– Что‑то не так? Мой вес не меняется с десятого класса.
Куприн усмехнулся:
– В отношении количества килограммов согласен. Только тебе, наоборот, следует потолстеть!
– Зачем?
Куприн замялся, потом вздохнул и сообщил:
– Извини, конечно, ей‑богу, не хочу обидеть, но должен же кто‑то сказать тебе правду…
– Какую? – насторожилась я.
Олег одернул свитер.
– Стройность хороша у юной девушки.
– Ты о чем?
– Если женщине за тридцать и она легко влезает в спичечный коробок, то…
– Что?
– У нее на лице появляются морщины, мигом выдающие возраст! – рявкнул муж. – Со спины девочка, с мордочки бабушка! Конечно, с возрастом мы все не становимся моложе, и я готов спокойно жить рядом с женой, которая потеряла девичий вид. Извини, Вилка, ты первая завела разговор о диете. Я всего лишь защищался, поэтому и посмел сказать тебе… Одним словом, не всегда полнейшее отсутствие жира – радость! Кости черепа, обтянутые кожей, не лучшее зрелище!
Закончив выступление, Куприн мгновенно выскользнул из спальни. Я осталась одна и в крайней озабоченности приблизилась к зеркалу.
Так, от уголков глаз к вискам бегут мелкие лучики, по лбу змеятся линии, от носа ко рту стекают складки. Хотя… в принципе не катастрофа… И тут мой взор, оторвавшись от собственного отражения, упал на обложку книги, лежащей на письменном столе. С фотографии, расположенной в левом углу, бодро улыбалась Арина Виолова. Снимок был сделан полгода тому назад, и сейчас я поняла, насколько изменилась за прошедшие шесть месяцев. У почти модной писательницы на портрете не имелось ни малейших возрастных отметин – ни «гусиных лапок», ни противных мимических морщин, ни обозначившихся носогубных складок, а в зеркале… Неужели Олег прав? И что теперь делать? Толстеть?
В самом мрачном настроении я побрела на кухню и уставилась на недоеденный завтрак Куприна. Кто сказал, что белый хлеб с маслом и сыром враг человечества номер один? Знают ли врачи на самом деле правду о здоровом питании? И сколько раз медиков бросало из стороны в сторону? Далеко за примером ходить не надо. В девятнадцатом веке опиум считался замечательным обезболивающим средством, и его ничтоже сумняшеся прописывали всем: старикам, детям, беременным женщинам. Теперь же это средство именуют наркотиком и используют лишь в крайнем случае, а может, и не применяют вовсе, точно не знаю. Да что там опиум – возьмем простой сахар! То его объявляют панацеей, велят капать на кусок рафинада сердечные капли, чтобы лекарство лучше усваивалось; потом хватаются за голову, изгоняют «белую смерть» из рациона, рекомендуют класть в чай и кофе всяческие заменители; следом узнают, что ксилит и сорбит намного хуже натурального продукта из тростника или свеклы… А соль? Кстати, ее тоже называли «белой смертью», а сейчас употребляют вовсю, и те же медики кричат о крайней полезности той, что добыта в море. Или давайте вспомним несчастные куриные яйца. «Не смейте их есть! – останавливали нас врачи. – В желтке ужасное вещество – холестерин!» Но, оказывается, он бывает разный – полезный и вредный, и из первого в основном состоит мозг человека. Так что с каждым слопанным яичком нам прибывает ума! Может, я оттого вечно опаздываю сдать рукописи, что отказываю себе в омлете, а? Интересно, какие песни запоют диетологи лет этак через сто?
Я повернула голову, увидела свое отражение в стекле серванта и вздрогнула. Нет, Олег прав. Красота – это страшная сила, а с возрастом она становится все страшней! Процесс пошел, часы тикают, через год превращусь в мумию, жуткую, высохшую… Что же делать?
Пальцы схватили брошенный Куприным бутерброд. Наверное, следует лопать через силу разные продукты: кашу, макароны, жареную картошку, сало, взбитые сливки… Потолстею – и складки разгладятся, это же элементарно: кожа натянется, и всех делов‑то.
Наверное, следует лопать через силу разные продукты: кашу, макароны, жареную картошку, сало, взбитые сливки… Потолстею – и складки разгладятся, это же элементарно: кожа натянется, и всех делов‑то. Но тогда в придачу к гладенькому личику я получу задницу сто семьдесят второго размера. А я никогда не была толстой и, если честно, совсем не хочу весить больше центнера. Ведь если поправлюсь, мне тогда придется, в случае поломки машины, идти к метро в обход, а так я легко пролезаю в щель между прутьями забора, который преграждает короткую дорогу к ближайшей станции. Так как поступить? Должен же быть выход из ужасного положения…
И тут меня осенило – Лиза Макаркина! Помнится, два года назад я, встретившись с ней, отметила, что Лизавета плохо выглядит, и она на самом деле смотрелась не лучшим образом. Но позавчера случайно столкнулась с соседкой во дворе и удивилась: Лизочка свежа, словно бутон.
Я швырнула на тарелку так и не съеденный кусок хлеба и рванула к лифту. Наверное, не слишком вежливо врываться к соседке без приглашения в воскресенье, но большинство женщин сейчас меня поймет.
Лиза открыла дверь и, увидав меня, сначала широко зевнула, потом мирно сказала:
– Если пришла к Антону, то его нет и…
Тут только я вспомнила, что супруг Макаркиной врач, мануальный терапевт, и Елизавете небось до смерти надоели соседи, прибегающие с жалобами на боль в спине. Большинство людей бесцеремонно считает, что доктор, обитающий за стеной, обязан помогать им, невзирая на поздний или ранний час, в любое время, в выходные и праздничные дни, причем бесплатно, так сказать, по‑соседски.
– Антон будет совсем поздно, – закончила Лиза.
– Мне, извини, надо с тобой пошушукаться, – заблеяла я, – об одном деликатном деле.
Лиза уперла правую руку в бок.
– Сейчас дам адрес клиники, где классно делают аборты. Обезболивание и доктор хороший. Если на раннем сроке, то…
– Нет, нет, речь не об этом, – зашептала я, нервно оглядываясь по сторонам. – Дело более серьезное.
В глазах Лизы вспыхнуло любопытство.
– Давай заходи!
До сегодняшнего утра я ни разу не бывала у Макаркиных и сейчас оказалась поражена интерьером. В гостиной, куда провела меня Лиза, практически отсутствовало свободное пространство. Мебель тут стояла, что называется, богатая – щедро украшенная позолотой. Попадая иногда в магазины, торгующие предметами обстановки, я порой искренно удивлялась, кто же покупает эту жуткую «красотищу»: зеркала в аляповатых, псевдобронзовых рамах, комодики на «паучьих лапах», щедро расписанные картинами под старину, столы, у которых вместо ножек ненормально тучные ангелочки или громадные фигуры собак с табличкой «Welcome» на шеях. И вот теперь узнала ответ на вопрос: Лиза Макаркина. В ее гостиной присутствовал весь вышеперечисленный мебельный набор вкупе с метровым далматинцем, выполненным из фаянса, а на стенах теснились картины. Но я не стала рассматривать «живопись», сразу приступила к беседе.
Выслушав мои стоны по поводу резко ухудшившегося внешнего вида, Лиза вдруг засмеялась, потом сказала:
– Ладно, думаю, помогу. А ты вообще чем пользуешься?
– В смысле?
– Ну, там, крем, маска, гель для умывания…
– Ничем особым, – пожала я плечами. – Мыло, вода, а если кожу «стянет», беру детский крем.
– Ох и дура же ты! – всплеснула руками Лиза. – Кто же мылом моется?
– А чем надо? – растерялась я.
– Пошли! – велела Макаркина.
Ванная комната у Лизы оказалась забита таким количеством парфюмерии и косметики, что у меня зарябило в глазах. А еще через десять минут у меня заболела голова – запомнить всю кучу вываленной Макаркиной на меня информации оказалось попросту невозможным.