Они посмотрели на него, но ничего не сказали. Твари – приползли клянчить. Он выкрикнул: «Пациенты хреновы», пока проносился мимо, а потом еще что‑то, чего уже невозможно было разобрать. Его пронзительный голос оборвался, забулькал кровью, которая по‑прежнему хлестала из носа, так что он наследил и на лестнице, и в подъезде, и по всей дороге вдоль Остергатан и аж до Сканстюля.
Совсем не похоже на лето.
Ветрено, редко когда переваливает за двадцать градусов, лишь иногда в первой половине дня проглянет солнце, а все остальное время по крыше и садовой изгороди барабанит дождь.
Эверт Гренс держал ее руку, пока она ее не отняла. Потом она вдруг впала в беспокойство. Обычно после этого она начинала яростно хохотать, лепет прекращался, а слюна уже не текла по подбородку. Поэтому он обнял ее, поцеловал в лоб и сказал, что вернется через неделю. Как всегда – через неделю.
Она сидела с краю.
Поэтому он смог выдернуть ее из машины.
Эверт Гренс свернул с дороги, оставив позади трассу с вечной утренней пробкой. Он выключил двигатель и сидел не шевелясь, пока картинки прошлого, мелькающие перед глазами, не исчезли. Каждый раз одно и то же. После того как он навещал ее, воспоминания пульсировали в голове, и от этого становилось тяжело дышать. Все эти последние годы. Так он сидел без движения, не обращая внимания на идиотов, которые глядели на него, ждали, пока его машина снова тронется.
Через пятнадцать минут он был на месте.
Они встретились на улочке возле невысоких домишек и некоторое время стояли под дождем, пялясь на небо.
Оба были неулыбчивы: то ли от природы, то ли возраст сказывался. Но все же улыбнулись друг другу – что еще делать, когда дождь так и хлещет, да еще ветер, да серые тучи обложили все вокруг.
– Ну что скажешь?
– Что скажу? Да то, что меня это больше не волнует.
Они пожали плечами и присели на мокрую скамейку.
Они знакомы тридцать два года. Когда‑то были молоды, но жизнь проходила, и теперь уж обоим оставалось меньше половины. Намного меньше.
Эверт Гренс молча смотрел на друга.
Собственно говоря, это единственный человек, с кем он общался не по работе. Которого мог терпеть.
Все еще подтянутый, да и шевелюра цела – Бенгт выглядел намного моложе, хоть они ровесники. Ну да, вот что значит детишки. Они возвращают молодость.
У Эверта ни детей, ни волос на голове. Да и стройным он давно уже не был. Он прихрамывал при ходьбе, а Бенгт пружинил, но у них было общее прошлое, да и теперь они оба служили в Стокгольмском полицейском управлении. Вот только с молодостью каждый обошелся по‑своему – как будто Эверт растратил ее быстрее. Видно, так ему было нужно.
Бенгт грустно вздохнул:
– Вот сырость. Детей больше не выпущу.
Иногда Бенгт приглашал его в гости. И Эверт не был уверен, что это не из жалости – уж больно одиноким и несчастным был он вне коридоров управления. И все же каждый раз приходил. Правда, злился на себя, потому что и в гостях не мог не думать об этом.
– Ей сегодня лучше. Она даже узнала меня. Я уверен – узнала и поздоровалась.
– А тебе, Эверт? Тебе лучше?
– Что ты имеешь в виду?
– Ну не знаю… Но выглядишь ты… особенно, когда про Анни говоришь.
Эверт не ответил. Он рассеянно оглянулся вокруг. Пригород. Никогда он не понимал этой «жизни на воздухе». У них был славный домик. Обычный такой – кирпич, газон, аккуратные кустики, пластмассовые игрушки валяются. Выгоревшие на солнце. Если б не дождь, пара малышей скакала бы тут, играла бы, как и положено в их возрасте. Поздновато их Бенгт завел – ему уж пятьдесят тогда было, а Лене на двадцать лет меньше. Вроде второго шанса. Эверт все поражался: что молодая, красивая, толковая женщина могла найти в пожилом полицейском? Он‑то Бенгта знал вдоль и поперек, так что поражался еще больше.
Одежда промокла, потяжелела, прилипла к телу, но они не чувствовали. Позабыли про дождь. Эверт подался вперед:
– Слыхал?
– Что?
– Йохум Ланг выходит сегодня.
Бенгт покачал головой:
– Брось. Сколько времени прошло.
– Тебе легко говорить. Не ты ж был за рулем.
– И не я был влюблен. Но это не играет никакой роли. Пора тебе бросить все это. Двадцать пять лет прошло, Эверт.
– С сегодняшнего дня он расхаживает по улицам, можешь ты это понять? Ланг прогуливается, и плевать ему на нас!
– Эверт, ты уверен, что в том, что произошло, только Ланг виноват? Может, это моя вина? Ведь это я не успел. Может, ты меня должен ненавидеть? Может, со мной надо разобраться, а не с ним?
Ветер задул с новой силой, принес новую порцию дождя и швырнул им в лицо. У них за спиной открылась дверь, и оттуда вышла женщина с зонтиком в руках. Она была молодая, едва за тридцать, длинные волосы заколоты сзади.
– Вы ненормальные, – улыбнулась она.
Они обернулись. Бенгт улыбнулся в ответ:
– Да ладно, не сахарные.
– Давайте‑ка заходите, завтракать пора.
– Уже?
– Уже, Бенгт. Малыши голодные.
Они встали.
Одежда снова прилипла к телу.
Эверт Гренс опять посмотрел на небо. Оно было таким же серым.
Утро все не кончалось. С улицы до нее доносились голоса птиц. Они что‑то пели друг другу, как обычно в такие дни. Лидия сидела на краешке кровати и слушала. Как красиво. Они тут поют так же, как и те, что летают между клайпедских безобразных бетонных домов.