одни боятся больше, а другие меньше, вот и все.
Сдерживаться становилось все труднее, и громкое дыхание Нико уже перекрывало сонное посапывание соседей.
- Расслабься, парень, мы же просто разговариваем, а слова ничего не значат. На-ка, затянись.
Нико отвел глаза от тлеющего кончика сигариллы и постарался вспомнить отца. Высокий, подтянутый, с длинными волосами и добрыми глазами, тихий. И совершенно другой, когда выпивал. Шумный, грубоватый, с кувшином эля в одной руке, он мог запросто, обхватив за талию, вытащить в танцевальный круг жену или сыграть нескладную, но задорную песенку собственного сочинения, перебирая струны на стареньком житаре. Вдвоем они нередко отправлялись в долгие прогулки по окрестным холмам, а на День Глупца ходили на берег моря, где отец просто сидел, вглядываясь в далекую туманную дымку, а Нико играл неподалеку.
Ему исполнилось семь, когда отец записался в Спецы, объяснив такое решение тем, что враг усиливает давление. Каждый день либо защитники города обнаруживали новый подкоп маннианцев, либо сами маннианцы врывались в подземный туннель хосов. Спецы несли тяжелые потери и нуждались в подкреплении.
Отец уходил на несколько недель, иногда даже на месяц, и каждый раз возвращался домой немного другим человеком. Более тихим, молчаливым, менее приятным внешне.
Однажды он пришел без одного уха, так что слева у него остался только слуховой проход. Тем не менее Риз обняла мужа и долго шептала нежные слова. В другой раз отец вернулся с повязкой на голове. Когда он снял бинты через несколько дней, оставшееся ухо выглядело так, словно его жевал пес. Со временем у него исчезли брови. От длинных волос осталась короткая щетина. Лоб, лицо и губы покрывали шрамы. Он постоянно сутулился, втягивал голову в плечи, словно замерзал.
Видя все эти страшные перемены в любимом мужчине, мать старалась скрывать ужас, но постоянно контролировать себя не могла, и нередко ее выдавало неосторожное слово или гримаса.
Когда отцу дали наконец первый длительный отпуск, Нико едва узнавал его в человеке, смотревшем на сына словно на чужака, сидевшем в одиночку под дождем, никогда не улыбавшемся, редко заговаривавшем и много пившем. И атмосфера в доме уже не была прежней. Любая мелочь могла вывести отца из себя, и тогда он срывался и начинал кричать. Нико жил в постоянном напряжении, всегда ожидая неприятностей.
Он все больше времени проводил на улице, с Буном, и они гуляли по лесу. В плохую погоду Нико оставался в своей комнате, за закрытой дверью, мысленно пересказывая заученные наизусть истории или проигрывая "Повести Рыбы", пьесу, постановку которой видел несколько раз, когда приезжал в город, заполняя время пустыми фантазиями.
Однажды вечером отец напился так, что принялся избивать мать и таскать ее за волосы по комнате. Потом вдруг остановился, посмотрел на сына, взиравшего на него со смешанным выражением изумления и ужаса, и выбежал из дому.
Вернувшись под утро, когда жена и сын еще спали вдвоем на узкой кровати Нико, он собрал вещи и, не прощаясь, ушел. Нико чувствовал себя так, словно земля ушла вдруг из-под ног. Мать долго и безутешно плакала.
Сжав в темноте кулаки, Нико негромко вздохнул.
- Он не просто так ушел, у него были на то свои причины.
Незнакомец попыхтел сигариллой, но она уже потухла.
- Да. Струсил или нет - в любом случае тебе знать лучше.
- Что вы имеете в виду?
- Только то, что кровь отца почти наверняка бежит и в жилах сына. Что относится к нему, то, скорей всего, относится и к тебе.
Нико почувствовал, как вспыхнули щеки, и отвернулся - слушать незнакомца больше не хотелось.
Коридор заполнился эхом воплей; какой-то сумасшедший, глотая слова, предупреждал о надвигающейся беде: маннианцы придут из-за моря и всех сожгут заживо.
Последние искорки сигариллы погасли, когда незнакомец затушил ее о ладонь. Поднимаясь, он хмыкнул и пробормотал что-то неразборчивое себе под нос. Потом повернулся к Нико и, протянув руку, похлопал по плечу:
- Все в порядке, сынок. Теперь можешь поспать.
Он ушел, оставив после себя стойкий аромат дыма.
После него Нико уже никто не досаждал.
Мать пришла утром - во всем черном, словно прибыла на похороны. Глаза припухли от слез, а стянутые назад и туго схваченные на затылке волосы придавали ее чертам выражение страдальческое и решительное. Нико увидел ее впервые за год с лишним.
Компанию ей составлял Лос, вырядившийся словно на праздник и неубедительно изображавший праведное недоумение и осуждение. Именно Лос и заговорил первым, когда Нико подошел к решетке, отделявшей заключенного от посетителей в сумрачном прохладном склепе, предназначенном именно для таких целей.
- Плохо выглядишь.
Нико не сразу нашелся что сказать. Менее всего он ожидал увидеть здесь эту парочку, Лоса и мать.
- Как ты узнала? - стараясь не закричать, обратился он к матери.
Она подалась вперед, как будто хотела дотронуться до него, но наткнулась на решетки, и ее глаза полыхнули вдруг злостью.
- Старуха Джаймина видела, как стражники волокли тебя по улице, и любезно поставила меня в известность, - холодно ответила она.
- А...
- А?.. И это все, что ты можешь сказать в свое оправдание?
Не злость, словно дуновение ветерка, распалила угольки его собственной, тлевшие с того самого дня, когда он ушел из дому.
- Я тебя сюда не звал. И его тоже.
От удивления у нее округлились глаза, и Лос, все это время не сводивший с Нико сурового взгляда, тут же поспешил на помощь.
Нико с вызовом посмотрел на него, твердо решив, что не уступит первым.
Мать начала что-то говорить, но голос у нее сорвался, плечи поникли, а броня строгости вдруг разом треснула и раскололась. Проскользнувшая через решетку рука коснулась щеки и скользнула вниз, к шее. В следующий момент мать привлекла его к себе, насколько это позволял разделявший их холодный металл.
- Сынок, - прошептала она ему в ухо. - Что ты наделал? Никогда не думала, что ты станешь вором.
Удивительно, но в глазах защипало.
- Прости. Я просто голодал, вот и отчаялся.
Мать погладила его по лицу.
- Я так беспокоилась. Каждый раз, когда мы приезжали в город, высматривала тебя, но видела только всех этих несчастных, голодных людей и постоянно спрашивала себя, как ты, выжил ли.
Он судорожно вздохнул:
- Бун... Бун умер...
Она вздрогнула и расплакалась, и Нико плакал вместе г ней. Вся его сдержанность и отчужденность испарилась, как только они разделили общую боль.
Дверь в комнату для посещений открылась. Нико поднял голову, вытер ладонью глаза и... замер с открытым ртом.
Фарландер. На пороге появился тот самый старик чужестранец, чернокожий слепец, у которого он украл накануне деньги.
Фарландер остановился, слегка, словно прислушиваясь, наклонив голову и держа в одной руке чашку с горячим, дымящимся чи. Невысокого роста, с бритой головой, в черном платье, он имел наружность монаха, но монаха довольно необычного, поскольку в другой руке у него был меч в ножнах. Мать Нико оглянулась.
Фарландеру понадобилось несколько шагов, чтобы пересечь комнату. Движения его отличались плавностью, и чи в чашке лишь слегка колыхнулся в такт шагам.
Приблизившись, он остановился перед ними и поднял глаза цвета холодного пепла, но поразительно глубокие и проницательные. Нико едва не отшатнулся. Ничто в нем не напоминало вчерашнего старичка, растерянного и подслеповатого.
- Это и есть вор? - обратился Фарландер к матери Нико.
Она вытерла глаза. Выпрямилась. Гордо подняла голову:
- Это мой сын. И он не столько вор, сколько глупец.
Несколько секунд чернокожий старик оценивающе,
словно предложенного на продажу пса, рассматривал Нико, потом кивнул.
- Тогда я поговорю с вами. - Он опустился на один из стоявших посередине комнаты табуретов - спина прямая, меч на коленях - и поставил чашку на пол. - Меня зовут Эш. И кем бы ни был ваш сын, вором или глупцом, он украл у меня деньги.
Почувствовав, что проблема может разрешиться какой-то сделкой, мать Нико моментально успокоилась и села напротив.
- Риз Кальвоне, - представилась она.
Лос, подойдя сзади, с видимой опаской протянул руку, но она нетерпеливо дернула плечом, и он отступил к дальней стене, расположившись как можно ближе к выходу, откуда и наблюдал молча за дальнейшим ходом разговора.
- Вашего сына подвергнут наказанию, - продолжал старик. - Его высекут плетьми и заклеймят в полном соответствии с местными обычаями. Пятьдесят ударов - такая здесь норма за обычную кражу средь бела дня.
Риз кивнула, словно он ответил на вопрос, адресованный ей.
- Да, это нелегкое испытание. - Она бросила быстрый взгляд на сына и тут же снова повернулась к чернокожему незнакомцу.
- Вы хорошо держитесь, - заметил он.
- Вы пожаловали сюда позлорадствовать над чужим горем?
- В общем-то нет. Чтобы узнать сына, нужно прежде узнать мать. И может быть, помочь вашему мальчику.
Риз опустила глаза, и Нико проследил за ее взглядом. Она смотрела на свои сложенные на коленях руки. Рабочие руки. Покрытые царапинами, ссадинами и ожогами, они старили ее куда больше, чем лицо, которое даже теперь, после всех забот и слез, оставалось привлекательным и миловидным.
- Он - мой сын, и я знаю его сердце, - вздохнула Риз. - Я знаю, что он выдержит.
Нико перевел взгляд с матери на старика, сухощавое, с резкими чертами лицо которого не выражало ровным счетом ничего.
- А если есть другой путь?
Риз удивленно моргнула:
- Что вы имеете в виду?
- Что, если я предложу вариант, при котором ему не придется подставлять спину под плеть и руку под клеймо?
Мать снова метнула взгляд в сына, но Нико все еще присматривался к необычному старику. Что в нем было... что-то вызывавшее доверие. Может быть, непринужденная властность? Не та, что сопутствует неким дарованным полномочиям и приходит с практикой, но та, что свойственна естественной природе человека и является результатом искренности, прямоты и духа.
- То, что я скажу вам, должно остаться в стенах этой комнаты. Пусть ваш... человек выйдет, и я объясню.
Лос фыркнул, демонстрируя отсутствие какого-либо желания куда-то выходить.
Риз повернулась к нему:
- Пожалуйста...
Он попытался принять вид оскорбленной гордости.
- Иди же.
Лос все еще колебался. Взгляд его перескочил с Риз на старика, затем на Нико и вернулся к Риз.
- Подожду снаружи, - во всеуслышание объявил он. - Да.
Прежде чем захлопнуть за собой дверь, Лос многозначительно посмотрел на старика.
Не успело запрыгавшее между тесными стенами эхо затихнуть, как Фарландер продолжил:
- Госпожа Кальвоне, время моего пребывания здесь ограниченно, а потому я вынужден перейти к делу. - Тут он, однако, остановился и провел большим пальцем по кожаной перевязи ножен. - Я старею, как вы, без сомнения, уже заметили. - В глазах его мелькнула тень улыбки. - В прежние времена мальчишка, вроде вашего сына, ни за что бы не залез в мое окно, не разбудив при этом меня. Я бы отрубил ему руку еще до того, как он успел бы дотянуться до моего кошелька. Но теперь, изнуренный летним зноем, я все проспал, как и подобает старику, коим я стал. - Он потупился. - Мое здоровье не то, что было когда-то. Не знаю, долго ли еще я смогу удержаться на своей работе. Короче говоря, в силу обстоятельств и в соответствии с традициями нашего ордена мне пора подготовить ученика.
- Больше похоже на то, - бросила мать Нико, - что вам одиноко, вот и захотелось симпатичного парнишку.
Он лишь покачал отрицательно головой.
- А чем же это вы занимаетесь? Что у вас за работа такая? По платью, если судить, вроде как монах, однако ж в руке меч.
- Госпожа Кальвоне. - Он широко развел руки, словно демонстрируя нечто понятное и очевидное. - Я - рошун.
Неожиданно даже для самого себя Нико рассмеялся. Прозвучало немного истерично, и он, едва услышав эхо, отскочившее от сводчатой крыши склепа, сразу же замолчал.
Старик и мать одновременно повернулись к нему.
- Хотите сделать из меня рошуна? - пробормотал Нико. - Да вы, видать, рехнулись.
- Послушай меня. - Теперь чужестранец обращался напрямую к юноше. - Если согласишься, я уже сегодня поговорю с судьей. Попрошу снять обвинение и даже оплачу судебные издержки и твое пребывание здесь. Ты избежишь наказания.
- Но ведь то, о чем вы просите... - запротестовала было мать. - Это означает, что я, может статься, уже никогда его не увижу. Такая работа связана с большим риском.
- Мы находимся сейчас в Бар-Хосе. Если ваш сын останется здесь, то рано или поздно ему придется идти на стену и защищать город, рискуя при этом жизнью. Да, моя работа опасна, но я хорошо подготовлю его к ней, и, когда возьму с собой на задание, он будет выступать лишь в роли наблюдателя. После окончания срока ученичества у него будет выбор: либо посвятить себя профессии, либо заняться чем-то другим по собственному желанию. К тому времени у него будут деньги и немало полезных навыков. Он даже сможет при желании возвратиться в Бар-Хос, если город еще будет держаться.
Выдержав паузу, чтобы она обдумала предложение, старик продолжил:
- Прямо сейчас в городском воздухопорте меня ожидает корабль. Через несколько дней, когда его отремонтируют и приведут в порядок, мы отправимся на родину моего ордена. Там он получит соответствующие наставления и пройдет должное обучение. Уверяю вас, госпожа Кальвоне, что в любой ситуации буду ставить жизнь вашего сына выше своей. Это моя торжественная клятва.
- Но почему? Почему вы выбрали именно моего сына?
Вопрос как будто застал Фарландера врасплох. Он провел ладонью по короткой щетине, произведя при этом звук схожий с тем, что возникает при трении камня о мельчайшую наждачную бумагу.
- Он продемонстрировал определенное умение и некоторую смелость. Именно эти качества мне и нужны.
- Но это же не все объяснение?
Какое-то время - Нико оно показалось вечностью - старик смотрел на Риз молча, словно обдумывая ответ, потом неохотно кивнул.
- Не все, - согласился он и снова устремил взгляд в каменный пол. - В последние дни мне снятся сны, которые ничего вам не скажут, но имеют значение для меня. В некотором смысле они ведут меня, и, как мне представляется, ведут в правильном направлении.
Такое объяснение, похоже, не рассеяло сомнений Риз, и она недоверчиво уставилась на чужестранца.
- Я согласен, - объявил вдруг Нико, а когда обе головы повернулись к нему, улыбнулся, чувствуя себя немножко глупо.
Мать нахмурилась.
- Я согласен, - повторил он, на сей раз серьезнее и тверже.
- Ты никуда с ним не пойдешь, - возразила мать.
Нико грустно кивнул. Разумеется, он знал, кто такие