Это дало ему возможность вернуться в славные дни своей молодости. На одном из периодически проводящихся Королевскими ВВС аукционов старых самолетов он приобрел Москита, привел его в порядок и летает теперь на нем, когда ему заблагорассудится. Неплохой способ проводить свое свободное время, при наличии свободных денег, конечно.
Итак, он возвращался из полета в Европу, заметил меня, летающего по треугольникам, понял, что я в затруднительном положении и взял «на буксир». Точно определив свое положение путем поперечной засечки азимута от радиомаяков, зная береговую линию в этом районе как собственную кухню, он попытался найти свой старый аэродром в Минтоне даже в этот туман. Риск был чертовски велик, но все равно у меня кончилось топливо, поэтому я бы или сел или разбился.
Я не сомневался, что смогу найти его, возможно, через Королевский аэроклуб.
– Безусловно, он был отличным летчиком, – в задумчивости сказал я, вспоминая события сегодняшнего вечера.
– Самым лучшим, сэр, – отозвался стоящий позади меня Джо. – Все говорили, что мистер Джонни прекрасно видел в темноте, как кошка. Я помню, как часто, вернувшись после задания по сбросу осветительных зарядов для прицельного бомбометания по целям в Германии, молодые пилоты отправлялись в бар пропустить стаканчик, да, как правило, не один.
– А он не пил? – спросил я.
– Нет, иногда он присоединялся ко всем, но чаще, дозаправив свой Москит, Джонни взлетал в одиночестве, направляясь к Ла Маншу или Северному морю искать какой‑нибудь подбитый бомбардировщик и вел его на посадку.
Я скривился. Эти огромные бомбардировщики все имеют свои базы.
– Но некоторые из них получали от противника серьезные повреждения, в том числе и радиостанции. Они были с разных баз – Мерхэм, Скемптон, Коттсхол, Веддингтон, большие четырехмоторные самолеты. Галифаксы, Стерлинги и Ланкстеры. Все это было задолго, извините, до вас, сэр.
– Я видел их на картинках, – признался я. – Кроме того, некоторые из них еще долго летали на воздушных парадах. Значит, он возвращал их домой?
Я мог четко представить себе зияющие дыры в фюзеляже, крыльях и хвостовом оперении самолетов, которые трещали и раскачивались, когда пилоты пытались удержать их на лету, раненые или умирающие экипажи, радиостанции, разнесенные вдребезги вражескими снарядами. А из своего не очень давнего опыта знал горькое одиночество зимнего ночного неба, когда у тебя нет ни радио, ни приборов, только туман, полностью закрывающий землю.
– Именно так, сэр. Он обычно отправлялся во второй вылет за ночь, патрулируя над Северным морем, разыскивая подбитые самолеты. Найдя, он приводил их домой, сюда в Минтон, иногда сквозь такой густой туман, что вытянутой руки не видно. Говорят, у него было какое‑то шестое чувство, как у настоящего ирландца.
Я отвернулся от фотографии и загасил окурок в пепельнице. Джо уже стоял у двери.
– Настоящий человек, – сказал я вполне серьезно.
Даже сегодня, уже в солидном возрасте, он был супер летчиком.
– Да, сэр, мистер Джонни, он был настоящим человеком. Я помню, как он однажды сказал мне, стоя как раз на вашем месте у камина: «Джо, – сказал он, – когда бы кто‑нибудь ни нуждался в помощи там, в небе, я вылечу и приведу его домой».
Я мрачно кивнул. Старик явно обожал своего боевого командира.
– Ну что же, – промолвил я, – похоже, он продолжает это делать.
Джо улыбнулся.
– О нет, я не думаю так, сэр. Мистер Джонни отправился в свой последний патруль в Рождественскую ночь 1943 года, ровно четырнадцать лет назад. Он не вернулся, сэр. Он упал на своем самолете где‑то в Северном море. Спокойной ночи, сэр. И счастливого Рождества.
Спокойной ночи, сэр. И счастливого Рождества.
Произведение искусства
Ноябрь
В городе шел дождь. Стоял плотной серой стеной над Гайд‑парком, затем порывы западного ветра начали смещать его в сторону Парк‑Лейн, над которой он завис серой занавеской, а потом принялся моросить над узеньким парком из платанов, разделявшим улицы, ведущие в северном и южном направлении. Насквозь промокший мрачный мужчина стоял под деревьями с облетевшей листвой и ждал.
Вход в зал приемов отеля «Гросвенор Хаус» был ярко освещен несколькими фонарями и нескончаемыми вспышками фотокамер. Внутри был тепло, уютно и сухо. Под козырьком двери маячили два швейцара в униформе. Время от времени они услужливо бросались с раскрытыми зонтиками навстречу гостям, которые выходили из подкатывающих к подъезду лимузинов.
Дождь барабанил по крышам авто. Вот распахивается дверца, и швейцар выскакивает из‑под козырька и спешит навстречу очередной выходящей из машины знаменитости или кинозвезде, чтоб помочь преодолеть два ярда до входа. Голова звезды опущена, над ней плывет черный зонт. Но вот и спасительный козырек. Здесь можно выпрямиться, изобразить ослепительную улыбку и предстать перед камерами.
Папарацци толпятся по обе стороны от входа, они промокли и продрогли до костей, но изо всех сил защищают от дождя свое драгоценное оборудование. Крики их слышны даже на той стороне дороги, там, где мокнет под платанами мрачный мужчина.
– Привет, Майкл! Добро пожаловать, Роджер! Улыбочку, Шакира! Спасибо, дорогая, просто прелестно!
Сливки киноиндустрии благожелательно кивают в ответ на приветствия, улыбаются в камеры и стоящим поодаль фанам, старательно игнорируют укутанных в плащи охотников за автографами, этих странных и настырных типов с умоляющими глазами, и входят в отель. Там их проведут к столикам, там они будут все так же старательно улыбаться и приветствовать друг друга. Там состоится сегодня ежегодная церемония вручения премий Британской академии кино и телевидения.
Маленький человечек под деревьями наблюдал за всем этим с нескрываемой тоской в глазах. Некогда он тоже мечтал стать кинозвездой, ну или на худой конец просто получить признание в своем ремесле. Если б это случилось, то он входил бы сейчас в ярко освещенный вестибюль гостиницы вместе с этими людьми. Но этого не случилось и не случится уже никогда. Слишком поздно.
Тридцать пять лет он был актером, преимущественно снимался в кино. Переиграл свыше сотни ролей, но то были маленькие эпизодические роли, по большей части даже без слов. А настоящей большой роли так и не удалось получить.
Он играл портье в гостинице и появился на экране всего на несколько секунд, когда мимо него проходил Питер Селлерс. Он был водителем армейского грузовика, который подвозил Питера О'Тула в Каир. Он изображал римского легионера с копьем, стоял навытяжку всего в нескольких футах от Майкла Пейлина. Он был механиком, помогавшим Кристоферу Пламмеру забраться в кабину истребителя.
Он играл официантов, портье, солдат всех на свете армий, начиная с библейских времен и заканчивая операцией «Буря в пустыне». Он играл таксистов, полицейских, посетителей баров и ресторанов, человека, переходившего через улицу, уличных зазывал и торговцев. Кого он только не играл!
Но происходило всегда одно и то же: несколько дней съемок, десять секунд на экране, и прощай, друг, ты больше не нужен. На целлулоидных пленках он красовался всего в нескольких футах от каждой мало‑мальски известной звезды, перевидал среди них немало истинных джентльменов и отъявленных мерзавцев, добрых и талантливых актрис и капризных примадонн. Он знал, что способен убедительно и правдиво сыграть любую роль, знал, что по сути своей является хамелеоном в обличье человека. Но никто никогда не увидел в нем таланта.
И вот, стоя под дождем, он наблюдал за тем, как его идолы проскальзывают мимо, торопятся навстречу блеску и торжеству церемонии.