– Щелкните меня нагишом, ладно? Я собираюсь рисовать автопортрет пастелью, пошлю его одному парню в Нью‑Йорк. В натуральную величину, лежа, очень чувственный. Сколько вы берете за сеанс? За сеанс лежа?
– Можете при случае заплатить за мой ланч.
– В самом деле? Только обещайте не посылать фотографию в «Плейбой». Это должно быть произведение искусства, как у Штиглица, когда он фотографировал Джорджию О'Киф обнаженной. Вы видели эти снимки?
– Они в ту пору были женаты.
– Правда? – удивилась она. – Вы ведь всегда знаете, к чему стремитесь, да?
– Иногда.
– Вы устали? Я имею в виду– в данный момент?
– Не очень.
– Пойдемте прогуляемся. Посмотрим на океан. Это же единственное, ради чего стоит жить здесь, верно? Океан и эти старые, странные гостиницы, две гостиницы вплотную друг к другу. Это здорово.
Они прошли через опустевший вестибюль.
– Да, автопортрет лежа. Если только у вас нет другой «идеи».
– Рисовать‑то вам.
– Я убавлю несколько фунтов и волосы нарисую прямыми. Посмотрим, удастся ли мне завести его.
Они пересекли улицу, по обе стороны которой стояли припаркованные, запертые на ночь машины.
– Мне и такая прическа нравится.
– Правда? Или вы говорите из любезности?
– Нет, в самом деле.
Они прошли по траве к невысокой стене из коралла и бетона. Девушка подняла лицо навстречу легкому ветерку, веявшему с невидимого в темноте океана.
– Хорошо, – сказала она, – я рада, что переехала сюда.
– Я только что слышал эти слова от другого человека. – Ла Брава уселся на стену лицом к «Делла Роббиа», поглядывая на верхний ряд окон. В 304‑м еще горел свет. – Знаете, от кого? От Джин Шоу.
Фрэнни повернулась к нему, все так же приподняв лицо:
– Джин Шоу – это кто?
– Вы что, и вправду никогда не слышали этого имени?
– С чего бы я стала притворяться?
– Она была кинозвездой. Играла в фильмах вместе с Робертом Мичемом.
– Да, конечно, Роберта Мичема я знаю. Он мне нравится.
– И с другими она тоже играла. Моя любимая актриса.
– Bay! К тому же она ваш друг, да?
– Мы познакомились только сегодня.
– Это такая темноволосая, средних лет? Я видела, как вы выходили из гостиницы вместе с ней и мистером Золя. Мой приятель как раз подвез меня на своем микроавтобусе.
– Мы ходили ужинать. – Он запнулся, сомневаясь, стоит ли задавать вертевшийся у него на языке вопрос, и выпалил, не дав себе времени передумать: – Сколько, по‑вашему, ей лет?
– Ну‑ка, ну‑ка, – прикинула Фрэнни. – Она выглядит удивительно хорошо для своих лет. Я бы сказала, года пятьдесят два.
– Она выглядит такой старой?
– Вы спросили меня, сколько, по‑моему, ей лет, а не на сколько она выглядит. Скорее всего, она делала подтяжку и убирала мешки под глазами. Выглядитона на сорок пять или даже моложе. Удачная лепка лица, высокие скулы, прекрасная кожа – сразу видно, не бывает на солнце и, держу пари, оптом закупает протеиновые восстановители. Но на самом деле ей года пятьдесят два.
– Вы уверены?
– Как‑никак, Джо, я– девушка из «Спринг Сонг».
– Хорошо, а мне сколько лет?
– Тридцать восемь.
– Точно, – признал он.
– Но выглядите вы на тридцать семь, и ни днем старше!
Кундо Рей возвращался на черном «понтиаке», который он купил за свои кровные– этакое черное чудище с темными стеклами, Ноблес утверждал, что ночью из него ни фига не разглядишь, даже свет фар кажется каким‑то призрачно‑желтым, дорожных знаков и то не видать.
Кундо Рей не отвечал на его подначки– он любил свой «понтиак», ему даже больше нравилось ехать в нем плавно, медленно, как сейчас, нежели гнать, потому что так он слышал гудение и рокот мотора, чувствовал всю эту мощь, спрятанную у него под капотом. Кундо вырядился в один из костюмов, предназначенных для поездок на этой машине, голубую шелковую рубашку с белым шелковым галстуком. Ноблес остался в своей сине‑голубой униформе с полуоторванными погонами и недостающими пуговицами. Кто‑то пытался осложнить ему жизнь – так он выразился.
Кундо ответил:
– Похоже, ему это удалось.
Они ехали на юг вдоль Оушн‑драйв, слева тянулся парк Луммус и пляж, справа как раз показались старые гостиницы и парковка, тесно уставленная автомобилями.
– «Нидерланды», – читал Кундо Рей, согнувшись над рулем и вглядываясь в вывески. – «Кабальеро»… Вон «Кардозо», видишь? Там еще эта сволочь выступает.
– Навес, – откликнулся Ноблес– Поезжай медленнее.
– Да куда уж медленнее. – Рей выжал сцепление и чуть добавил газку, вслушиваясь в фырканье мотора и выхлопы, вылетающие из задницы его крошки.
Мужчина и с ним девушка со странными, будто наэлектризованными волосами перешли через дорогу в свете фар, оглянувшись на автомобиль.
– Вон она, «Делла Роббиа», на углу. Номера отсюда не видно, но это она– сюда отвез ее дружок, – сказал Ноблес. И вдруг воскликнул, резко повернувшись на сиденье, обеими руками вцепившись в дверь: – Как открыть это чертово окно?
– Что с тобой? – удивился Кундо Рей.
– Скорее открой окно, на хрен!
– Кондиционер включен.
– Открой, блин, окно! Поворачивай обратно!
– Да что с тобой? – осклабился кубинец.
Этот парень точно сбесился, бьется, как тигр в клетке, скребет когтями дверь.
– Это тот тип, тот засранец, который мне вмазал.
– Кто? Который с девицей?
– Поверни назад, блин!
Им пришлось сперва доехать до Двенадцатой улицы, где Кундо развернулся и поехал на север по Оушн‑драйв.
– Опусти окно!
– Я и так все вижу. Успокойся. Чего ты так возбудился?
– Я их потерял! – Ноблес прижался носом к оконному стеклу.
– Они там, – сказал Кундо. – На веранде.
Ноблес быстро глянул в ту сторону и еще сильнее вытянул шею.
– Парень отпирает дверь, – прокомментировал Кундо Рей. – Стало быть, он здесь живет. Это тот самый парень, ты уверен?
– Уверен, – сказал Ноблес, внезапно успокаиваясь, но все еще неотрывно глядя в заднее окно. Они подъезжали к «Кардозо». – Это он. – Только когда они добрались до Пятнадцатой улицы, где кончалась Оушн‑драйв и нужно было сворачивать налево, на Коллинс, он наконец распрямился.
– Я не рассмотрел его толком в темноте, – сказал Кундо. – Но ты уверен?
Ноблес откинулся на спинку сиденья, глядя прямо перед собой.
– Да, – повторил он. – Это он. Тот самый парень.
– Хочешь вернуться?
– Нет. Пока не надо.
Поглядев на него, Кундо Рей сказал:
– Что‑то ты как‑то по‑новому заговорил.
В окно ударил солнечный свет. Ла Брава схватил телефонную трубку возле кровати, и девичий голос быстро произнес:
– Разбудила вас, да? Извините, – Теперь он узнал этот голос– Не знаю, который теперь час, а сестра все не подходит, сколько я ни зову…
Он проскочил мимо больницы, приняв ее за мотель или авторынок– сплошные окна, – только развернувшись и подъехав поближе, прочел вывеску: «Мемориальный госпиталь Бефизда».