Я перестала раскачиваться на стуле и теперь разглядывала свои ноги. Причина скверного настроения Ника стала понятна. Если все так, как он сказал. Долгих придется сломить чужое сопротивление. Надеюсь, он попытается решить проблему миром. Подкупы, взятки и прочее здесь в большом ходу, насколько я знаю. Но если дядя всерьез заартачится? Если он действительно решил, что время таких, как Долгих, прошло, тогда.., тогда с ним будет кончено, подобное Долгих тоже не раз проделывал. И тут уместно вспомнить замечание Ника о нашей шкуре. Моя его вряд ли особо интересует, но своей он, безусловно, дорожит. Предполагаемая мишень – лицо в городе далеко не последнее, следовательно, оставлять исполнителей в живых довольно глупо.
– Черт… – буркнула я.
– Вот‑вот, – закивал Ник радостно, что, должно быть, относилось к моей внезапной догадливости, иного повода для радости я не видела. – И окажемся мы в ненужном месте в самое неподходящее для этого время.
– Ты просто так языком болтаешь или…
– Я догадываюсь, – перебил меня Ник язвительно. – Приказы, как известно, не обсуждают, их выполняют…
– Тогда какого черта ты нервничаешь? Если они что‑то решат, мы…
– Если бы ты не была круглой дурой, твой Рахманов увидел бы в тебе девушку своей мечты, а не пушечное мясо. Ты вообще‑то понимаешь, как тебе повезло, что он оказался в твоей постели?
– Если честно, особого счастья в этом не вижу, – ответила я.
Ник опять разозлился, но все‑таки не удержался и хмыкнул.
– Сочувствую, однако, когда он устраивается у тебя между ног, кое‑какие мысли ты бы могла донести до его сознания.
– Какие, к примеру? – проявила я любопытство.
– Что мир без тебя будет сер и уныл.
– Он легко найдет замену.
– А вот это плохо, очень плохо, – покачал Ник головой. – Ты ничего не хочешь сделать для нашей долгой счастливой жизни.
– Я буду стараться изо всех сил, – очень серьезно ответила я, ожидая, что он вновь выбьет из‑под меня стул, но Ник лишь вздохнул.
– Боюсь, я зря трачу на тебя свое драгоценное время.
Он пошел к двери, и я отправилась следом, радуясь, что ему не пришла охота остаться на ночь. Впрочем, с тех пор, как Рахманов стал здесь частым гостем, Ник особенно не наглел.
Закрыв за ним входную дверь, я привалилась к стене, рядом с плакатом Че Гевары. Он смотрел с улыбкой вдаль и, должно быть, видел там светлое будущее. Жаль, не мое. Я вздохнула и спросила:
– Что скажешь, команданте?
Команданте была по фигу наша крысиная возня, он не желал отвечать, я сползла по стене, подтянула колени к животу и задумалась.
В голову лезли разные мысли, и я торопилась поведать о них Че, потому что больше некому. Я то и дело обращалась к нему и перемежала свой монолог вопросом: «Что думаешь?» Это создавало иллюзию беседы и не позволяло бесповоротно решить, что я давно и окончательно спятила.
Занималась я этим до тех пор, пока в дверь не позвонили. Я поднялась с пола с большой неохотой, решив, что Ник надумал вернуться. На пороге стоял Рахманов с одинокой розой в руке. Его попытки придать нашим отношениям романтический характер неизменно меня умиляли.
Собравшись с силами, я изобразила бурный восторг и повисла у него на шее. Он вошел в квартиру, радостно смеясь, захлопнул дверь ногой и сообщил:
– Я соскучился.
Надеюсь, мое лицо сияло от счастья. Рахманов из тех людей, что твердо уверены: мир создан для того, чтобы они могли здесь гадить в свое удовольствие.
Глядя на этого красавца, я часто думала о том, что Господь большой шутник, раз решил явить миру подлеца в столь элегантной упаковке.
От самого себя Рахманов пребывал в бесконечном восторге и часто баловал меня сентенциями, почерпнутыми у Ницше, выдавая их за свои. Подозреваю, он всерьез считал себя сверхчеловеком. Иногда я задавалась вопросом, что было бы с ним, не родись он в обеспеченной семье партийного вождя областного разлива, который, чутко уловив тенденцию, вовремя переметнулся из коммунистов в бизнесмены, оттяпав в личную собственность изрядный кусок государственной. Это позволило единственному и любимому чаду взирать на окружающих с легким презрением и пользоваться благами в непоколебимой уверенности, что сие дано ему по праву. А если бы, к примеру, нелегкая занесла его в другую семейку – с папашей‑алкашом и мамой‑инвалидом, что тогда? Гадал бы, на что потратить последний червонец, штопал единственные носки и тянулся к знаниям? А по вечерам разгружал вагоны или торговал любовью по сходной цене? Интересно, мысль о сверхчеловеке и тогда бы посетила его или все, что наговорил чокнутый немец, показалось бы насмешкой? Впрочем, Рахманов устроился бы в любом случае. Обольстил бы богатую вдовушку, к примеру. Такие, как он, всегда устраиваются.
Мы переместились ближе к дивану, я успела пристроить розу в пустую бутылку, что позволило с двойным усердием изображать восторг. Расхожий кадр из фильмов о страстной любви: мы в обнимку на диване, он все еще в плаще и ботинках, и я торопливо помогаю ему избавиться от лишних вещей. Прерывистое дыхание, вздохи, легкое постанывание… Говорят: хорошо притворяться – значит почти любить. Мне это никогда не удавалось. Наверное, притворяюсь плохо. Хотя, судя по довольной физиономии Рахманова, этого не скажешь.
– Ты хмуришь лоб, – вдруг сказал он.