Против его дикарской ярости не спасали никакие ухищрения и приемы, и Запораво был бессилен перед варваром, как перед голодным леопардом.
Он сражался, как никогда прежде, отдавая все силы без остатка, чтобы отразить клинок, молнией вспыхивавший у него над головой, но с каждым разом это становилось все труднее, и наконец, в отчаянии, Запораво парировал мощный удар рукоятью меча, мгновенно ощутив, как немеет предплечье. И почти в тот же миг, пока пират не успел опомниться, последовал новый колющий удар, нанесенный с такой невероятной силой, что острие клинка прорвало кольчугу и грудную клетку, точно пергамент, и пронзило сердце. Губы Запораво изогнулись в болезненной гримасе, но, верный себе до последнего, он не издал ни звука. Он умер, едва лишь тело коснулось истоптанной травы, на которой капли алой крови сверкали, точно рассыпанные рубины.
Конан вытер запачканный кровью меч, улыбнулся с неподдельным удовлетворением, по-кошачьи потянулся — как вдруг внезапно застыл, и выражение довольства на его лице сменилось настороженным удивлением. Он замер, подобно статуе, не вложив даже меч в ножны.
Когда он оторвал взор от созерцания поверженного врага, то случайно взглянул на холм, видневшийся позади деревьев. И там он узрел нечто совершенно поразительное и необъяснимое. На зеленом плече холма появилась обнаженная черная фигура, волочившая на плече обнаженное белое тело. Через несколько шагов видение исчезло так же внезапно, как и появилось, так что случайному наблюдателю оставалось лишь покачать головой в недоумении.
Пират огляделся по сторонам, неуверенно покосился назад, туда, откуда он пришел, и выругался. Он не был испуган — лишь слегка озадачен, ибо на свете было мало такого, что могло бы всерьез выбить невозмутимого варвара из колеи. Во вполне обычном, пусть и непривычном окружении ему явилось видение, достойное ночного кошмара — пусть так. Но Конан не ставил под сомнение ни остроту своего зрения, ни здравость рассудка. Он видел нечто странное и чуждое, это он знал наверняка, однако не испытывал и тени страха. Загадочным было уже само по себе появление этих двух фигур, черной и белой, похитителя и пленника. Но более того, черная фигура была неестественно высокого роста, а это уже было действительно необъяснимо.
О сомнением покачав головой, Конан двинулся в том направлении, где видел странные фигуры. Он не задумывался над тем, насколько разумен подобный шаг, любопытство оказалось сильнее голоса рассудка.
Холм сменялся холмом, и у каждого была на вершине ровная площадка, окруженная высокими деревьями. Несмотря на то, что подъемы раз за разом сменялись спусками, местность все же постепенно повышалась. Бесконечная череда округлых холмов и неглубоких ложбин, тянувшихся, насколько хватало глаз, казалась совершенно невероятной и поразительной. Но вот наконец Конан взобрался на вершину, которая, как ему показалось, была самой высокой на острове, и замер в изумлении при виде сияющих зеленых стен и башен. До тех пор, пока он не подошел ближе, они полностью сливались с изумрудной зеленью холмов, так что даже столь острый взор, как у варвара, бессилен был различить их. Но теперь удивительное зрелище открылось ему во всей своей чарующей красе.
Несколько мгновений киммериец колебался, не спуская руки с меча, но наконец любопытство подтолкнуло его вперед. Он не увидел ни души, пока шел к высокому арочному проему в закругляющейся стене; дверей там не было. Настороженно заглянув внутрь, он заметил просторный круглый двор, поросший густой, как ковер, травой, кольцом окруженный стеной из полупрозрачного зеленоватого материала. В стене этой также было несколько арок-проходов. Ступая на цыпочках, сжимая рукоять меча, варвар наугад прошел в одну из арок и оказался во дворе, точь-в-точь напоминавшем первый. Поверх внутренней стены виднелись вершины странных башнеподобных строений. Одна из этих башен выходила в тот двор, где стоял сейчас Конан, и широкая лестница вела вдоль стены к ее подножию.
Одна из этих башен выходила в тот двор, где стоял сейчас Конан, и широкая лестница вела вдоль стены к ее подножию. Он двинулся вверх по ступенях, не в силах поверить в реальность происходящего, ибо то, что видел варвар вокруг, напоминало скорее грезы, вызываемые черным лотосом.
Поднявшись на вершину лестницы, киммериец очутился на странном выступе, окруженном парапетом — возможно, это было нечто вроде балкона, он не мог сказать наверняка. Теперь он смог лучше разглядеть башни, но то, что открывалось его взору, казалось совершенно лишенным смысла. Внутренне содрогаясь, он осознал, что никакое человеческое существо не могло бы возвести подобные строения. В архитектуре башен была своя симметрия и система, но то была симметрия безумия и система, чуждая человеческому здравому смыслу. Что оке до планировки всего этого города или замка — Конан даже приблизительно затруднился бы определить назначение места, где находился, — то единственное, что он видел с высоты, это бесчисленные дворы, большей частью круглые, каждый окруженный стеной, соединенные между собой арками и переходами. Скопление башен в центре города, похоже, являлось его истинным сердцем.
* * * Повернувшись в другую сторону, Конан вздрогнул от неожиданности и, не раздумывал, рухнул на пол, прячась за парапетом. Отдышавшись мгновение, он осторожно выглянул из-за кромки, вне себя от изумления.
Балкон или выступ, где он находился, располагался чуть выше соседней стены, и через эту стену киммериец мог заглянуть в круглый, поросший травой двор, находившийся за ней. Внутренняя изогнутая поверхность дальней стены в том дворе отличалась от всех прочих, что он видел до сих пор, и была не гладкой, но словно опоясанной длинными полками-уступами, заставленными небольшими предметами, природу которых с такого расстояния варвару определить не удавалось.
Впрочем, в тот момент он едва обратил внимание на эту стену, поглощенный созерцанием существ, расположившихся на корточках посреди двора, вокруг заполненного темно-зеленой жидкостью пруда. Создания эти были темнокожи и совершенно обнажены, внешне похожие на людей, однако даже самому низкорослому из них варвар едва; доходил до груди. Они казались скорее поджарыми, чем массивными, гармонично сложенными, и, если не считать их неимоверного роста, совершенно нормальными, без всяких следов уродства. Но даже на таком расстоянии Конану показалось, что в чертах их было нечто внушающее ужас.
Посреди, обнаженный, трясущийся от страха, стоял юноша, которого Конан узнал почти мгновенно — это был юнга с их корабля. Вот, значит, кто был пленником чернокожего гиганта! Там, на холмах, киммериец не слышал звуков борьбы. Матрос казался невредимым, и на нагих худощавых телах его похитителей также не было заметно ни ран, ни кровоподтеков. Должно быть, парень отправился в глубь острова в одиночку и был схвачен притаившимся в засаде черным, — так Конан решил именовать про себя таинственных существ. Он не мог заставить себя называть их людьми, ибо внутреннее чутье убеждало его, что людьми эти создания не являются.
До него не доносилось ни звука. Черные кивали и жестикулировали, обращаясь друг к другу, не произнося ни единого слова, по крайней мере, вслух. Один из них, сидевший на корточках перед съежившимся от страха юношей, держал в руке предмет, похожий на дудочку. Вот он поднес ее к губам и, похоже, дунул, хотя до Конана не донеслось ни звука. Но зингарец услышал или почувствовал, ибо затрясся еще сильнее. Он содрогался и корчился, точно в агонии, но вскоре в подергивании его конечностей обнаружилась определенная ритмичность. Подергивания постепенно переросли в конвульсии, а затем и в танцевальные движения. Матрос принялся танцевать, как танцуют кобры, понуждаемые флейтой факира. В танце его не было и тени огня или радостной самоотдачи. Впрочем, нет, самоотдача была, ужасная и противоестественная, но радости в ней не было и в помине. Казалось, беззвучный мотив дудочки ухватил жадными пальцами самую душу юноши и с необъяснимой жестокостью принялся вырывать из недр ее все невольные проявления тайных порывов и страстей.