Рассеянный лунный свет освещал его лицо.
– Ты о чем, Олег? – спросил Костенко, лихорадочно пытаясь придумать, как поступать дальше.
В глубине души капитан уже знал, что нужно делать, понимал, что другого выхода у него нет, но тянул время… Ведь ясно, что Олег все понял, что не одобряет штурман решение своего командира и сделает все, чтобы удержать его, не позволить совершить необратимый поступок. Наверное, будь все наоборот, Костенко и попытался бы остановить приятеля в такой вот ситуации. Ведь понятно, что ничем хорошим это закончиться не может.
– Ты же знаешь, что после этого будет, – сказал штурман. – Что с тобой после этого сделают.
Ты о чем, хотел делано удивиться Костенко, но сдержался. Чего уж тут притворяться? Они с Олежкой уже больше года вместе, научились понимать друг друга с полуслова. Уговаривать? Просить, чтобы не поднимал шума? Чтобы дал возможность совершить глупость?
– Ты же понимаешь, что я иначе не могу? – тихо спросил Костенко.
– Можешь, – уверенно произнес штурман. – Ты можешь. И этот знак ваш… Это не знак на самом деле, это совпадение. Просто совпадение. Или даже хуже. Провокация. И ты…
– Я должен, – сказал Костенко. – Я…
Это было подло, приемчик был грязный, работал только против своих, против тех, кто стоит рядом и слушает, и хочет услышать продолжение фразы, начатой этим самым «Я», а продолжения не будет. Вернее, будет, но не словами.
Костенко ударил. Правой рукой, костяшками пальцев в горло своему штурману. Резко и сильно.
Олежка захрипел и стал оседать, Костенко подхватил его и осторожно опустил на пол.
– Я должен, – тихо сказал капитан и ударил своего друга по лицу наотмашь, целясь в нос. – Я должен.
И еще один удар, по брови. И снова – костяшками пальцев. Суставы заныли.
Костенко стащил со штурмана ремень, перевернул Олега лицом вниз, связал ремнем руки. Потом снова перевернул его на спину и заткнул рот свернутой пилоткой.
По бледному лицу Олега текла черная кровь. Из носа и из рассеченной брови.
– Извини, – сказал Костенко.
Штурман попытался ударить командира ногой, но тот увернулся и ремешком от штурманского планшета связал ему ноги.
Перетащил Олега на постель, прикрыл своей плащ-палаткой. Вышел наружу, откинув полог.
На душе было мерзко, хотелось вернуться и попытаться все-таки объяснить Олежке…
И было совершенно понятно, что ничего объяснить не получится.
Он встал на боевой курс, и теперь ничто не может его увести в сторону. Только вперед.
На всякий случай Костенко расстегнул кобуру. Стрелять он не собирался, но и позволить кому-либо ему помешать капитан не мог.
Длинные тени от самолетов тянулись через белесую раскатанную поверхность аэродрома. Деревьев в округе почти не было, самолеты маскировались только сетками. Все понимали, что так неправильно, что если нагрянут «мессеры», то два счетверенных «максима» в роли зенитного прикрытия аэродрома будут выглядеть неубедительно, но сделать все равно ничего было нельзя, оставалось надеяться на то, что немецкая авиация занята советскими сухопутными войсками, утюжит окопы и точечно выжигает чудом уцелевшие танки. Ну и сносит с неба Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, буде они не увернутся или попытаются нанести удар.
Костенко обошел уцелевшие самолеты полка и то, что осталось от эскадрильи «чаек», по широкой дуге. Не хватало еще натолкнуться на часового или кого-то из техников, уснувшего прямо возле самолета.
Было тихо, даже насекомые не стрекотали, словно густой и вязкий лунный свет запечатал их призрачным воском.
Восход сегодня в три двадцать семь по Москве. Плюс что-то около получаса для этих мест. Костенко взглянул на часы. У него еще почти три часа темного времени суток. Он успеет. Он должен успеть.
На дальнем конце взлетного поля стоял «У-2».
Вечером на нем привезли почту и запчасти, и утром пилот должен был вылететь. На рассвете.
Биплан был заправлен, Костенко, гуляя по степи, внимательно следил за тем, как техники заливают в бак горючее, как проверяют двигатель и управление. «У-2» садился жестко, бродячий «мессер» влепил-таки ему пулеметную очередь по хвостовому оперению, и одна из тяг оказалась перебитой. Но залатать аппарат до темноты успели.
Иначе ничего у Костенко не получилось бы.
Капитан присел, опершись рукой о сухую землю. Часового возле биплана не было видно. А ведь был. Точно был, его начальник караула выставлял в десять часов. И в двенадцать наверняка сменил. Возможно, часовой примостился возле стойки шасси и спит. И кто там сейчас с винтовкой на посту? Кто-то из техников или оружейников. Весь не технический персонал аэродромных служб выгребли в пехоту еще неделю назад. Так что, наработавшись за день, водители и техники несли еще и караульную службу, засыпая иногда на ходу, или внаглую заваливались спать прямо на посту.
Начштаба ругался, грозился трибуналом, пойманный нарушитель клялся и божился, что и сам не понимает, как оно вышло, а на следующую ночь…
Темный силуэт появился из-за самолета. Лунный свет отразился на кончике штыка, светлой точкой поплыл над землей. Часовой нес службу по уставу, держа винтовку на изготовку. Оставалось надеяться, что «мосинка» на предохранителе.
Костенко выпрямился, одернул гимнастерку и решительным шагом направился к часовому. Ну мог командир эскадрильи пикирующих бомбардировщиков забыть что-то в самолете? Или, может, его комполка отправил проверить несение службы часовыми? Чушь, конечно, не предусмотренная никакими уставами, даже Товарищ Уполномоченный не ходил тайно проверять посты, но время сейчас такое бестолковое, а техники и водители подробности уставов если и знали, то уже забыли.