Вот так и таскали они целый ящик, пока Эдик не обнаружил свое пагубное пристрастие. Несмотря на скромные габариты, брюхо у этого полноватого рыжего еврея было просто безразмерное. Останавливаться он попросту не умел – пил, пока не утрачивал возможность ходить и говорить. Или пока у него не отбирали бутылку. Впрочем, даже в самом невменяемом состоянии дело свое Эдик знал: из банки свиной тушенки, двух сухарей и горсти питерских грибов он умел приготовить самый настоящий кулинарный шедевр – лопали все, даже Расул с Костей. Расул набрасывался на еду сразу – молодой организм требовал. А вот дядька его сначала отворачивался, охал, бормотал что-то про то, что правоверному мусульманину такое вроде как не положено, но потом сам не выдерживал и грешил за обе щеки. В такие моменты Барс не мог удержаться от смеха: выражение лица пожилого кавказца в равной степени содержало в себе и блаженство, и страдание.
– Э-э-эй, зачем смеешься? – каждый раз обиженно спрашивал Костя.
От кавказского акцента он так и не избавился. Ни во время службы в еще советской армии, ни потом, в Питере, ни за двадцать лет в метро. Жил Костя, в основном, со своими, на «Площади Восстания», только год назад перебрался на «Владимирскую», когда отец Расула погиб. Присмотреть за племянником. Странно, что он во все это ввязался. Но все равно хорошо, что он сейчас здесь.
Хорошо, что они все здесь. Королев, Расул, Костя и Эдик – его, Барса, маленькая армия. Необученная, слабенькая и, можно сказать, безоружная. Не должны они были так далеко забраться, просто физически не могли. Но забрались. Чудо. Но в чудеса Барс не верил.
– Плохо совсем, вода еще поднялась, сантиметров на двадцать, – Костя озабоченно покачал головой и захлопнул люк. – Тонем.
– Ничего, чуть-чуть осталось, – Расул приложил руку козырьком. – Я уже пристань даже вижу. Во-о-он там, слева от кранов.
– Темнеет уже, – заметил Королев. – Лучше бы, конечно, засветло высадиться. Кто его знает, что тут водится.
– Верно говоришь, – кивнул Барс. – Сразу ищем место для ночлега, а машину искать будем уже утром. А пока просушимся и отогреемся по возможности.
– Сейчас бы коньячку по глоточку хоть, – жалобно попросил Эдик, потирая замерзшие руки. – И поесть бы чего найти неплохо.
– Обойдешься, – Барс показал Вассерману кулак. – На ночь всем по рюмке в обязательном порядке, еще заболеть не хватало. А пока – терпи.
– Сатрап, – Эдик демонстративно отвернулся и убрал руки в карманы. – Тиран и деспот. Чувствую, найду я смерть свою на этой Богом забытой земле. Растащат мои косточки мутанты, и никто и не вспомнит, что жил такой на свете Эдик Вассерман. А все из-за тебя.
– Не паясничай, – проворчал Барс, но все же не удержался и улыбнулся под маской респиратора.
Все-таки умел Эдик разрядить обстановку. Вот сейчас все на нервяке, замерзли, впереди высадка на неизвестную территорию, патронов – кот наплакал, а он как ляпнет что-нибудь, и вроде бы легче становится. А без этого сейчас вообще никак. Злоба, недовольство – они ведь как усталость.
Злоба, недовольство – они ведь как усталость. Накапливаются. Пятеро здоровых мужиков все время вместе: двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Никакого личного пространства. Да и раньше, в метро – разве по-другому было? Точно так же. Привыкли люди до Катастрофы свободно жить. У каждого своя комната, свой угол. И тут вдруг раз – и закончилась старая жизнь. Все равны, все вместе заперты в подземных дворцах станций. Говорят – в тесноте, да не в обиде. Фигня это все. От тесноты обид не меньше, чем от неосторожно сказанных слов или косого взгляда. Сначала просто устаешь от человека, потом начинаешь замечать в нем самые что ни на есть гадкие черты, а недели через две и вовсе терпеть его не можешь. А все ведь потому, что никуда друг от друга не денешься. Палатки да фанерные перегородки – разве это стены? Вот и получается, что живут все вроде как вместе, как соседи, как одна большая семья. А в семье, как известно, не без урода. Каждый себе и находит урода, а то и нескольких, и сам для других уродом становится. И вроде бы уже давно все между собой передраться должны были – а не передрались. Такие, как Эдик, выручали. Вроде и нытик, и трус, и трепло, да еще и пьяница в придачу – а душа компании, как ни крути. Без хорошей шутки, хоть бы и дурацкой, вообще сейчас жить тяжко. А уж подурачиться, как Вассерман, никто не умел. Поэтому и берег его Барс, хотя порой руки и чесались удавить к чертям собачьим.
До берега они все же дотянули. На последнем издыхании, можно сказать. Даже не пытались затормозить – просто ткнулись в пристань, заставленную насквозь проржавевшими катерами. Яхта затонула почти сразу, стоило только Барсу, уходившему последним, покинуть борт – как будто на плаву ее держала только воля экипажа. Они еще какое-то время стояли и смотрели, как вода медленно покрывает сначала палубу, потом борта и мачту. Через минуту яхта скрылась в глубине, словно и не было этого трехдневного похода под парусами. Возможно, первого для человечества за последние двадцать лет.
– Не качает, – тихо заметил Расул. – Даже как-то уже и непривычно.
– Все, отплавались, – Барс поправил висевший на ремне карабин. – Не знаю, как вы, а я себя как-то увереннее чувствую на твердой земле. Хотя пешком до Финки идти придется долго.
– Машину бы найти, – мечтательно произнес Эдик. – «Газельку» какую-нибудь, чтобы и самим поместиться, и рюкзаки забросить. За один день доедем, если дороги целы.
– Без загранпаспортов и таможенного досмотра, – добавил Королев и улыбнулся. – Только ты на это все особо не рассчитывай. Техника двадцать лет стояла – прогнила насквозь. Движок, корпус – все. Электроника сдохла, трубки высохли. Бензин, опять-таки.
– А если в гараже стояла? – возразил Эдик. – Тогда все целое должно быть. С толкача заведем. А с бензином и двигателем – ты ведь и подшаманить можешь. Можешь?
– Не мельтеши, – Барс лениво пригрозил Вассерману пальцем. – Королев, у нас, конечно, великий ученый, но все-таки не волшебник. Так что ты особо губу-то не раскатывай.
– Если найти в гараже или на подземной парковке более-менее живой автомобиль, – Королев задумчиво потер респиратор там, где под ним находился подбородок.