– Мне нужны были журналы мод, чтоб делать иллюстрации к книге! Я должен всегда учиться! Я обязан быть в курсе современной моды! Мне следовало пойти в книжный, в «Марудзэн», но это дело хлопотное, вот я и попросил через Тамаки у мадам журналы! Только и всего, больше ничего!
Сабухиро ляпнул насчет любовной записочки отнюдь не со зла, а потому, чем больше Мидзусима оправдывался, тем скучнее ему самому становилось. Между тем, пока он поддразнивал художника, вдалеке появилась долговязая фигура на велосипеде.
– Ага, вот он где! Эй, Эно! Кэн‑тян, подожди!
В мгновение ока он вскочил на седло и, не попрощавшись, рванул вперед по главной улице. Его здоровенная задница прыгала в такт педалям.
Потрясенный Мидзусима проводил его взглядом и мало‑помалу овладел собой. Пристроив поудобнее альбом, он пошел по склону вниз.
Шел он как обычно – грудь колесом, взгляд вперед. На лице – полное безразличие к окружающей суете. И все же внимательный наблюдатель заметил бы, что к этому безразличию примешивается горечь, словно Мидзусима проглотил что‑то ужасно невкусное.
Когда‑то он славился красотой. Та красота вкупе с ранним богатством и славой избаловали этого человека. Жен он менял неоднократно. Сперва каждая следующая оказывалась куда лучше предшественницы. Потом картина изменилась, и каждая следующая уже стояла ступенью ниже предыдущей.
Та, с которой он в июне приехал сюда, была его то ли пятой, то ли шестой женой. С ней он тоже расстался, через неделю после переезда. Ходили даже слухи, что он специально договорился с ней отложить развод, поскольку одинокие в этот квартал не допускались. Долгие годы беспорядочной жизни плюс нынешняя неухоженность – все это, увы, подточило его красу, и в нем уже не было и следа былой привлекательности.
Склон вел к окруженному лесом озеру площадью примерно тридцать цубо. Глубокие, иссиня‑черные стоячие воды. То, что вчера вечером Киндаити Коскэ принял за тину – осыпавшиеся желуди.
Мидзусима пошел берегом озера, погруженный в свои размышления.
В одном месте берег мысом выдавался вперед. Здесь, широко раскинув ветви, рос могучий, чуть не в два обхвата, дуб.
Пройдясь в задумчивости вдоль берега, Мидзусима наконец уселся у подножия этого дуба. Раскрыл на коленях альбом. Между прочим, сумерки уже сгущались – вот уж не самое подходящее время для зарисовок…
Тем не менее Мидзусима цепким взглядом окинул пейзаж и взялся за уголь. В этот‑то момент к нему и подошел мужчина:
– Рисуете?
Мидзусима не знал, что это сыщик, но он точно знал, что этот человек следовал за ним от самого дома. В это же самое время в «Одуванчике» продолжался опрос лиц, имевших отношение к происшествию.
После Итами Дайскэ в швейную мастерскую была вызвана приходящая помощница Кавамура Мацуэ.
Кавамура Мацуэ мужа потеряла в войну, имела трех дочерей. Все три закончили школу средней ступени и уже работали, но на жизнь все равно не хватало, так что благодаря хлопотам господина Итами она пристроилась в ателье.
– Утром дочек на работу отправлю, приберу немного и сюда, – к девяти получается. Сегодня тоже пришла утром часиков в девять, а черный ход открыт.
– Открыт? Вы хотите сказать, дверь нараспашку? – уточнил Тодороку.
– Нет, дверь прикрыта была, а вот на замок не заперто.
– Понятно. И что же?
– Ну я решила, что, раз замок уже открыли, значит, хозяйка встала. Покричала ей снизу, думала, она на втором этаже себя в порядок приводит. Она не ответила, да я внимания особо не обратила, за уборку принялась. В десять Киёми пришла и спрашивает, что это ателье до сих пор закрыто? Пока мы открылись, пока то‑се, тут и Тамаки появилась.
– Так‑так, а дальше?
– А хозяйка все не выходит и не выходит.
Киёми говорит, – может, ей плохо? И наверх отправилась. Потом спускается и говорит: хозяйки нет, а постель прибрана. Мы обувь проверили – одной пары не хватает.
Мацуэ, видимо, заблаговременно подготовилась к разговору: в своих объяснениях она ни разу не запнулась.
Мацуэ решила, что хозяйка с утра пораньше куда‑то ушла. Девочки были того же мнения.
В полдень Киёми и Тамаки отправились домой. Мацуэ приготовила себе перекусить и поела одна.
В начале второго Киёми вернулась, а хозяйка так и не появилась. Поискали, нет ли записки, но ничего не нашли. Пошли искать на втором этаже, – наверное, тогда‑то отпечатки ее пальцев и остались на задвижке.
Немного позже вслед за Киёми вернулась Тамаки.
Киёми вполне могла работать и самостоятельно. Но Тамаки поступила в ученицы только этой весной и едва‑едва с грехом пополам начала привыкать к швейной машинке, так что без хозяйки ей было не обойтись. Нетерпеливая, сущее веретено по характеру, Тамаки некоторое время маялась от безделья и в конце концов унеслась, решив, как она объяснила потом, позвать Господина Художника, если тот окажется дома. Поэтому она отправилась к южному фасаду корпуса 18, чтобы со стороны веранды покричать господина Мидзусиму.
Тут за спиной у нее поднялся гвалт, и она пошла взглянуть, в чем дело. В совершенно неподходящем месте лежал труп женщины, и все вокруг кричали, что это убийство.
Увидев юбку и туфли, Тамаки подумала, что это хозяйка, и со всех ног бросилась в «Одуванчик» сообщить о случившемся.
– А потом Киёми‑тян тоже пошла посмотреть на тело, так? – спросил сидевший сбоку Киндаити, припомнив измученное лицо девушки.
– Я‑то как услышала, до того перепугалась, прямо затряслась вся. Смелости не хватило пойти взглянуть. А она решилась. Пошла вместе с Тамаки, а потом приходит – сама, как призрак, и говорит: видно, хозяйка это, нужно полиции сообщить. Да еще, говорит, хорошо, что я Дзюнко сказала. А то ведь странно, что это прямо перед самыми ее окнами произошло, а она и внимания не обратила. К слову сказать, у нас же тут вчера такое приключилось… – Памятуя, что Дзюнко находится неподалеку, она смущенно понизила голос.
– Ну‑ну, смелее! Вчера вечером сюда ворвалась Дзюнко, она была совершенно вне себя и закатила хозяйке скандал, так? Из‑за своего мужа? – Задал новый вопрос Киндаити Коскэ.
– Н‑нет… в общем… Не совсем…
Дальше она заговорила так, словно вопрос Киндаити не стал для нее неожиданным.
– Сейчас вот Киёми извинялась перед Дзюнко, что тогда в присутствии сэнсэя на нее набросилась. Это действительно с ней от потрясения случилось, и в голову брать не стоит. А вот мне теперь неловко: я ведь ничего такого не рассказывала, да и вообще ушла вчера раньше, чем Дзюнко…
– А, ну понятно. Тем не менее Дзюнко сюда приходила. Во сколько это было?
– Я уже домой собиралась, так что около восьми.
– Говорят, она сама не своя была?
Тодороку внимательно наблюдал за Киндаити.
– Ну чтоб прямо «сама не своя» – это, пожалуй, слишком, но, в общем, не совсем такая, как всегда. Но, может, вы об этом лучше у нее спросите?
– У нее – это само собой, но и вас тоже надо послушать. Значит, она пришла около восьми. А девочки – Киёми, Тамаки?
– Они раньше уходят. Когда есть что‑то срочное, то, бывает, Киёми после ужина опять приходит, а Тамаки – она же только ученица… Да и бестолковая она.
– Бестолковая?
– Хозяйка на нее рукой махнула. Растяпа, самому основному научиться не может – на машинке как следует строчить.
– Так значит, когда вечером сюда прибежала Дзюнко, вы здесь были вдвоем с хозяйкой?
– Я на кухне была.