А ваши силы и время нужны Дженнифер. Для нее это вопрос жизни и смерти, — сказал Ксенофонт Баарс.
— Мы же справимся, верно? Спасем бедную девушку! — сказал Калеб Нолен набитым чипсами ртом.
У меня такое случается: прошлое врывается в явь, будто слон в посудную лавку.
А в это время некто мистер Мэннинг изрек:
— У меня успокоительное есть, ксанакс.
Я и оскорбить ее не особо старался. Сам только и думал про таблетки счастья в моих закромах.
Молли уставилась на меня в ужасе.
— Хочешь ксанакс? — повторил я безмятежно. — Тебе он, наверное, нужен больше, чем мне.
Она выскочила наружу, не закрыв дверь за собой, затем грохнула дверью в свою комнату, соседнюю с моей, с такой силой, что закачались аляповатые цветочные натюрморты на стене. Можно было и без лишнего шума обойтись.
— Истеричка! — заорал я.
Но из-за стены донеслась лишь телемузыка — звуки заставки к игре «Риск».
Это правда, честное слово — она включила эту гребаную игру!
Из-за таких женщин я счастлив трахаться с секретаршей.
Видно, ее словечко «социопат» повернуло в ваших головах кое-какие шестеренки. Потому скажу: мой армейский мозгодер в социопатии мне отказал. Вся нутряная механика для общественной жизни у меня имеется — все без остатка дерьмо, обозванное заумными словечками вроде «сострадания», «чувства вины» и «стыда». Чтобы понять мое состояние, представьте себе долгий-предолгий занудный брак, когда дерьма, криков, сцен и вранья накопилось столько, что уже все осточертело и стало безразличным. Приблизительно так я себя и чувствую все время.
Я не социопат, но душа моя в мозолях со слоновью шкуру толщиной.
Все ж таки корка их не сплошная. Наверное, я не социопат в общем, а только в практическом и романтическом отношении. По идее, я должен себя чувствовать виноватым, стреляя денежки у честного народа, соблазняя их помочь Бонжурам нанять меня, — а мне-то Бонжуры уже заплатили. Но я думаю про Вегас, шлюх, «Джим Бим» — и улыбаюсь.
Цирк, господа. Мелкие подонки начинают и выигрывают.
Возможно, я — первое приближение к социопату, от оригинала почти неотличимое, за исключением тех странных времен, когда вся недочувствованная вина, весь стыд наваливаются разом и я пытаюсь прикончить себя.
Я прокручивал в голове ссору с Молли, пока ехал в центр, в бар «Легенды», где Дженнифер в последний раз видели живой. Прокручивая, уверился: душевно бедняжке вломил. Я, как и вы, воображаемые драки всегда выигрываю. Я уже приготовился добить несчастную Молли последним сокрушительным аргументом, как заметил вывеску на углу Талбот и Росс. Ну и дыра: стены облупились, окна изнутри прикрыты, неоновые лампы вывески сдохли — светилось только «Леге».
Как раз по мне местечко — вроде школы в июле, вовсе не классно.
Я не социопат, я умникопат. Жопоголовый остряк, бля.
Я себе не так уж часто вру. Не притворяюсь, что работаю по делу, когда попросту захотелось выпить. Был, есть и буду завзятый фанат бухла.
Я люблю назюзюкаться до бесчувствия, потому что чувства меня достали.
Но проблема в том, что бухло превращает меня в раскисшего слюнтяя. Повернет в нужную сторону, подпихнет — мол, жизнь хороша, ребята, — но само же подножку подставит. Прыгнешь в кайф будто в небо и шлепнешься наземь. И чем выше взлетел, тем сильнее.
Спросите: зачем пить? Стоит ли биться лбом о закон психологического тяготения? Зачем прятаться в бутылке, если все равно найдут?
Точно так же я могу спросить вас, для чего вы тратите деньги на лотерейные билеты. Законы вероятности никто не отменит.
Но ведь никогда наперед не знаешь, правда? Ведь можешь выиграть, можешь! Именно потому я и пью.
Я верю: однажды отыщу идеальную бутыль «Джека», «Джонни» или «Канадского клуба» и полечу, полечу… прямиком на орбиту.
Кайф навсегда.
А еще на бухло не так подсаживаешься, как на крэк.
И вот я в «Легендах», притворяясь работающим по делу, желая надраться и оглядывая танцплощадку в поисках мяса посвежее. Место унылое, с отсыревшими кирпичными стенами, затхлое, будто трусы, завалявшиеся на дне короба с грязным бельем. Кошмар астматика.
Я ожидал чего-то в этом роде, но заодно и толпу народа, свежевымытого и сверкающего новинками сельской моды: джондировские кепки, блестящие побрякушки бегемотовых размеров, кожаные куртки и прочее в том же роде. А стоило вспомнить: ведь был-то вечер рабочего дня в маленьком городке. Боже мой, что за дыра! Мертвее Дженнифер.
И я стою посреди, дурак дураком — обычное ощущение забредших в пустой ресторан или бар. Смотрю в сумрак, моргаю и начинаю жалеть себя… бедняжка, совсем один посреди пустого «нигде».
Над танцплощадкой крутилось, мелькало и светилось, две широкополые разодетые цыпочки дергались под музыкальный грохот, глядя куда-то под потолок, чтобы не встречаться глазами с мужчинами. Те сидели в полумраке за столиками, горбились и глазели. Ни гомона, ни визга, ни хохота. Гостиная с нервничающими незнакомцами.
И в этом месте Дженнифер в последний раз видели живой.
В общем-то, неплохое место побухать. Когда пьешь в одиночку, лучше, если вокруг шумно и людно, — будто и сам веселишься с другими. Странности человеческой психологии: собери толпу неудачников — и тут же тебе и веселье, и довольство жизнью, и видимость успеха. Но эта задрипанная, богом обиженная дыра как раз мне под настроение. Образчик того, как мир меня догнал, завалил, да еще и потоптался.
Я проковылял к бару и уселся на стул у стойки. Вы, должно быть, заметили: я люблю потрепаться. И тогда мне захотелось поболтать хоть с кем-то — правда, лучше бы с кем-нибудь, наделенным чувством юмора. Попотчевать циничными наблюдениями, большей частью насчет избытка дерьма вокруг. Изобразить эдакого доморощенного философа.
Конечно, оправдание у меня наготове: бармены и прочие мишени моей болтовни много знают полезного для дела и жизни. Но если честно, я просто пытаюсь выглядеть круто, не как те недотепы, кто пьет в одиночку вечером рабочего дня.
И вдруг я услышал: «Эй, Апостол! Как делишки?»
Тим Датчисен, любящий, чтобы его называли Датчи. Я прошел мимо его столика, не обратив внимания.
— Как всегда, — ответил я. — Девять частей дерьма на одну освежителя.
Может, по делу удастся поработать?
Я присел за столик Тима. Бедный Датчи был один. Сказал, только что смену в «Квик-Пике» закончил и поджидает друзей, но я не поверил. Конечно, он не как я: не напиться в одиночку пришел, а за случайной встречей, возможностью потрепаться, заполнить очередной одинокий вечер. На девчонок собрался поглазеть, но наверняка слишком уж часто его отшивали, и наш Тим едва ли серьезно расценивает свои ресторанные вылазки как охоту за предметом осеменения. К тому же мне кажется, он приучился довольствоваться порнографией в Интернете. Там девчонки куда сексуальнее здешних.
Тим спросил про сбор денег и про расследование. Я поинтересовался насчет «системщиков» — небрежно так, брюзгливо. Дескать, куда они там влезли, чего удумали. Он ответил, с радостью изобразив самые нелепые их нелепости, кривляясь, передразнивая и подхихикивая, — обычная человечья манера выставить идиотами тех, о ком рассказывают.
— Ну так чего над ними не смеяться? — сказал мне. — Сами напрашиваются. Преподобный наш говорит: они — знак.
— Знак? Вроде как «парковка для инвалидов»?
Тим удивительно смеялся — будто пятилетний.